Волга впадает в Гудзон - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 25

• Предыдущая
• 25/53
• Следующая

– Мамуль, ты в окно давно смотрела? – усмехнулся Федор. – На дворе какой нынче год? Помнишь? Твои создатели научных школ, тем более исторических, давно уже на рынках дамскими лифчиками торгуют, кому они сегодня нужны?!

Возразить Марии Ипатьевне на это было нечего, как ни странно, возражение нашлось у Степана Петровича.

– А знаешь, кто им эти лифчики подвозит? – мрачно буркнул он. – Бывшие офицеры. Еще немного, Федя, и меня самого в отставку отправят. Те, кто разваливает армию.

– Заметь, разваливают преднамеренно! – живо возразил ему Слепцов-младший. – И бороться с этими гадами можно только изнутри! Нельзя допускать повторения истории – того, что было перед семнадцатым годом, когда именно развал армии обернулся падением империи, России! Заметь, мама, в офицеры на протяжении всей истории шли исключительно лучшие люди, дворяне, хранители культуры! Так и должно быть, так и будет: настоящие русские люди.

– Никакой дворянской крови ты в себе не найдешь – сколько ни ищи, – уже совсем вяло возразила Мария Ипатьевна. – Все прадеды крестьяне, а мои так и вовсе староверы...

– Что ж, тем лучше, – нашел и в этом ее возражении слабую сторону Федор. – Староверы – представители самой незамутненной части нации. Они чужаков к себе и близко не подпускали. Даже посуду, из которой те пили, выбрасывали, чтобы не оскверниться. Все, мама, давай на этом и закончим!

С момента того памятного разговора прошло десять лет, никаких дискуссий на тему выбора профессии у них с сыном больше не возникало, как не возникало и разговоров о том, разочаровался он в ней или нет. Если судить по всегда ровному настроению Федора, похоже, что нет. Наверно, он и впрямь выбрал то, что оказалось и по силам, и по душе...

Федор допил чай, но к печенью не притронулся, чем снова задел Марию Ипатьевну: пекла собственноручно, специально для него!

– Мам, ну я же не маленький, в конце концов, – рассмеялся он в ответ на ее упрек. – Ну ладно, давай с собой возьму... Все, спешу, Шурик будет здесь через пару минут, нам еще до аэропорта пилить и пилить... Пап, ты где?

Полковник, сонно потягиваясь, появился в дверях кухни и улыбнулся сыну:

– Надо же, разоспался сегодня. А вы меня почему не разбудили?

– Потому что ложиться надо вовремя! – строго сказала Мария Ипатьевна. – Вы с Федей вчера до скольких тут сидели? Когда ты ложился, я уже десятый сон видела!

– Тогда откуда знаешь, во сколько я лег? – удивился Степан Петрович.

– Проснулась ненадолго. Степа, тебе же не двадцать лет, в самом деле, чтобы по ночам бодрствовать. Ладно, садись, сейчас яичницу быстренько зажарю.

– Не надо, Маша, я просто чаю глотну.

За окнами послышался настойчивый, прерывистый автомобильный сигнал, и Федор моментально поднялся из-за стола, несколько неловко одергивая пиджак: в командировку он на этот раз отбывал почему-то не в форме, а в непривычном штатском костюме. «Точно какая-нибудь неожиданная проверка...» – подумала Мария Ипатьевна, бросая взгляд в окно, за которым только что объявился старенький «сорок первый» вишневого цвета.

– И правда Шурик... А что с нашей машиной? – поинтересовалась сна. – Отцу на следующей неделе в Москву надо, к зубному.

– Шурка до тех пор и нашу пригонит, мамуль, не волнуйся! – Федор подхватил стоявшую возле стола спортивную сумку, обнял мать, подмигнул отцу, и через минуту его уже не было на маленькой, но уютной кухне Слепцовых.

Какое-то время Мария Ипатьевна постояла у окна, глядя вслед «Москвичу», за рулем которого находился Федоров друг Шурик, дружбы с которым она не понимала и не одобряла. Шурик Бурлаков жил в Калениках с детства, то есть с тех пор, когда никакого дачного поселка здесь не было, а была небольшая деревенька – часть богатого подмосковного совхоза. К тому моменту, как началось строительство дач, совхоз давно уже прекратил свое существование, большинство жителей Калеников, и в первую очередь молодежь, перебрались в город. А Шурик остался. Работать постоянно на каком-нибудь одном месте Бурлаков не любил, а поскольку при этом был не дурак выпить, перебивался случайными заработками в поселке.

