Нечистая сила и народные праздники - Афанасьев Александр Николаевич - Страница 45

С той поры, как на историческую сцену выступили романские народности, название parca было позабыто и в замену его создалось новое: от существительного среднего рода fatum (судьба, рок) образовались итал. fata, испан. hada, прованс. fada, фран. fèe (подобно тому, как nеè от nata). Как рано употребительно было такое название в Италии, указывают Авзоний и Прокопий (de bello goth). Эти мифические жены – феи – большею частию представлялись в тройственном числе; но встречается также и число семь или тринадцать. Tre fate, странствуя по свету, являются к родильнице, предсказывают судьбу новорожденного младенца, прилагают его к своей груди и оказывают ему нежную заботливость, как попечительные матери (matres, matronae), почему французы называют их повивальными бабками – obstetrices, wentrières; две фаты напутствуют ребенка в жизнь добрыми пожеланиями, а третья дает зловещее предсказание. Есть такой рассказ: было в одной стране семь фей; шесть из них были приглашены в кумы и на родильном пиру посажены на почетные места за столом; о седьмой же забыли, но она явилась и непрошеная, и, между тем как приглашенные феи одаряли ребенка различными благами, эта последняя изрекла ему проклятие[233]. Феи живут в ущелиях скал и в лесах, возле озер и источников; в славном лесу у ключа de Berenton народное воображение видело dames faèes, облеченных в белые одежды: они наделяли детей дарами счастия, и только одна из них, недобрая и завистливая, дарила бедствиями. Эти скалы, леса и источники первоначально усматривались на небе – в темных грядах дождевых облаков. О парках также думали, что они обитают в горах. Когда наступает жатва, феи показываются на деревенских празднествах и награждают прилежных прях. Их нередко представляют с «рогом изобилия» в руках, что намекает на ниспослание ими земного плодородия. По французским сказаниям, они, подобно немецким великанкам, носят на голове или в переднике огромные куски скал, а свободною рукою в то же самое время кружат веретено; в крестьянские избы они являются через дымовые трубы – путь, которым пользуются и наши ведьмы.

Тождество дев судьбы с облачными нимфами с особенною наглядностию обнаруживается в скандинавских преданиях о норнах. Nôrn означает то же самое, что мойра, т. е. «умерщвляющая»; корень этого слова – nak (санскр. naç, лат. nec-are), откуда лат. nec-s, греч. νέχυ-ς, νεχ-ρος, гот. nahv-s, сканд. nâr, лит. nahwi – умереть, nahwe – смерть, слав. «навити» – убивать и навье. Западная отрасль арийского племени знала демоническую жену Naçus, которая поражала людей смертию и бросалась на их трупы. Эдда говорит о трех норнах, из которых каждая имеет собственное имя: Urdhr (die gewordene)[234], Verdhandi (die werdende)[235], Skuld (die werden sollende)[236], гот. Vaúrps, Vairpandei, Skulds, др.-в. – нем. Wurt, Werdandi, Scult. Имена эти означают «минувшее, совершающееся и долженствующее быть или прошлое, настоящее и будущее» и, таким образом, характеризуют нам германских парк в присвоенных им занятиях: первая знает все былое, вторая заведует текущими минутами жизни, а последняя определяет грядущие события; «Sie legten lcosse, bestimmten das leben der menschengeschlechter, schicksal zu ordnen». Подобные представления соединялись и с мойрами: Лахезис ведала τά γεγονότα, Клото – τάόντα, Атропос – τάμέλλοντα; латинские писатели распределяют эти обязанности несколько иначе: у Апулея Clotho заботится о настоящем, Atropos ведает прошедшее, a Lachesis устрояет будущее. По имени норны Urdhr назван колодец, бьющий из-под небесного корня мировой ясени, – Urdharbrunnr; возле этого источника, в прекрасном зале, обитают норны; из него черпают они воду и, окропляя ветви священного дерева, посылают ее на землю росою; вода эта все молодит и оживляет, следовательно, обладает теми же свойствами, что и благодатный jungbrunnen Идуны. Тут же у источника Урды собираются боги творить свой праведный суд и давать законы Вселенной. Три норны суть девы вещие, определяющие каждому человеку продолжительность и все обстоятельства его жизни; обязанные изрекать непреложные приговоры (= судицы), они восседают на судейских креслах. Приближаясь к колыбели новорожденного, норны прорицают ему судьбу и собственными руками прядут его жизненную нить. Когда народился герой Гельги (Helgi), ночью явились в замок норны, свили нити его судьбы и протянули посреди неба (unter dem Mondessaal) золотой шнур (gullinsimi – goldseil); одна норна скрыла конец шнура на востоке, другая – на западе, а третья (schwester des Neri) прикрепила нить к северу:

Вся область между концами протянутого шнура, от востока до запада, должна со временем подчиниться власти героя, быть ареною его подвигов. У одного средневекового поэта сказано:

