Мартышка для чемпиона (СИ) - Алекс Коваль - Страница 52

Если я еще когда-нибудь в своей жизни посмею сказать, что хоккей не тяжелый вид спорта — промойте мой рот с мылом и заклейте его клей-моментом. А лучше сразу закатайте меня в лед и наклейте на борт памятную табличку с надписью: “ее жизнь была яркой, но она слишком много болтала”. Особенно если я соберусь ляпнуть подобное в компании профессионального, мать его, хоккеиста!

Достаточно того, что всего одна моя невинная шутка уже вылилась в целую тонну вышедшего из меня пота, заработанную тахикардию и молящие о пощаде мышцы. Я боюсь даже представить, какую месть придумал бы Бессонов, заяви я о таком всерьез! Готова поспорить на свою последнюю нервную клетку — средневековые пытки показались бы мне райским блаженством, а сжигание на костре — сеансом в солярии.

И, к слову, раз уж об этом зашел наш разговор… я не представляю насколько надо быть отбитым на голову фанатиком, чтобы добровольно подвергать свое тело подобным истязаниям! Всю свою жизнь. Вы только задумайтесь! С четырех и до сорока (в лучшем случае) изо дня в день умирать на тренировках в жутчайшей мышечной агонии.

Хоккей — это ужасно! Сложно, больно, потно, мучительно и травмоопасно. У тебя забиваются ноги, отваливаются руки, разрывается сердце и взрываются гребанные фитнес брослеты от шкалящих значений в графе “пульс”. С тебя ручьями течет пот, пробираясь в трусы, лифчики и даже, блин, носки! Термобелье липнет. Защита мешает. Щитки натирают, а ступни ломит. В таком состоянии даже просто дышать тяжело! А эти сумасшедшие стокилограммовый мужики умудряются еще и бегать…

Бегать, Карл!

До сегодняшнего дня я искренне считал, что нахожусь в сносной спортивной форме. Что мое подкачанное тело готово к любым трудностям, но хоккей… Хоккей — это не трудность. Это, мать его, армагеддон помноженный на апокалипсис и все это в квадрате!

И это я еще не тренировалась толком…

Нацепить на меня форму с мужского плеча было лишь половиной беды. Затянув ее скотчем во всех местах, где было можно и нельзя, Бессонов ржал, как конь, когда я оказалась в полном обмундировании повисшем на мне мешком. Тогда-то я, честно, впервые задумалась о том, сколько лет дают согласно УК РФ за убийство по неосторожности? Ну, скажем, если я прыгну на этого индюка-затейника и случайно сверну ему шею…

Выкатить на лед и заставить меня стоять — стало проблемой номер два. Мой нос с каждым шагом неумолимо тянуло ко льду. Эти два “товарища” жаждали пламенной встречи и моих дальнейших затрат на ринопластику. И только вера Бессонова все еще держала меня на ногах.

Ну, ладно!

Справедливости ради — вера и руки Бессонова которые, стиснув за талию, катали по коробке как не твердо стоящего на ногах ребенка.

Как итог, не сразу, но баланс я поймала. Арс оказался прав. С координацией у меня все не так уж и плохо, как я думала. Да только восхищение собственной персоной у меня было недолгим. Тут настало время самой сложной части всей тренировки. Время попыток Арсения заставить меня бегать по льду с длиннющей хрен-знает-скольки-метровой деревянной палкой, гордо именуемой в этом спорте — клюшкой. Бегать за маленькой черной резиновой хренью, которую я и в стоячем-то состоянии различаю на льду с трудом, а уж на бегу и подавно!

Эпичности всему этому представлению добавляло и то, что краги постоянно слетали с моих миниатюрных ладоней, а злосчастная палка путалась у меня под ногами. Из-за чего я каждый пройденный метр “коробки” завершала эффектным падением, приземляясь: то на задницу, то на коленки, то на руки.

Арсения это веселило. Меня злило. Клюшку надламывало. В конце концов не выдержал никто! С очередным моим замахом по шайбе и фееричным промахом, после которого клюшка ударяется о борт, а я, крутанувшись на сто восемьдесят градусов, теряю равновесие — Арс сгибается пополам от хохота, прокатываясь коленями по льду. Я навзничь валюсь в центре катка, распластавшись как упавшая с неба звезда. А клюшка сломавшись, разлетается на две неравные по длине половинки.

Все.

Финита ля комедия.

