Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Фергюсон Ниал - Страница 37

Суть гонки вооружений до 1914 года заключается в том, что одна сторона проиграла ее — или решила, будто проиграла. И именно это убедило ее лидеров пойти на открытый конфликт, пока отставание не стало слишком большим. Курт Рицлер ошибался, говоря, что “чем активнее вооружаются народы, тем значительнее превосходство одного народа над другим, если расчеты складываются в пользу войны”. Напротив, для стороны, проигрывающей гонку вооружений, выигрыш от отставания (возможно, лишь предполагаемый) крайне мал для того, чтобы отважиться на открытый конфликт. Парадокс заключается в том, что Германия (держава, считавшая, что она начала проигрывать гонку вооружений) пользовалась репутацией страны гораздо более воинственной.

Кроме рассмотренных выше экономических и империалистических противоречий, историки, как правило, видят главную причину ухудшения англо-германских отношений в соревновании в области военного судостроения^{546}. Скоро, однако, стало ясно, что у германской программы было мало шансов. Победа англичан в соревновании оказалась настолько убедительной, что трудно всерьез рассматривать его как причину Первой мировой войны.

В 1900 году военно-морской министр граф Селборн мрачно заметил, что “официальный союз с Германией” — это “единственная альтернатива постоянно растущему ВМФ и его постоянно растущему бюджету”^{547}. К 1902 году он радикально изменил точку зрения. Теперь Селборн считал, что немцы строят флот, “готовясь к войне с нами”^{548}. Вывод небеспочвенный. Еще в 1896 году капитан 3-го ранга (позднее адмирал) Георг фон Мюллер выразил суть германской Weltpolitik: ослабить “владычество Англии над миром и сделать колониальные владения доступными для центральноевропейских стран, которым необходимо расширять территорию”^{549}.

Правда, программа Тирпица необязательно означала приготовления к войне. Флот отчасти предназначался для обороны: угроза морской блокады Германии в случае войны с Англией была довольно реальной^{550}. Намеченный наступательный потенциал немецкого флота был также ограничен. Тирпиц стремился дать Германии флот достаточно сильный (60 кораблей), чтобы риск войны стал для английского ВМФ неприемлемо высоким. В 1899 году Тирпиц объяснял кайзеру, что это заставит Великобританию “уступить Вашему Величеству влияние на море в той мере, какая позволит Вашему Величеству проводить мировую политику” (то есть, другими словами, без борьбы)^{551}.

Таким образом, германский флот предназначался для того, чтобы бросить вызов почти абсолютному господству английского ВМФ. Точнее, он мог бы бросить вызов — если бы в Лондоне не заметили, как немцы его строят. Пока строился флот, Германия, по словам Бюлова, была подобна “гусенице, которая собирается превратиться в бабочку”^{552}. Увы, “куколка” была слишком прозрачна, и даже непрофессиональная английская разведка могла узнать о строительстве линкора, особенно если оно было одобрено рейхстагом.

К 1905 году, после первых реформ флота Джона Фишера, глава Разведывательного управления ВМФ смог с уверенностью охарактеризовать превосходство над Германией как “подавляющее”^{553}. Это довольно верное замечание. В 1898–1905 годах число линейных кораблей у Германии увеличилось с 13 до 16, а английский линейный флот в то же время вырос с 29 до 44 кораблей. Этого было мало для “двухдержавного стандарта” (1889), но совершенно устраняло угрозу со стороны Германии. И напоминало Берлину об английской угрозе: уже в 1904–1905 годах немцы опасались упреждающего нападения англичан с моря^{554}. Первоначально Тирпиц стремился построить флот, который соотносился бы с английским как 1,5:1. Как показано в таблице 7, немцы и близко не подошли к этому показателю.

Таблица 7. Суммарное водоизмещение английского и германского ВМФ (1880–1914 гг.)

источник: Kennedy, Great Powers, p. 261.

Кампания, начатая в 1909 году английской консервативной прессой, подтверждает это. Английские паникеры, скандировавшие: “Мы хотим восемь [кораблей]! Требуем — не просим!”, считали, что немцы хотят увеличить “темп” строительства настолько, чтобы уже через несколько лет иметь больше дредноутов, чем Англия^{555}. На самом деле Германия в 1912 году могла противопоставить лишь 9 своих дредноутов 15 английским^{556}. К началу войны страны Антанты имели 43 крупных военных корабля, а Центральные державы — лишь 20 (табл. 8)^{557}.

Таблица 8. Флоты великих держав (1914 г.)

Источник: Reichsarchiv, Weltkrieg, erste Reihe, vol. I, pp. 38f.

Немцы понимали, что они проиграли. Еще в ноябре 1908 года авторитетная газета Marine Rundschau напечатала анонимную статью, автор которой признавал, что

Поэтому в июне 1909 года на вопрос Бюлова, “когда мы сможем уверенно планировать войну с Англией”, Тирпиц смог ответить лишь, что “через пять или шесть лет угроза будет совершенно устранена”. Мольтке, услышав такое, сделал вывод, что “у нас в любом случае не будет шанса выйти победителями из конфликта с Англией”, и поэтому стал настаивать на “почетном соглашении” с Англией^{559}. Так называемый “военный совет”, созванный кайзером в декабре 1912 года, на самом деле не был совещанием военачальников. Мольтке выступал за “войну, и чем быстрее, тем лучше”. Тирпиц просил дать ему еще восемнадцать месяцев на подготовку флота. В итоге, отметил в дневнике адмирал Мюллер, “не вышло ничего”.

Сохранение за Великобританией превосходства на море способствовало самоуверенности руководителей Адмиралтейства. Опасения немцев насчет повторения бомбардировки Копенгагена не были пустыми: Джон Фишер в апреле 1905 года заверил Лэнсдауна, что ВМФ при поддержке французов “одолеет за две недели немецкий флот, возьмет Кильский канал и Шлезвиг-Гольштейн”. Также Фишер был непоколебимо уверен в способности флота установить эффективную торговую блокаду Германии. “Поразительно, но Провидение предуготовило Англии роль своеобразного волнолома для германской торговли, — заметил Фишер в апреле 1906 года. — Наше превосходство на море таково, что во время войны мы за день перехватим восемьсот немецких торговых пароходов. Вообразите нокдаун германской торговле и финансам. Это того стоит!”^{560} Мнение, будто ограничение ввоза в Германию продовольствия может решить исход войны, к 1907 году в военно-морских кругах стало общепринятым^{561}: вот почему в Гааге в тот же год предложение запретить блокаду в период военных действий встретило сильное сопротивление^{562}. Чарльз Отли, бывший глава военно-морской разведки и секретарь Комитета обороны империи, в декабре 1908 года изложил позицию Адмиралейства: