"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Денисова Ольга - Страница 211

В конце февраля отец вернулся в замок на коне. Спаска в это время смотрела, как Славуш совершенствуется в мастерстве стрельбы из лука; они стояли между надвратных башенок замка, на стене. Уроки Славушу давал Бойко́ Бурый Грач – лучший стрелок в замке, и соревновались они не в меткости: нужно было не просто попасть в моченое яблоко, а оставить его целым – только проткнуть стрелой, а не разнести на кусочки. Спаска держала яблоки двумя пальцами, и весь ее плащ, лицо и волосы были забрызганы ошметками яблок, пахших брагой и затхлью. Бойко аккуратно нанизывал яблоки на выпущенные стрелы, у Славуша это получалось хуже: либо стрела не долетала до Спаски, либо со свистом пронзала яблоко, разбрызгивая его по сторонам, и, звякнув о стену башенки, падала на каменный пол. Спаска, утирая лицо, отпрыгивала в сторону и хохотала, Бойко смеялся и хлопал Славуша по плечу, а тот приговаривал:

– Ничего. Сейчас получится. Вот увидите, сейчас все будет точно!

Всадника на гати первым увидел Бойко.

– Ты гляди ж, гляди ж, что делается! Ведь убьется сейчас! Да кто ж так по бревнам скачет!

Спаска приподнялась на цыпочки, чтобы заглянуть за стену: скакать по гати мог только отец, других сумасшедших в окрестностях замка она не знала.

– Ворота открывайте! Мост опускайте! Ловите коня! – заорал Славуш привратникам и сам кинулся по лестнице вниз.

– Сворачивай! С гати сворачивай! – кричал отцу Бойко. – В мох падай! На мостовой разобьешься!

Заскрипел ворот, опускавший мост через ров, стукнул засов на воротах. Конь летел вперед по скользким бревнам, выбивая из них гнилые щепки. Отец потянул правый повод, но конь не свернул, лишь выгнул шею в сторону. Он был так близко, что Спаска видела и пену на удилах, и мечущиеся, налитые кровью глаза лошади. В двух локтях от моста отец дернул поводья к себе изо всех сил, конь взвился на дыбы, поскользнулся – отец съехал назад, упал на бревна, но тут же откатился в сторону, и вовремя: конь не удержал равновесия и грянулся на бок.

Спаска бросилась вниз, путаясь в юбках и полах плаща и не помня себя от ужаса: а если убился?

Мимо нее через подворотню повели коня – конь дрожал, прихрамывал, дергал головой, пытаясь вырвать из рук привратника поводья, но тот хлопал лошадь по холке и приговаривал:

– Тихо, тихо… Все хорошо, ничего не бойся.

А с моста уже доносился голос Славуша:

– Лошадь же тварь живая, да еще и бессловесная, ну зачем ты над ними издеваешься?

– А я, значит, тварь словесная. Надо мной издеваться можно сколько хочешь, – ответил отец. Он только-только поднялся на ноги и потирал ушибленный локоть.

Спаска отодвинула Славуша в сторону:

– Татка, ты ушибся? Тебе больно?

Ей не было жалко коня, отца она любила гораздо сильней, чем чью-то лошадь.

– Да ничего страшного, кроха… – Отец попытался сделать шаг и тут же припал на левую ногу. – Разве что самую малость.

Он положил руку Спаске на плечо, шагнул вперед уверенней и спросил:

– А кто это плюнул гнилым яблоком тебе в лицо?

– Это… Славуш… – Спаска прыснула.

– Ничего себе знаки внимания теперь у юношей… А, сын-Ивич?

Славуш ничего не ответил, подставляя отцу плечо, а потом спросил:

– Что-то случилось?

– А то! Или ты думал, я на лошадке захотел покататься? На самом деле мне надо было спешить в Хстов, но сюда было гораздо ближе. Пошли к Милушу.

В Хстов выехали тут же, не дождавшись ужина. Отец почему-то подозревал, что в замке Спаске угрожает опасность, поэтому взял ее с собой.

Ехали на скрипучей бричке, которой управлял глухонемой кучер.

– Понимаешь, кроха, сдается мне, Храм выходит из повиновения чудотворам. Чудотворы не могут обойтись без колдунов, идут на уступки, заключают соглашения. Государь хоть и молод, а тоже понимает, что без колдунов не будет расти хлеб. Храм же боится потерять власть. Вчера Государь послал Милушу какую-то грамоту, и я видел, как убили нарочного, отправленного в замок, а грамоту эту сожгли. Поэтому и еду в Хстов – надо узнать, что было в грамоте.

– А почему ты думаешь, что замку что-то угрожает?

– Потому что Милуша хотят поссорить с Государем. И если они этой цели добьются, Государь может послушать храмовников, а не чудотворов.

Капитан бригады Особого легиона Знатуш Огненный Сокол вошел в канцелярию, когда день клонился к закату и Волчок зажигал свечи. За окном лил и лил дождь, с плаща капитана капала вода, а звонкие сапоги со шпорами оставляли мокрые следы. На краге его, как всегда, сидел сокол.

– Здорово, Волче. – Он протопал к столу. – Мне сказали, ты ловко подделываешь даже самые хитрые росчерки.

– Во имя Добра… – пожал плечами Волчок.

– Нужно изобразить вот этот росчерк вот под этим пергаменом. – Капитан достал из-под стеганки сложенные вчетверо грамоты. – И желательно сразу забыть о том, что ты это сделал.

Волчок, несколько раз щелкнув огнивом, зажег свечу, а капитан развернул грамоты на столе. Только не полностью – ни одной, ни другой Волчок прочитать не смог.

– Мне надо сначала попробовать. – Он отодвинул вторую грамоту в сторону, мельком глянув на герб Сизого Нетопыря внизу пергамена. – Это займет время.

– Я не спешу. Работай спокойно, – ответил капитан, но не сдвинулся с места. Только сокол то и дело недовольно покрикивал.

Волчок достал из ящика бумагу, зажег остальные свечи в подсвечнике, надеясь, что капитану надоест ждать, но тот, казалось, даже не скучал, глядя на эти приготовления. И выводил Волчок витиеватую роспись нарочито долго, взялся за второй лист бумаги, а капитан даже бровью не повел.

– По-моему, уже получается… – сказал он, но скорей из одобрения, а вовсе не для того, чтобы Волчка поторопить.

– Нет. Видите, у этого завитка петля округлая, а не вытянутая, как у меня?

– Ишь ты… Молодец, я бы и не заметил. Работай, не спеши.

Если бы грамота была написана на бумаге, можно было бы разобрать отдельные слова, отпечатавшиеся на другой стороне листа, но плотный пергамен исключал такую возможность. И, несомненно, это была подпись Милуша Чернокнижника, но что за каверзу придумали в Особом легионе, Волчок понять так и не смог.

– Если испортишь пергамен, ничего страшного не будет, – снова подбодрил его капитан. – Еще один сделаем.

– Я не испорчу, – спокойно ответил Волчок. Сделать все равно ничего нельзя. И если ничего нельзя сделать, то не нужно и пытаться – это он запомнил хорошо, впитал в себя, как заповедь, и на этом успокоился.

Росчерк на пергамене получился точь-в-точь таким, как требовалось, и капитан довольно прищелкнул языком.

– Эх, надо было брать тебя к себе в бригаду тогда, а теперь кто ж тебя отдаст… – усмехнулся он и сгреб со стола листы бумаги, на которых Волчок пробовал изобразить сложный росчерк Чернокнижника. А потом, скомкав, кинул их в медное блюдце и поднес к бумаге свечу.

Волчок сбежал по ступенькам башни Правосудия; толкнув тяжелую дверь, вышел в тюремный двор и потянулся. Все. Завтра праздник, можно идти домой и забыть о службе до послезавтрашнего утра. Он накинул капюшон на голову, махнул рукой гвардейцу у ворот и вышел за калитку – наконец-то…

Дорога до Мельничного ручья заняла не более получаса, но Волчок был только рад этой прогулке. Пусть остальные гвардейцы снимали комнаты поближе к храму Чудотвора-Спасителя, ему гораздо лучше жилось на окраине. Уходя от храма, Волчок словно оставлял головную боль там, в центре города. И в Мельничном ручье, на площади Восхождения начиналась совсем другая жизнь.

Колокольчик звякнул на входе в «Пескарь и Ерш».

– Мамонька, это я! – крикнул Волчок, скинул капюшон и отряхнул воду с плаща.

В голове еще мутилось от приказов, протоколов дознаний, доносов и приговоров, и надо было сбегать в «Семь козлов», на голубятню – сообщить о подделанной подписи Чернокнижника, это может спасти кому-нибудь жизнь. Но нос щекотали умопомрачительные запахи кухни, уютно тлели в очаге торфяные катыши, над одним из трех столов покачивалась настоящая масляная лампа, роняя желтый свет на вышитую скатерть, и Волчок решил сначала поужинать, а потом идти в «Семь козлов» – все равно голубя можно послать только на рассвете.