Вызывайте скорую, кажется я сейчас умру! Сердце молотит, как цилиндры в двигателе. Кровь пульсирует в венах словно в нервном припадке. Я хватаю ртом воздух, но моим маленьким легким его катастрофически не хватает, чтобы развернуться и заработать в полную силу. По телу будто асфальтоукладчик проехал. Размазало и размотало меня, короче, конкретно.

Проржавшись, Бессонов подкатывает ко мне, нависая своей мощной фигурой. Упирается ладонями в колени, совершенно не сочувственно интересуясь:

— Жива?

— Кажется… но у меня точно стало на целую жизнь меньше…

— Воды?

— Мне так хреново, что лучше сразу яду!

Новый приступ мужского раскатистого хохота звонко отрекошетив от стен, разлетается по всему ледовому. Я сегодня Марта — посмешище. Будем знакомы! Но настолько вымотанная, что даже обидится сил нет.

Бессонов тянет руку, я отбиваю его ладонь перчаткой:

— Уйди, оставь меня лежать здесь, я умру героем.

— Смерть от переохлаждения — слабо тянет на героическую, Обезьянка.

— А от стыда?

— За такое тоже орденами не награждают. Хотя, возможно, и были прецеденты. Но на твое несчастье, свидетелем твоего позора был только я. А я умею хранить секреты, — снова тянет ладонь Арс. — Хватайся.

На этот раз я не сопротивляюсь. Благоразумно позволяю поднять свое тело, с тихим «ой», проскальзывая лезвиями на месте. Чуть не падаю снова. Ловкий Бессонов подхватывает меня на руки. И делает это так легко, будто десятки килограмм для него не тяжелее плюшевого медведя. Хотя, после сегодняшнего мастер-класса я охотно готова поверить даже в то, что при острой необходимости мой личный супермен сможет сдвинуть в одиночку и КАМАЗ.

Арс выкатывается со льда и шагает в сторону раздевалки.

Я устало упираюсь лбом в его висок, обнимая за шею.

— У тебя ужасная работа, Бессонов. Мне тебя очень, очень жалко!

— Это тебе с непривычки так кажется, — улыбается он. — На самом деле хоккей для нас всех уже сродни наркотику на котором мы крепко “сидим”. Без дозы начинается ломка.

— И что, неужели ты не разу не пожалел?

— О чем? Что пришел в большой спорт? Было дело, конечно. Даже были мысли сменить профессию. Но куда я не сворачивал в своей голове, все равно утыкался в хоккей. Агентура, тренерство, менеджмент — все так или иначе крутится вокруг хоккея. Со временем я смирился и принял тот факт, что без клюшки и шайбы я мало кому нужен.

— Неправда! — выдыхаю. — Ты много кому нужен!

— Кому например? — бросает на меня взгляд Арс.

— М-м, мне…? — тушуюсь, слегка краснея.

По губам Арсения расплывается улыбка. Искренняя, милая, польщенная — улыбка без всяких подтекстов. Я улыбаюсь тоже. Тянусь и чмокаю его в уголок губ, срывая легкий поцелуй. Мой персональный изверг от этого едва ли не мурчит приласканным котом.

Мы вваливаемся в пустую раздевалку. Бессонов ставит меня на ноги, присаживаясь, чтобы расшнуровать мои коньки. Я бросаю краги на скамейку и зарываюсь пальцами в его светлой шевелюре, лениво перебирая.

— Приятности говоришь, ластишься, обниматься и целоваться лезешь, кажется я нашел способ сделать тебя покладистой, Царица, — посмеивается он.

— Не обольщайся, сейчас восстановлю силы и ты мне за все ответишь, — грозно обещаю я.

— Мстить будешь?

— Буду. Теперь ходи и оглядывайся.

Бессонов качает головой и хохочет. Избавляет меня от коньков и, усадив на скамейку, снимает шлем и стягивает хоккейный свитер с собственной фамилией на спине. Продолжая снимать с меня вещи, как шарики с новогодней елки.

— Почему сорок четыре? — спрашиваю я, выцепив взглядом цифры на рукаве.

— В детской команде был четвертый. В юношеской — четырнадцатый. В КХЛ я поиграть не успел, в восемнадцать меня задрафтовали за океаном. А там под четырнадцатым номером уже играл здоровенный чех, сторожила клуба. Пришлось взять сорок четвертый, — пожимает Арс плечами, — так оно по жизни и привязалось. Скучно, в общем, никакой душещипательной истории.