Надо признать – руки у выпивохи золотые, особенно в том, что касалось автомеханики. Взять хотя бы слепцовский «субару», на котором Мария Ипатьевна ездила каждую неделю в город за продуктами. Водила она очень даже неплохо, а вот во «внутренностях» машины не разбиралась, как большинство женщин, совершенно. А «субару» им, как назло, попался не только подержанный, но и капризный, все время что-нибудь с ним случалось. У Бурлакова на сей счет имелась собственная теория.

– Есть такие машины, тетя Маша, – пояснял он, – которые сами к себе всякие происшествия притягивают. Ну или поломки. Вашу, например, и угнать пытались два раза, и в ту «Волгу» вы, помните, как едва не въехали? А уж то, что она глохнет вечно не вовремя, это само собой! Поменяли бы вы ее, что ли, пока чего похуже не стряслось?..

– Замолчи, наворожишь еще! – сердилась Мария Ипатьевна. – А то ты не знаешь, что Степан Петрович теперь в отставке, где нам деньги брать, чтобы машину сменить? Нет уж, чини давай, мастер!

– Ну тогда хоть освятите ее, что ли... Сейчас все свои колеса светят!

– И что, помогает? – усмехалась она, наблюдая, как Бурлаков в очередной раз копается в моторе «субару». В Бога бывший историк, получивший образование в советские времена, Мария Ипатьевна Слепцова не верила. И страшно удивилась, когда Федор, неожиданно приехавший несколько дней назад навестить родителей перед командировкой, встал на сторону Шурика.

– Ребята, – она растерянно обвела глазами свое немногочисленное семейство, остановив взгляд на муже, – а вы, часом, не того – не сдвинулись?

Полковник усмехнулся:

– Да ладно, Машунь, хуже не будет! Пускай освещают на здоровье!

Так вот и вышло, что Мария Ипатьевна, даже не подозревавшая, что процесс освящения машины займет столько времени, осталась ко вторнику, в который традиционно отправлялась в Москву за продуктами, а заодно заезжала на городскую квартиру смахнуть пыль, без колес. Мало того, так и сына в аэропорт по той же причине отвозила теперь не она сама, а Шурик на своем обшарпанном «Москвиче».

Возвратившись в кабинет после летучки, Александр Борисович Турецкий застал в своей небольшой, зато уютной приемной Славу Грязнова, активно кокетничающего с молодой секретаршей Наташей: по женской части Вячеслав Иванович был все так же неутомим, как и в стремительно удалявшейся в прошлое молодости.

– Завидую я тебе, Славка, – улыбнулся Турецкий, пропуская друга впереди себя в кабинет. – Тут, понимаешь, одно дело за другим на башку валится, одновременно грозя развалиться, начальство кровушку пьет, никак не насытится, спать приходится по четыре часа в сутки, а тебя еще и на посторонних секретарш хватает – не говоря о своих собственных!

– Ха! – Грязнов-старший с гордостью выпятил грудь и подтянул животик. – А где, ты думаешь, я беру силы на свою немалую трудовую деятельность?! Прекрасный пол предоставляет мне сей источник живой воды. Впрочем, вам с Меркуловым, погрязшим в семейной жизни, этого не понять.

– Но-но! – почти всерьез обиделся Александр Борисович. – Это я-то погряз в семейном болоте?

И он совсем было собрался назвать Славе парочку-другую имен, разумеется женских, но тот тут же сдал назад:

– Ну тебя я так, до компании приплел, чтобы Меркулов не скучал. А чего тогда интересуешься, если и у самого пока что имеется порох в пороховницах, а?

– Считай, дань традиции отдаю... Ладно, Славка, давай к делу!

– Так я уже часа два как при деле, – сообщил Вячеслав Иванович. – Кое-что интересное тебе приволок, правда, бумажонки, пока ты там совещался, успел забросить Померанцеву. Речь идет о нашем скульпторе, любовнике Голубинской.

– Что, отыскался его бизнес? – заинтересовался Турецкий.

– Гораздо лучше: отыскались некоторые детали биографии пятилетней давности.

• Предыдущая
• 25/53
• Следующая