"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Денисова Ольга - Страница 186

– Деда, – она дернула его за руку. – Они идут…

Дед посмотрел на нее с удивлением, прислушиваясь. То ли он поверил Спаске на слово, то ли услышал сухое позвякивание оружия и скрип тетивы арбалетов, но тут же велел Спаске придержать силу при себе и кинулся обратно в избу. Спаска думала, что он хочет спрятаться, когда ему надо бежать, но дед вернулся тут же, с жестяным ведром в руках, и, выплеснув воду на землю, ударил по ведру кочергой. Звук получился таким отвратительно громким, что стало больно ушам.

– Уходи в лес, пока никто тебя не видит, – сказал он Спаске и начал стучать часто и изо всех сил.

– Деда, тебе надо бежать! Деда, они всегда убивают колдунов! – крикнула Спаска, но дед не услышал ее. Она и сама не услышала своего голоса: в ушах звенело, и лязг железа слился в единый надсадный дребезг.

Спаска отступила на два шага и остановилась: ей не хотелось бросать деда, она думала бежать вместе с ним. Свет огромного очага сквозь раскрытую дверь освещал его лицо – спокойное и сосредоточенное. Сейчас люди проснутся, и тогда дед уйдет…

Но дед не ушел. Факелы возле деревни вспыхнули в одну минуту: гвардейцам больше не надо было таиться. Люди выбегали из домов в исподнем: мужчины – схватив топоры, женщины – маленьких детей. А их встречал град арбалетных болтов. И тогда дед отбросил ведро и кочергу, и Спаска увидела, что он раскручивает вокруг себя ветер.

Маленький вихрь понесся над землей с тонким воем, врезался в ряды гвардейцев обломками колодезного ряжа, сминая их и отбрасывая назад, а вслед летел еще один, подхватывая с земли колья оград и дранку с крыш…

– Колдун! Стреляйте! Там колдун! – раздался крик. – На свет стреляйте!

Спаска не догадалась захлопнуть дверь в избу и потом жалела об этом. Но в ту минуту она думала не об арбалетных болтах, свистевших в воздухе, а о том, что тоже способна послать вихрь в ряды гвардейцев. И это потребовало от нее всей сосредоточенности – она ведь только училась. Вихрь, созданный ею, был больше и быстрей дедова. И выл так громко, что гвардейцы шарахнулись в стороны в испуге. А Спаске хватило бы сил на десяток таких!

Топоры деревенских мужчин ничего не стоили против сотни сабель в руках хорошо вооруженных воинов, но два колдуна легко поколебали наступление: теперь стреляли только в них. И обходили со спины, отрезая путь к бегству, – Спаска чувствовала шаги нескольких человек, отделившихся от остальных.

В темноте мелькнула белая рубаха, и Спаска не увидела – догадалась, что к дедовой избе бежит мама. И в тот же миг услышала мокрый, чавкнувший звук: арбалетный болт вошел деду в горло. Вихрь, посланный им в гвардейцев, продолжал лететь вперед, а дед упал навзничь, головой на порог избы.

Спаска не почувствовала ничего, кроме злости, раскручивая ветер. Наверное, не только сила добрых духов, принесенная из Верхнего мира, – ее собственная злость вплелась в этот вихрь. И он сорвал крышу с крайней хижины, швыряя ее на головы гвардейцам.

Мама подбежала к Спаске, обхватила, прижимая к себе, – словно хотела укрыть со всех сторон. Тяжелый удар толкнул их обеих (Спаска навсегда запомнила звук, с которым арбалетный болт входит в человеческое тело), но упали они не сразу – только большие мамины руки ослабли вдруг и схватились за колдовскую рубаху Спаски, продолжая прикрывать ей спину.

А на холм к дедовой избе со стороны леса бежали гвардейцы – их шаги сотрясали твердую землю грубо и осязаемо.

Мама медленно осела вниз, подмяв под себя Спаску, и та не могла ни шевельнуться, ни вдохнуть. Вспыхнули факелы, опущенные в горящие угли очага, со всех сторон затопали сапоги, и кто-то уже нагнулся к маминой голове, как вдруг упал с коротким стоном, навалившись на Спаску новой тяжестью (и звук, с которым топор рубит человеческое тело, она запомнила тоже).

Тут же зазвенели топоры и сабли: коротко, остервенело. Спаска вдыхала запах маминой рубахи, крови и чужого мужского пота и думала только о тяжести, навалившейся на грудь и не дававшей дышать. Наверное, она пошевелилась, стараясь освободиться, потому что помощь пришла быстро: кто-то отбросил в сторону убитого гвардейца и перевернул мамино тело.

