"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Денисова Ольга - Страница 181

Вспыхнули угли в очаге – быстрое синеватое пламя заплясало перед глазами, свиваясь в видения гораздо более яркие, чем грезы о хрустальном дворце.

– Крепость. Я вижу черную крепость.

В грохоте барабана никто не услышал ее слов.

Неприступная твердыня мрачной громадой поднималась над болотами; стены ее из желтого некогда известняка изгрызла сырость, они почернели, осклизли, кое-где покрылись зеленым налетом мха, кое-где слоились и осыпа́лись. Тяжелый подъемный мост был перекинут через ров, который загнил и зарос тиной, продолжая, впрочем, еще надежней защищать крепостные стены: через него нельзя было перебраться ни на лодке, ни вплавь. Насыпной холм просел под тяжестью стен, расплылся, как кусок сырого теста, но башни крепости все равно смотрели далеко за горизонт, направив жерла пушек на подступы к стенам. Кто знает, может быть, стены ее почернели от щедро пролитой на них крови?

Кровь лилась на стены вместе с кипящей смолой, крючья цеплялись за камни бойниц и поднимали приставные лестницы – люди рубили веревки, отталкивали лестницы от стен; топоры проламывали плоские блестящие шлемы – сабли вспарывали животы; стрелы тучами летели из-за стен вниз – арбалетные болты выбивали из стен куски камня. Рухнули тяжелые ворота, толпа хлынула внутрь – с лязгом упала кованая решетка, преграждая толпе путь назад, и смола кипела на лицах и плечах, и горящее масло лилось на плоские шлемы, и стрелы пробивали доспехи навылет, выплескивая кровь из ран на стены. И реял над воротами стяг с белой совой, раскинувшей крылья, – хищная птица словно искала жертву с высоты своего полета.

Хищные птицы питаются мясом – темной ночью белой сове привезли целую телегу человеческого мяса. И равнодушные мясники на куски рубили раздутые трупы, и летела черная смерть за стены города, и шлепками прилипала к брусчатке…

Бой барабана смолк в мгновенье, только эхо осталось витать под потолком – развалины черной крепости пожирало болото, и только тени прошлого бродили меж руин да порастала зеленым лишайником гранитная брусчатка.

– Ты чем думал? – орал отец, все еще перекрикивая гром барабана.

Спаска оглянулась: он держал Чернокнижника за ворот плаща, прижимая к стене. На лице Чернокнижника не было страха – только равнодушие.

– Ты чем думал, я тебя спрашиваю? Даже Ягута такого паскудства не делал! Она же дитя!

– Успокойся. – Чернокнижник брезгливо оттолкнул руку отца. – Можно подумать, я ясновидец. Детка, ты что-то видела?

– Я видела черную крепость, – ответила Спаска. Сердце билось спокойно и ровно.

– Она видела падение Цитадели. Она… – Отец задохнулся.

– То есть не межмирье? Жаль.

– Она видит гораздо дальше, чем просто межмирье. Она… снимает кожу с времен… Ягута никогда при ней не бил в барабан, никогда!

– К сожалению, чтобы принимать энергию добрых духов, надо выходить в межмирье, а не снимать кожу с времен.

– Я умею выходить в межмирье, – тихо сказала Спаска. – Только здесь нельзя… Здесь дверь далеко…

– Что? Ты уже встречалась с добрыми духами? – Милуш подлетел к ней коршуном.

– Да. Мне не надо барабан. Мне надо танцевать. И надо дудочку.

– Дудочку? Дудочку… – Милуш задумался на секунду, а потом схватил Спаску за руку и потащил к двери. – Пошли. Во двор пошли, раз тут дверь далеко.

– Куда? – Отец взял Спаску за другую руку. – Там дождь! Холодина!

– Ничего, обсохнет.

Во дворе шел снег – настоящий белый снег. Он падал на мощенную камнем землю и не таял.

– Факелы! Факелы несите! – командовал Милуш своей свитой. – Я должен все видеть!

Привлеченные шумом и светом факелов, поглядеть на Спаску вышли чуть ли не все обитатели замка – они почему-то не спали. В деревне в это время все спали, кроме деда, Гневуша и Спаски. Только Гневуш не умел выходить в межмирье.

Маленький дворик со всех сторон был окружен лабиринтом построек, люди толпились на галереях и открывали окна, чтобы посмотреть на происходящее.

