Главная роль 6 (СИ) - Смолин Павел - Страница 42

Ну и Остап, само собой — всегда нужен человек, который принципиально не врет и лизоблюдством не страдает: главное такого под горячую руку не зашибить лично и не дать «сожрать» более пронырливым коллегам по аппарату.

Последние годы с «возвышением» я не тороплюсь — многовато возгордившихся от нового положения господ пришлось через вышеупомянутый «аппарат» и провернуть. Ему-то все равно, кого шестеренками мять и выплевывать в районе каторги — бездушный, совершенно казенный, пахнущий махоркою из «козьей ноги» урядника и пыльными бумагами из архивов механизм.

Свою собственную гордыню я пинаю как могу, замазывая образовавшиеся от этого ранки чуть менее деструктивным тщеславием и накрывая сладкими-пресладкими размышлениями о том, что в моих руках — самая настоящая Россия, не надломленная гражданскими войнами и двойным крахом государственности с мучительными периодами восстановления. Такая Россия — это не пресловутый паровоз, это блин лишенный всякого комизма «Железный капут» из пожилой юмористической передачи.

Ну а чужая гордыня сегодня привела меня сюда — в Верховный уголовный суд. Изначально создававшийся для разбора особо крупных политических «кейсов» орган мною давненько доработан, и теперь разбирает дела, прямо или косвенно касающиеся сильно уважаемых господ, в том числе — монарших фаворитов.

Мне бы сейчас в оперативном штабе сидеть, держать руку на пульсе колониальных кампаний и следить за досрочно стартовавшем в Китае «Боксерским восстанием», но нужно лично поприсутствовать в создании парочки важных прецедентов.

Первый — прямо дипломатически-политический: немного покопавшись в бумагах, посвященных семейству Кувшиновых и трагическому кораблекрушению, унесшего жизнь последнего прямого потомка по мужской линии, я заметил вопиющую несправедливость. Да, «наш» капитан отделался общественной обструкцией, а вот капитан итальянского судна был благополучно отпущен домой, где к нему не применили вообще никаких санкций. Непорядок — погибли мои подданные, катастрофа случилась близ нашего, предками завоеванного — то есть легитимно нашего! — Севастополя, а итоги вот такие. Нет уж — за такое карать буду по праву, дарованному мне теми же предками, отгрохавшими вот это вот эпичнейшее и неубиваемое территориально-административное образование.

Немного агентурного напряжения, и вот он — капитан Пеше, работавший начальником парохода Columbia. Нашего парохода, на правах приглашенного иностранного специалиста. Похищен, немного помят оперативниками ради пущей сговорчивости, и теперь на скамье подсудимых. Подданство у него родное, итальянское, и вчера я на эту тему имел неприятный телефонный разговор с королем Италии, Умберто I.

— Умберто, друг мой, я прекрасно понимаю твое возмущение, но ты и меня пойми — погибли люди, и твой капитан виноват в этом не меньше, чем мой! Я очень дорожу нашей дружбою, но в соответствии с нашей традицией Царь прежде всего заступник простого люда. С высоты тысячелетней истории Российской Империи и моего в ней положения, таковыми в моих глазах являются все подданные без исключения. После суда я готов обменять господина Пеше. Например, на поручика Майера.

— Друг мой, я прекрасно понимаю твое возмущение! — парировал Умберто. — Но так дела не делаются — это ведь похищение, которое полностью попадает под установленные Интерполом определения «международное преступление»! А поручик Майер, если я не ошибаюсь, был осужден за убийство! Неужели ты собираешься множить зло в нашем непростом мире ради каторжан?

— Поручик Майер действовал вопреки букве закона, но в духе патриотизма, — ответил я. — Не убийство он совершил, а из патриотических чувств, по собственной инициативе, проломил голову крысе и предателю, укравшему ряд совершенно секретных, но при этом мирных коммерческих наработок. Обещаю, Умберто — поручик Майер не будет мною прощен, и понесет наказание как нанесший урон престижу Русской Короны за рубежом.

