Напролом - Френсис Дик - Страница 14
- Предыдущая
- 14/66
- Следующая
– Что ты сделали с его фургоном? – спросил Бобби.
– Там была машина с прицепом, и ключи в зажигании. Я отогнал ее за угол. Интересно, найдут или нет?
– Вряд ли стоило возиться, – сказал Бобби. – Грейвс с самого начала сунулся в денник с сигнализацией.
Мы боялись, что он сперва полезет в другой денник, обнаружит, что он пуст, подумает, что перепутал, и уведет одну из лошадей, стоящих в соседних денниках. Мы боялись, что он явится с большой шайкой. Как оказалось, опасения наши были напрасны. Но все равно, лишняя предосторожность никогда не помешает.
Мы заперли пустой денник. Бобби споткнулся обо что-то, валяющееся на земле. Он наклонился, поднял и показал мне толстый кусок войлока с пришитыми "липучками". "Глушитель" для копыт. Наверняка выпал из сумки.
– Резиновыми башмаками он не запасся, – мрачно заметил Бобби. – Решил обойтись самодельными.
Он выключил свет во дворе, и мы некоторое время стояли у двери кухни и ждали. Мы решили, что в ночной тишине шум мотора будет слышен издалека. Но вместо этого мы вскоре услышали во дворе нерешительные шаги. Бобби снова включил свет. Посреди двора, жмурясь, стоял тот самый мальчишка, очень смущенный.
– Кто-то украл дядину машину, – объяснил он.
– Как тебя зовут?
– Джаспер.
– Грейвс?
Он кивнул и сглотнул.
– Дядя хочет, чтобы я позвонил в полицию и вызвал такси.
– На твоем месте, – сказал я, – я бы вышел из ворот, повернул налево, прошел вдоль улицы, свернул в первый переулок налево, и там будет телефон-автомат.
– О-о, – сказал мальчишка. – Ладно...
Он посмотрел на нас почти умоляюще.
– Дядя говорил, это все равно как игра... – сказал он. – А вышло вон как...
Мы не спешили его утешать. Через некоторое время он повернулся и побрел обратно. Его шаги постепенно затихали в отдалении.
– Ну и что теперь? – спросил Бобби. – Наверно, теперь стоит привязать колокольчик так, чтобы сигнализация срабатывала, если кто-то подойдет к воротам.
– Да, я тоже так думаю. А утром первым делом отсоединю его.
Мы принялись натягивать начерненную углем веревку через дорожку на уровне колена, когда услышали, как вдалеке завелась машина Грейвса.
– Нашел! – сказал Бобби и улыбнулся. – Кстати, телефона-автомата в том переулке нет. Ты в курсе?
Мы закончили устанавливать свою примитивную сигнализацию и, зевая, вернулись в дом, чтобы поспать еще пару часов. Когда я лег в постель, подумал, что вот так и начинается семейная вражда, которая потом тянется веками, как между Аллардеками и Филдингами, а на уровне наций может обернуться политическими и религиозными преследованиями, и постепенно превращается в привычку, предрассудок, разрушительную ненависть, вошедшую в привычку. "Что ж, – насмешливо подумал я, – начнем с себя. Надо заставить свое подсознание полюбить Аллардеков. Ведь теперь моя сестра – одна из них, помоги ей бог".
А утром людская злоба снова подняла свою уродливую голову.
Телефон зазвонил в половине девятого. Трубку снял я, потому что Бобби был на Поле с лошадьми, а Холли опять тошнило. Это был торговец кормами, который со своим безупречным итонским произношением сообщил мне, что он снова получил номер "Ежедневного знамени".
– Только что нашел ее у двери, – сказал он. – Газета сегодняшняя, за понедельник. И в ней еще одна заметка, обведенная красным карандашом.
– А... а что в ней говорится? – спросил я с упавшим сердцем:
– Я думаю... ну... если она вам нужна, приезжайте и заберите ее. Она длиннее, чем в прошлый раз. И тут фотография Бобби.
– Сейчас приеду.