– Беги, дурочка, – услышала она громкий шепот соседа. – Быстрей, пока они тебя не заметили!

Спаска вскочила на ноги, хватая ртом воздух. И на этот раз уже не рассуждала – кинулась прочь, в спасительный мрак леса. Вокруг пылали брошенные на землю факелы, черный чад вился над холмом, и последним она увидела Ратко, который широко размахивал топором: он стоял один против троих гвардейцев с саблями, и исход боя снова не вызвал у нее сомнений…

Нет, бежала Спаска не от гвардейцев – от звуков и запахов смерти. От вкуса смоченного в крови железа, почему-то оставшегося на губах. От боли, что вот-вот раскрошит лубяную корку, укрывшую сердце, навалится всей тяжестью на грудь, не давая дышать.

Лес, сырой и колючий, цеплялся за плечи и совал под босые ноги круто выгнутые корни деревьев. Колдовская рубаха (короткая, без рукавов) давно промокла насквозь, но дрожала Спаска не от холода. Ей только казалось, что она бежит, – на самом деле она давно еле-еле брела вперед, спотыкаясь и задевая плечами тонкие стволы чахлых сосен. И когда под ногами захлюпало болото, Спаска только обрадовалась: мох был гораздо мягче грубой, сучковатой земли леса, а замерзшие ноги уже не чувствовали холода. И как только идти стало легче, ей пригрезились рука отца в ее руке, и теплое солнце, и сухая тропа: она шла и выдумывала сказку о том, как на хрустальный дворец напали враги, но его хозяин и царевич Славуш, примчавшиеся на помощь, победили всех, спасли деда, маму и Ратко.

Спаска знала, куда идти – на юго-запад, – и безошибочно выбирала прямую, самую короткую дорогу, нисколько не боясь заблудиться. Грезы о хрустальном дворце придали ей сил – сладкие, спасительные грезы, – и она не сразу заметила, как в них вплелся тихий шепот: «Оступись… Шагни в сторону – и все будет, как ты хочешь. Грезы, вечные сладкие грезы». Дед сказал, что нельзя грезить о мертвых, – из этих грез нет выхода. Только тут Спаска поняла, как он был прав! Нет выхода, в самом деле нет! В боль и ужас выходят из этих грез, и не хватит на это ни сил, ни смелости.

«Оступись… Сверни с тропы… Мягче перин в колыбели, теплей мехового одеяла…» – соблазнительный зов шел из смрадного болотного нутра, и в этот миг смерть в самом деле казалась сладкой – никогда не выходить из грез в боль и ужас…

Темнота осенней ночи вдруг показалась кромешной – даже в небе было черным-черно. И впереди почудились чьи-то шаги – вовсе не осторожные, просто медленные, будто кто-то брел по болоту, пошатываясь и оступаясь. Спаска замерла, прислушалась – она никогда не боялась темноты, она осязала темноту, видела в ней телом. Но тот, кто брел по болоту в кромешной темноте, искал здесь именно ее. Его послало болото, болото указывало ему путь. И Спаска не сомневалась – он прятал лицо в темном куколе, как старуха, плюющая в колодцы.

Она пощупала землю вокруг себя, привстала на цыпочки и закружилась по мягким кочкам, свивая воздух в вихрь. Наверное, этот ветер надо было послать в ряды гвардейцев… Вихрь сорвался с колдовской рубахи и понесся вперед и вверх, вытягивая воду из болотных кочек. Болото охнуло, и, может быть, Спаске это только показалось, но в той стороне, откуда доносились шаги, кто-то вскрикнул и повалился в воду. А ветер несся дальше и выше – в небо. И белая луна выглянула из-за туч, осветив мрачную голь вокруг.

Промозглый рассвет застал ее в полулиге от тракта – череда елочек, держащих дорожную насыпь, была видна издалека даже в тумане. Спаска не задержалась на проезжей дороге, пересекла тракт и двинулась дальше напрямик.

Болото замолчало – не света оно испугалось, а вихря, который Спаска готова была послать в небо. А она шла на юго-восток и ни о чем не думала. Совсем ни о чем – гнала и гнала от себя мысли, грезы, страхи. Усталость хорошо помогала не думать и не чувствовать, и Спаска сосредотачивалась на том, куда ступать, чтобы не оступиться, не провалиться в зыбень или не завязнуть в раскисшем торфе, не дать болоту ни соблазнить себя, ни обмануть.