Строгий выговор и домашний арест в районе Ялты. На полгодика — как раз отдохнет, отъестся, и поедет куда-нибудь в глубинку рулить филиалом «Избы» с засекреченными лет на пять орденами на груди. Тяжело быть героем России, но я эту ношу в меру сил облегчаю — неправильно это, когда человек за Родину жизнь и свободу отдать готов, а она в ответ стыдливо отводит взгляд и мямлит про «политическую необходимость». Но так тоже бывает, увы.

— Я решительнейшим образом возмущен, Георгий! — высказал недовольство Умберто и повесил трубку.

Что ж, с ним мы нормально поговорим в марте 1896-го года, когда с другими европейскими «главнюками» соберемся в Берлине, обсуждать и учреждать потешный орган «Лига Наций». Быстро время летит, и как будто с каждым днем ускоряется. Запах Большой войны в воздухе уже даже не чувствуется, а словно пропитал собой каждый атом планеты и головы людей. Надежды на мир всего лишь надежды, и все теперь окончательно перестали ждать и принялись усердно готовиться, надрывая все жилы и высасывая из колоний и податного населения все соки. Все, кроме меня — у меня же потрясающе-бесконечные недра дедами оставленные, и я ими пользуюсь как надо.

«Кейс» разобрали быстро — адвокат и обвинитель препирались меньше часа, что в судах нынешних времен огромная редкость. «Состязательность» — это как бы шоу, и нужно крепко постараться, чтобы впечатлить присяжных. Здесь неактуально — политическая воля на наших землях исторически доминирует над юридическими бумажками, и капитан Пеше был благополучно приговорен к «десяточке» на каторге. Полгодика посидит, а потом Умберто его-таки обменяет на моего оперативника, получив политических очков для себя.

Второй «кейс» для меня гораздо неприятнее, потому что я косвенно виноват в гибели настоящего мастодонта мировой фантастики и одного из ее отцов-основателей. Не совладал с собой Герберт наш Уэллс, не вынес тяжелой ноши личного учителя Великого Князя Михаила. Миша — здесь же, в зале, рядом со мной на втором этаже среди других зрителей сидит. Уже не подросток, а молодой мужчина, неплохо прокачавшийся на пути промышленника и сильно мне помогающий курировать набравшую обороты индустриализацию. Лицо недовольное, потому что мистера Уэллса Миша честно любил за харизму, интеллект и отменное чувство юмора.

Увы — большие деньги, статус и популярность у «сливок общества» рано или поздно не могли не довести стремительно деградирующего от всего этого англичанина «до ручки». Покуда он наставлял рога тем, кто мог это терпеть, все было нормально, но потом он добрался до супруги гвардии полковника Федина. И не то чтобы красотой или умом дама отличалась — просто перепил Герберт, а полковник очень удачно был в командировке в славном городе Твери.

И сошла бы интрижка Герберту и падкой на пошловатые комплименты даме с рук, да только полковник Федин у нас отличается повышенной работоспособностью, отчего из командировки и вернулся на три дня раньше запланированного. Увидев известную картину, безнадежно опорочившую супружеское ложе в частности и дом семейства Фединых в целом, полковник для начала свернул Герберту шею как цыпленку, а потом вышвырнул труп в окно. Вышвырнул бы сразу, да этажность мала — со второго этажа любовников выкидывают у нас только младшие чины да разночинцы, а полковникам такая легкомысленность невместна.

Офицерская честь рогов не терпит, но, к счастью, табельный револьвер Федина дал осечку. Будучи человеком верующим, полковник счел это знаком свыше, и немного, чисто адреналин сжечь, поколотил жену. Успокоившись, он сунул ее в мешок, взвалил на плечо и так отправился в военную комендатуру — сдаваться на милость Ее Величества Системы.

И вот мы здесь — подвергаем выживших героев повеселивших всю страну «светских хроник» справедливому и беспристрастному суду. Жалко Федина, но закон есть закон, поэтому срок ему определили минимальный за «бытовое убийство в состоянии аффекта» плюс полгодика запаса. С сохранением наград, но утратой мундира — полковник «юнит» архиважный, и личное для него должно быть менее важно, чем казенное, а значит в армию для него возврата нет.