Я поехал к нему в машине Холли. Торговец, как и в прошлый раз, был у себя в офисе. Он молча вручил мне газету, и я с растущей тревогой увидел фотографию, на которой Бобби выглядел ухмыляющимся идиотом, и заметку в "Частной жизни". "На Робертсона (Бобби) Аллардека (32 года) продолжают сыпаться денежные неурядицы. Он все еще содержит нескольких скаковых лошадей в некогда полных конюшнях в Ньюмаркете, принадлежавших его деду. Местные торговцы угрожают ему подать в суд за неоплату счетов. Бобби пытается заверить владельцев оставшихся лошадей, что беспокоиться не о чем, хотя торговец кормами прекратил поставки. Чем-то все это кончится? "Денежный мешок" Мейнард Аллардек (50 лет) на помощь не явится. Он зол на Бобби за неудачную женитьбу.
Мейнард, как известно, добивается рыцарского титула и потому все деньги тратит на благотворительность. А каково мнение несчастного Бобби? Это непечатно. Ждите новых сообщений на этой полосе".
– Ну если Бобби не подаст в суд за клевету, – заметил я, – это сделает его отец.
– Клевета тем хуже, чем больше в ней правды, – сухо заметил торговец и добавил:
– Скажите Бобби, что его кредит по-прежнему действителен. Я передумал. Он всегда платил мне регулярно, хотя и задерживал оплату. И я не желаю, чтобы мною манипулировала какая-то дрянная газетенка. Так что скажите Бобби, что я буду снабжать его кормами, как раньше. Пусть передаст это своим владельцам.
Я поблагодарил его, вернулся в дом Бобби и еще раз перечитал статейку за чашкой кофе на кухне. Подумал немного и позвонил торговцу формами.
– Скажите, – спросил я, – вы кому-нибудь говорили, что собираетесь прекратить поставлять корма Бобби?
– Я говорил об этом самому Бобби. – Он тоже призадумался. – Больше никому.
– Точно?
– Совершенно точно.
– Вы не говорили ни своему секретарю, ни домашним?
– Должен признаться, в пятницу я был очень встревожен и хотел немедленно получить свои деньги, но подслушать, как я говорил об этом Бобби, никто не мог, в этом я уверен. По пятницам мой секретарь приходит только в одиннадцать, а офис у меня не в доме, а в пристройке, вы сами видели. Так что могу вас заверить, что, когда я звонил ему, этого никто не слышал.
– Ну спасибо, – сказал я.
– Так что информация могла просочиться только через Бобби, – настойчиво сказал он.
– Да, пожалуй, вы правы. Положив трубку, я решил прочесть "Ежедневное знамя" от корки до корки. До сих пор это не приходило мне в голову – но вдруг мне удастся найти какое-то объяснение тому, с чего эта газетенка вдруг взъелась на совершенно безобидного человека и старается его разорить.
Я обнаружил, что "Знамени" вообще свойствен высокомерный и пренебрежительный тон, что основное его содержание составляют насмешки и издевки и что, прочитав его, человек должен исполниться воинственности, злобы и обиды на весь мир.
Любое происшествие, которое позволяло выставить кого-то в дурном свете, приветствовалось. Похвалы же – отнюдь. "Снижение" сделалось своего рода искусством. Например, женщина, сколь бы преуспевающей и замечательной она ни была, никогда ничего не "говорила": она могла "прочирикать", "пискнуть" или "простонать". Мужчина же либо "прогремит", либо "прошипит", либо "проскулит".
Слово "ярость" появлялось на каждой странице. Вещами непременно "швырялись". Когда о человеке говорили, что он что-то "отрицал", это звучало так, что он "виноват, но не желает признаться"; а слово "заявить" в словаре "Знамени" было синонимом слова "соврать": если о ком-то говорилось: "Он заявляет, что...", это явно означало: "Он говорит, что... но, разумеется, врет".
С точки зрения "Знамени" уважение и почтительность были чем-то бесполезным, зависть – чем-то нормальным, все людские побуждения были грязными, и любить можно было только собак. И, видимо, публике это нравилось – по крайней мере, по словам "Знамени", число подписчиков росло с каждым днем.
Если предположить, что тон газеты отражает личность своего владельца, как, например, тон "Глашатая" отражал личность лорда Вонли, то владелец "Ежедневного знамени" должен был быть низменным, мелочным, расчетливым и опасным человеком с явными садистскими наклонностями. М-да, перспективы мрачные. Это означало, что вряд ли можно было надеяться, что, воззвав к лучшим чувствам "Знамени", нам удастся уговорить его оставить Бобби в покое, потому что лучших чувств у "Знамени" не было.
- Предыдущая
- 14/66
- Следующая