– А дудочка? – спросила Спаска.

– Дудочки не будет. Но у меня есть кое-что получше.

Чернокнижник поманил пальцем одного из слуг, и тот с нарочитой осторожностью протянул ему махонький сундучок. Такого немыслимого волшебства не было даже в хрустальном дворце! Стоило завести сундучок ключом и открыть крышку, как нежные колокольчики тоненько заиграли тихую мелодию. Спаска разглядывала чудесную вещицу с открытым ртом, едва не забыв, что на ней вместо рубахи для колдовства три взрослые юбки, и чулочки с подвязками, и красные сапожки. Как, наверное, будет красиво, если она станцует во всем этом под волшебную музыку из сундучка…

Никто не учил Спаску танцевать, танец шел откуда-то изнутри, а тут снежинки кружились со всех сторон – и Спаска кружилась вместе с ними. Колокольчики-льдинки вызванивали нежную мелодию, и если болото скрадывало звуки, то здесь, среди камня, каждый звук длился долго, тонко вплетаясь в предыдущие и следующие. И хотя людей было много, все молчали – только факелы потрескивали потихоньку. Спаска знала, что выходит в межмирье не так, как остальные. Ей не надо было долго смотреть перед собой, направляя взгляд вдаль, – она одновременно видела и мир вокруг, и межмирье, и добрых духов по ту сторону границы миров. Она танцевала им, и те с готовностью отдавали свою силу – иногда за время танца Спаска могла принять силу десятка добрых духов. Она безошибочно чуяла свет солнечных камней, с легкостью отличала добрых духов от глупых или злых и вовсе не считала путешествия по их миру опасными. Ей не требовались проводники, хотя дед прикармливал росомаху и двух ворон и Спаске нравилось путешествовать по мирам вместе с ними.

В этот раз ей хотелось танцевать бесконечно – под волшебную музыку, в юбках, развевавшихся в такт ее танцу, с волшебными снежинками на волосах. Но особенно ей хотелось удивить ворчливого Милуша – чтобы отец мог ею гордиться. И она танцевала и танцевала, порхала бабочкой от одного доброго духа к другому, не чувствуя насыщения. Дед считал, что она еще не умеет толком отдавать полученную силу, и только это остановило ее в конце концов: Спаска замерла на минуту, покидая и мир духов, и межмирье, сосредоточилась на том, что окружало ее в действительности: каменные стены, маленький дворик, гранитная брусчатка… А потом поднялась на ноги и закружилась, свивая воздух в маленький вихрь вокруг себя. Снежинки полетели по кругу, все быстрей и быстрей, ветер завыл в ушах, в вихрь вплетались новые и новые струи – Спаска направляла их в небо, чтобы не причинить вреда постройкам. Ветер ревел со всех сторон, гасли факелы, хлопали ставни – в небо, в небо, а не по сторонам! Дед всегда очень сердился, если вихрь у Спаски получался слишком широким. Но она делала это на болоте, а не в маленьком каменном дворике! С треском рухнула галерея, со звоном рассыпалось мозаичное панно над входом в башню. Спаска сплела ветер потуже: в небо, в небо! Ей показалось, что снежинки, которые вихрь поднял с мостовой, звездами легли на небосвод.

Во дворе еще продолжался кавардак – в полной темноте разбирались с упавшей галереей, затыкали подушками окна с сорванными ставнями, кто-то громко ругался из-за разбитых стекол мозаики. Но Спаска слышала удивленный и одобрительный гул вокруг.

Быстро вспыхнули факелы, Спаска стояла посреди дворика – у нее кружилась голова, и она боялась сдвинуться с места. Отец сам подошел к ней, опустился на одно колено и покачал головой.

– Я знал… – выговорил он. – Я знал, что не ошибся.

Чернокнижник хотел накрыть стол в огромном и пустом зале, но отец настоял на ужине в маленькой теплой комнате, которую обычно занимал, бывая в замке. Спаске эта комната маленькой не показалась – в ней стояли две огромные кровати, два сундука, очаг с дымоходом в углу и длиннющий обеденный стол. При этом одна кровать стояла в алькове и отделялась от комнаты бархатным пологом. В комнату можно было войти прямо со двора, поднявшись по крутой лестнице, или из полутемного коридора, который вел в покои Чернокнижника.