Эта последняя, рвущая пряжу и тем самым творящая беды, соответствует третьей норне, что бросает сдерживающую привязь на север – в печальную страну ночи, зимы и смерти. Nôrnagestsaga рассказывает о вещих женах (völvur, nôrnir), которые странствовали по свету, стучались в дома и предсказывали смертным будущее. Люди приглашали их в свои жилища, угощали и чествовали дарами. Однажды явились они к отцу Норнагеста; дитя лежало в колыбели, а возле горело две свечи. Первые две вещуньи благословили ребенка счастием; но третья, младшая норна была раздражена: ей досталось седалище такое тесное, что она упала с него, и, подымаясь, она воскликнула: «Ich schaffe, dass das kind nicht länger leben soil, als die neben ihm angezündete kerze brennt!»[238] В ту же минуту старшая völva схватила свечу, погасила и отдала матери, советуя не прежде зажечь ее, как в последний, предсмертный час ее сына, который потому и получил имя Норнагест (Nornagestr, Nornengast). Он прожил до глубокой старости, и когда наскучила ему жизнь – зажег роковую свечу и предался смерти. Эта любопытная сага указывает на тождественное значение слов völva и norn; из нее очевидно, что норны определяли новорожденному его грядущую судьбу, что они создавали (sie schaffen) его счастие и несчастие: выражение, свидетельствующее за их божественную, творческую силу (срав. ниже сагу о Старкадре). С «Норнагест-сагою» родственно греческое сказание о Мелеагре; при его рождении предвещали три мойры, и Атропос назначила ему жить до тех пор, пока не сгорит положенное на очаге полено; встревоженная таким предсказанием, мать ребенка – Алтея тотчас же выхватила полено из пламени, погасила его и спрятала. Девы судьбы, как мы знаем, возжигали в новорожденном пламя жизни и гасили его при кончине человека; фантазия воспользовалась этим мифическим представлением и заставила их определять долготу жизни по времени горения свечи или обрубка дерева. Сверх того, обязанность зажигать и тушить огонь жизни народные сказки возлагают и на богиню Смерть, ради тесной связи ее с третьею паркою, разрывающею жизненную нить. Саксон-грамматик называет норн сестрами и для обозначения их употребляет слова parca и nympha. Из трех сестер две первые благосклонны к ребенку, а третья, младшая (?) Skuld враждебна; она-то и назначает срок жизни и определяет, какою именно смертию должен погибнуть человек. Эдда говорит, что между норнами есть добрые и злые, и хотя по имени называет только трех, но допускает и большее число; добрые норны происходят от богов (асов) и светлых эльфов, злые – от мрачных, подземных карликов (цвергов); первые созидают людское счастие, а последние стараются им противодействовать и посылают горести и страдания[239]. Предания о вещих женах, странствующих по земле и наделяющих человека, при самом его рождении, благами и бедствиями, было сильно распространено в Средние века и доныне повторяется в народных сказках и сагах. Так, сказка про царевну Dornröschen упоминает о тринадцати вещих женах (weise frauen); из них двенадцать одарили девочку красотою, богатством и всевозможными добродетелями, а тринадцатая, которую не хотели пригласить на родильное пиршество, явилась незваная и изрекла ей проклятие. «В пятнадцать лет, – сказала она, – царевна уколется веретеном и падет мертвая!» Предсказание сбылось вполне. В роковой день царевна взошла на старую башню, где сидела старуха и пряла кудель; дотронулась до веретена, уколола палец и тотчас же погрузилась в долголетний, непробудный сон. Выше приведены подобные же сказания о феях и вилах. Как вила ударом волшебного прута окаменяет красавицу, так вещая жена посылает на нее смертельный сон уколом веретена. В Баварии рассказывают о трех представительницах судьбы, называемых heilrätinnen (т. е. присуждающие людям счастие). Две из них – добрые: одна – бела что снег, а другая (сходно с литовскою лаумой) носит белую и красную одежды; третья же – злая и данным ей именем (Held) роднится с Геллою; как эта последняя, она представляется или совершенно черною, или наполовину белою, наполовину черною; из страшного, сумрачного лица ее блистают два огненных глаза. Добрые сестры прядут спасительную пряжу и приготовляют холст, который подстилают родильницам для скорейшего и благополучного разрешения от бремени. Таким образом, они сходятся с мифическими помощницами при родах – греческими είλείυυια и с богинею Гольдою или Бертою, которая в белоснежной одежде приходит в дома, качает и баюкает детей, если спят их мамки, и о которой (по справедливому замечанию Я. Гримма) трудно сказать, что в ней перевешивает: характер ли богини или вещей жены. Злая сестра Held плетет веревку, которою связывает смертных и увлекает к себе = на тот свет. Чтобы унять шаловливых детей, им говорят: «Будьте смирны; не то придет злая (die böse) и свяжет вас веревкою!» В других местностях уцелели рассказы о трех таинственных девах, вещие песни которых раздаются при родинах (крещении), свадьбе[240] и похоронах; песня двух первых сулит новорожденному и новобрачным счастие, третья же поет о житейских невзгодах и смерти. У каждой из них имеется сбоку прялка со льном, а в руках веретено. Они прядут веревку (seil), протягивая ее с одной горы на другую, и разбрасывают по воздуху прекрасные ткани, которые, вися в поднебесье, предвещают хорошую погоду[241]. В этом поверье с особенною наглядностью выдается их близкая