Люди и руины - Эвола Юлиус - Страница 47

Здесь следует привести несколько соображений общего характера, затрагивающих проблему ценностей, поскольку с нашей точки зрения имеет смысл уточнить значимость греко-римского «классического» мира, к которому гуманисты-»латинисты» питают почти суеверное почтение. Не углубляясь в этот вопрос, отметим лишь, что миф «классицизма» довольно близок просветительскому мифу, согласно которому именно «завоевания» и художественные творения эпохи Возрождения со всем за ней последовавшим положили начало истинной цивилизации, пришедшей на смену сумеркам Средневековья. Классический миф, созданный уже упомянутыми нами кругами, также пронизан этим эстетствующим и антитрадиционным мышлением. В истории как Греции, так и Рима «классическим» признается тот период цивилизации, который в действительности во многом был их упадком, несмотря на блеск внешнего величия и утонченность; эта цивилизация возникла и восторжествовала в момент заката предшествующей цивилизации героико-священнического типа, как римской, так и греческой.

Однако при обращении непосредственно к истокам сам латинский миф обретает относительный характер, поскольку обнаруживается, что «латинство» мало связано с основными творческими формами, свойственными народам, которые сегодня объединяют этим понятием. Например, исследования в области языкознания свидетельствуют о том, что если романские языки в основном относятся к древнеримскому языку, то есть к латыни, то сама латынь, в свою очередь, принадлежит к более общей группе индоевропейских языков, в которую входит в том числе и германское наречие. Более того, древняя латынь, если не по словарному составу, то по произношению и синтаксису (начиная со склонений) ближе к немецкому, чем к романским «латинским» языкам.

Почти то же самое можно сказать и по поводу этнического происхождения, поскольку общепризнано, что как римская, так и греческая цивилизация обязаны своим возникновением тому же индоевропейскому племени, от которого позднее отделились собственно германские народы. Более того, следует отметить, что при обращении к изначальному миру выражение «латинское» обретает значение, прямо противоречащее тому, которое отстаивают нынешние ревнители «антинордического» латинства. В результате последних исследований доисторической и доримской Италии было выяснено, что предками «латинян» был народ, чье этническое к духовное родство с нордическо-арийскими народами неоспоримо. Это была одна из ветвей «народа боевых топоров», расселившегося до Центральной Италии и практиковавшего обряд сжигания мертвых, в отличие от народов оскосабинской культуры, погребавших мертвецов в земле, что, как известно, было характерным признаком средиземноморских, азиато-средиземноморских культур (доиндоевропейских и неиндоевропейских).

В связи с древнейшими остатками этих племен стоит упомянуть открытия, сделанные в Вал Камоника. Проведенные раскопки свидетельствуют о близком сходстве с доисторическими следами, оставленными другими первобытными расами, как северно-атлантическими (франко-кантабрийская культура кроманьонцев), так и северно-скандинавскими (культура Фоссума). Мы находим те же символы «солнечной» духовности, тот же стиль, отсутствие женских культов (Матери-Земли), широко распространенных среди средиземноморских неиндоевропейских и выродившихся палео-индоевропейских цивилизаций (пеласги, критяне и т. п.; в Италии — культура этрусков, майелла и т. п.). Кроме того, остатки из Вал Камоника обнаруживают сходство с дорической культурой, то есть народами, пришедшими в Грецию с Севера, основавшими Спарту и поклонявшимся Аполлону, гиперборейскому богу света. Это дает основания утверждать, что миграция народов, от которых ведут свое происхождение латиняне, завершившаяся основанием Рима, шла наравне с передвижениями ахейцев и дорийцев, создавших в Греции Спартанское государство; в свою очередь Рим и Спарта, несомненно, созданы нордическими племенами.[99]

Начальный римский период и Спарта представляют собой образец героико-священного мира со свойственными ему строгими устоями, любовью к дисциплине, доблестью и самообладанием — миром, от которого мало что сохранилось в позднейший «классический»[100] период, каковой, в свою очередь пытаются представить началом «латинства» и «единства народов латинской цивилизации». Если же мы отнесем понятие «латинский» к корням, то «латинский» тезис окажется перевернутым с ног на голову. Латиняне принадлежали к народам, движимым тем духом, которому ранний римский мир обязан своим величием и особым обликом; свойственные им формы культа, цивилизации и жизни не противоречили, но, напротив, были близки тем лучшим сторонам германского мира, которые проявились позднее при их столкновении с упадочной цивилизацией, которая был уже не столько «латинской», сколько просто «римской» и во многом попавшей под византийское влияние. Позднейшее «латинство», несмотря на чисто поверхностные остатки прежнего величия, вобрало в себя столь разнородные силы, что их мнимое единство могло сохраняться лишь в столь несерьезной области, как «мир литературы и искусства». Исключение составляют католичество и отдельные формы чувствительности, к которым, однако более подходит определение «средиземноморские», нежели «латинские».[101]

Вернемся к этому чуть позднее. Теперь нам хотелось бы подчеркнуть значение, которое может иметь вышеизложенное не с ретроспективно-исторической точки зрения, но с практической и нормативной стороны. Наличие общих черт в раннем укладе римского и спартанского образа жизни не вызывает сомнений, но столь же очевидно их сходство с некоторыми чертами, характерными для германцев, которым, вследствие различных обстоятельств, удалось сохранить их дольше, чем другим народам индоевропейского происхождения. Поэтому здесь нет никакого парадокса: доведись тем, кто сегодня именует себя «италийцами» и кичится своим «латинским» или «средиземноморским» происхождением, встретиться с римлянами героической эпохи, их нетерпимость к последним (к свойственному им стилю жизни, основанному на дисциплине, чести, иерархии, прямоте, ненарочитой доблести) едва ли оказалась меньшей, чем та, которую они проявляют сегодня по отношению к германским и прусским народам (Примечательно, что Л. Олдингтон называл римлян «пруссаками своего времени»).

Поэтому мы считаем, что указанные антигерманские настроения, несомненно, во многом вызваны сомнительными расовыми влияниями; в действительности это пробный камень, подтверждающий, что у многих итальянцев с расой дело обстоит неблагополучно. Именно это заставляет их прибегать к идеям «католического латинства» или «средиземноморского мира», дабы избегнуть возможного разоблачения.

Надо сказать, что указанное поведение нередко соединяется с полемикой, свойственной воинствующему гвельфизму, для которого оказалось удобным отождествить — в антигерманских и ан-тигибеллинских целях — римский мир, латинство и католическую церковь («римское, латинское и католическое составляют неразрывное целое»). Так, некоторые дошли до того, что стали противопоставлять «Храм» «Лесу» — подразумевая под «Храмом» ла-тинско-католической мировоззрение, основанное на принципах авторитета, порядка и трансцендентности, а под «Лесом» — хаотический, «нибелунгский», индивидуалистический германский мир, ставший позднее протестантским. В этом сказывается чистый дилетантизм фанатичных интеллектуалов, знакомых лишь с произведениями Вагнера и парой немецких философов-романтиков, но не знающих — или притворяющихся не знающими — о той врожденной предрасположенности, которая сохранялась у представителей центрально-европейских народов, принадлежавших к различным общественным слоям, вплоть до сравнительно недавнего времени, до наступления последних катастроф. Говоря даже о чисто внешней области, ПАРЕТО справедливо заметил, что в Германии, несмотря на преобладание протестантских земель, чувства порядка, иерархии и дисциплины развиты значительно сильнее, чем в католической Италии, где они почти отсутствуют, а преобладающими являются индивидуализм, беспорядочность, инстинктивность и недисциплинированность.[102]