связь с облачными и водяными (дожденосными) нимфами. О никсах рассказывают, что они, выходя из вод, являются к родильницам, помогают их разрешению, предвещают будущее, прядут лен и в ясные дни просушивают свое белье; в народных сагах некий дух или святой угодник бросает на воздух одежды и полотна и оставляет их висеть на солнечных лучах. Эти белые ткани, висящие в воздухе и обещающие ведро, суть поэтическое представление облаков, озаренных летним солнцем. Небесные девы ткут их из паров и туманов, вышивают золотом (= расцвечивают солнечными лучами) и моют в дождевых потоках. В южной Германии существует поговорка: «So wollte ich ja lieber mit den hexen auf dem Schwarzwald nebel spinnen». По лужицкому поверью, если wodna zona расстилает по берегу свое белье, то должно ожидать дождливой погоды. По указанию детских причитаний, одна из трех дев судьбы отпирает небо – да воззрит оттуда светлое солнце или сама Пречистая Мария (= Фрея или Гольда); она прядет чистое золото, шьет красную одежду для Господа Бога и выводит дневное светило, т. е. ей приписывается творческая деятельность богини Зори, отворяющей на востоке райские врата, устилающей путь восходящему солнцу розовою, золотистою пеленою и дарующей миру ясные дни = благодатное, плодородящее лето. Heilrätinnen чествуются в Баварии как подательницы урожаев, и во время жатвы им оставляют в дар три хлебных колоса. С белыми летними облаками издревле соединялись идеи плодородия, зачатия и брака; и наоборот – с черными тучами, несущими опустошительные бури, связывались представления о злых демонах ночи и смерти. В силу этих воззрений облачные девы стали заведовать рождением, бракосочетанием и кончиною человека, что все вместе и определило понятие о могучей судьбе, властвующей над смертными в пределах их земного существования – от колыбели и до могилы. Согласно с троякими обязанностями, возложенными на облачных дев, из толпы их выделились три богини судьбы, из которых на долю каждой выпал особый труд. Из них две – представительницы белоснежных облаков: одна родами, другая – брачными союзами; а третья – дева черной, молниеносной тучи – разила смертию. Впоследствии, с забвением стихийных, натуралистических основ, на которых возникло означенное верование, цвета эти приняты были за символы нравственных понятий: белый цвет сделался знамением благих, дружелюбных чувств, одушевляющих богиню счастия, а черный – знамением злобы и коварства богини Смерти. Почти у всех индоевропейских племен предания говорят о трех девах судьбы; число это одинаково прилагается к мойрам, паркам, феям, норнам и роженицам. Рождение, свадьба и смерть, колыбель, брачное ложе и смертный одр или могила наводили мысль на соответственные им понятия детства, юности и старости = утра, полдня и вечера или заката человеческой жизни. Когда человек мужал и задумывался о могуществе всесильного рока, его рождение и первые годы детства были уже прошлым, а смерть ожидала его в будущем, и потому с тремя девами судьбы он необходимо сочетал представление о трехсоставном времени: одна из них должна была ведать прошедшее, другая – настоящее, третья – будущее (вчера, сегодня и завтра). Богиня прошлого Wurt признавалась старейшею из норн; она возрастает с каждым днем, с каждым часом и стоит перед нами с открытым и ясным лицом: это богатая опытом, кроткая и добродушная старушка, которая являлась у колыбели младенца и приветствовала улыбкою его первое утро. Другая Verdhandi (настоящее) так же дружелюбна и откровенна, как и сестра ее Wurt; вместе с человеком она радуется его счастию, печалится о его горе и вместе с ним борется против житейских бед; ей принадлежит текущий миг, и сфера ее деятельности единым волоском отделяется от того, что подвластно прошедшему и будущему. Наконец, Sculd – юная, но обманчивая и враждебная норна: это – темное будущее; никто не ведает, чего она хочет и что таит под своим непроницаемым покровом. Минувшее и настоящее человека могут быть счастливы, как внезапно является она, разбивает все надежды и отнимает самую жизнь. Ежедневно выезжает она на поля битвы todeswahl zu halten. Есть, впрочем, указания, что и другие сестры (согласно с коренным значением слова «норна») обладают тою же роковою, влекущею в загробный мир силою. Все три нисходят они на землю, чтобы возбуждать распри и убийства; все три стоят в несомненной связи с темною ночью. Так, в ночное время приступили они к колыбели Гельги и протянули его жизненные нити по небу, озаренному месяцем (mondessaal); в Sturlûngasaga норна Urdhr прилетает черною птицею – туда, где луна светит на поле усопших. Предания славянские говорят о трех кугах и холерах, а новогреческие – о трех моровых девах, из которых одна, подобно парке, держит в руках ножницы, а другая – свиток с именами тех, кому назначено умереть. Как небесные пряхи, девы судьбы, исполняя свои обязанности в отношении к трем главнейшим пунктам человеческой жизни, прядут те невидимые нити (связи), какими повивается младенец и скрепляется брачный союз юноши, и ту страшную веревку, какою удушается человек в минуту смерти. Детская песня гласит: