Колесо года (СИ) - Пронина Екатерина - Страница 4

— Тебе не пришлось бы работать по выходным, если бы ты думал прежде, чем махать кулаками, — заметила я.

Андрей послал мне воздушный поцелуй и язвительно сказал:

— Я тоже тебя люблю.

— Я просто хочу нормальных отношений. Чтобы ты мог по выходным сводить меня в кафе и купил цветы. И встретил бы меня заранее, а не предложил добираться на такси.

— Ну, прости, что не вписываюсь в твою идеальную жизнь. Может тогда найдешь того, кто впишется лучше?

В тот момент мне это показалось настолько серьёзной ссорой, что я ночью, вспоминая наш разговор, разревелась в подушку. Я пыталась плакать тихо, но Андрей спал слишком чутко. Проснувшись, он долго обнимал меня, поцелуями снимал с щёк слёзы и извинялся за то, что ляпнул лишнего.

Это потом мы стали скандалить столько, что я уже перестала удивляться, а он — успокаивать мои рыдания.

'Всё становится хуже и хуже. Я понимаю, что чувства, которые были между нами в начале отношений, уже не вернутся. Ему плевать, если я плачу.

Наверное, он считает меня истеричкой, которая льет слёзы по любому поводу, но я никогда не была такой. А, главное, я не понимаю, что сделала не так, в какой момент всё покатилось к концу'.

* * *

Устав от ссор, я стала использовать ежедневник, чтобы не допускать их. Перед каждым свиданием я просчитывала два десятка вариантов, исписывала страницу за страницей. Иногда это помогало, и между периодами скандалов выдавались затишья. Но и тогда я чувствовала себя так, будто танцую на тонком льду. Один неверный шаг — и провалюсь.

Бывало, что отцовский подарок не спасал. Похоже, какие-то ссоры были неизбежны.

— Значит, ты всё равно пойдёшь на корпоратив, где будет твоя бывшая?

— Почему тебя стало задевать, что у меня есть своя жизнь?

«Почему тебя стало задевать, что у меня есть своя жизнь?» — прозвучало в моей голове за миг до того, как Андрей это сказал. Я знала, чем закончится наш очередной скандал. Накануне я несколько часов писала и зачеркивала один вариант за другим. Среди них не было ни единого хорошего.

— Слушай, может, возьмем перерыв? — Андрей устало помассировал переносицу. Взгляд его синих глаз оставался таким же сапфирово-ярким, как в тот февральский вечер, когда мы целовались на балконе.

— Предлагаешь расстаться? — сухо спросила я. Стало жалко, что я не курю.

Было бы круто достать сигарету вместо того, чтобы снова начать давиться слезами.

— Пока нет. Но, вообще-то, расставание — это тоже выход. И не самый плохой.

— Зачем ты вообще всё это начал? — в голосе у меня задребезжало, как всегда, когда подступали рыдания. — Зачем ты мне врал, что любишь?

— Я же не мог знать, сколько это продлится, — Андрей стоял, скрестив руки на груди, такой спокойный, что меня тошнило. — Тогда любил. Сейчас — не знаю. Дай мне перерыв, чтобы разобраться в этом, пожалуйста.

— А потом? Вдруг мы совсем расстанемся?

— Ну и что? Значит, у нас с тобой были отличные несколько месяцев. Я никогда не пожалею об этом. Да снова бы повторил.

Он попытался улыбнуться, но получилось криво. Я не могла больше смотреть ему в глаза — я вообще не хотела на него смотреть. Это означало запоминать его, как в последний раз перед разрывом, что было бы совсем невыносимо. Если бы Андрей предложил взять гитару и спеть для меня, мне стало бы немножко легче. Но он не предложил, а гордость не позволила мне попросить его об этом.

Я вернулась в свою квартиру, разбитая и несчастная. Сначала не придала значения тому, что дверь открыта, хотя моей подруги не могло быть дома — лето она проводила на море. Мне потребовалось время, чтобы почувствовать запах гренок с кухни. Услышать звук кофеварки. Заметить на вешалке серый пиджак в мелкую полоску. Даже осознав, я долго не могла заставить себя сделать несколько шагов вперед или подать голос. Так и стояла на пороге, ошеломленная и все еще опухшая от недавних слёз, когда отец сам вышел ко мне.

— Привет, солнышко. Решил тебя проведать.

Из-за летнего зноя он развязал галстук и расстегнул несколько верхних пуговиц рубашки. Рукава её были закатаны до локтей. Папа вытер руки полотенцем, а потом обнял меня, как будто так и должно было быть. Я стояла, заледенев, и не знала, что сказать ему. Кроме того, что он подонок и что я не хочу его видеть, разумеется.

— Проходи на кухню, доча. Я как раз приготовил омлет и поджарил гренки.

Конечно, он заметил, что у меня физиономия в красных пятнах от плача, но ничего не спросил. И на том спасибо.

— Надеюсь, к маме ты не пойдешь? — выдавила я, левой ногой стягивая с правой босоножку. — Не будешь снова мучить её своими играми в прятки?

— Маму я навещу потом, — пообещал отец. — Тебе я сейчас, кажется, нужнее.

Я вымыла руки и села на табурет в углу стола, подобрав в груди ноги с коричневыми от пыли ступнями. Папа разлил кофе по двум кружкам. Добавил в мою две ложки сахара. Разложил по тарелкам омлет и гренки с золотистой корочкой. На краю тарелки он изобразил рожицу из кетчупа, как делал, чтобы повеселить меня лет в пять. Меня при виде этого пробрала дрожь ужаса.

— Я чувствую, что страницы в ежедневнике, который я тебе дал, почти закончились.

— Ага. Всего одна осталась.

— Расскажи, как ты использовала мой подарок?

Глаза отца были чёрными, словно крепкий кофе. Кетчупная рожица ухмылялась кровавым ртом. Я могла бы соврать папе или отказаться говорить, но мне позарез нужна была новая записная книжка. Жизнь, развалившаяся на кусочки, снова нуждалась в чётком плане и хоть какой-то определенности. Поэтому я рассказала всё. А, когда закончила, заметила, что отец разочарован.

— Думаешь, я использовала ежедневник неправильно? — хмуро спросила я. — Если люблю, должна была строить отношения без таких вот костылей?

— Плевать мне на твои романтические фанаберии. Жаль, что ты так и не научилась замечать чудеса. Знаки судьбы открываются тебе, а ты не видишь. Даже волшебный предмет ты всегда использовала формально.

— А мне плевать на твои чудеса, — вяло огрызнулась я. — Мне хочется вернуть отношения с Андреем. Мне кажется, я всё испортила.

Отец засмеялся. Негромко, шелестяще. С таким звуком летят по асфальту осенние листья. Кажется, я никогда до этого не слышала, как папа смеётся.

— Я ничего не понимаю в любви, малышка. Когда мне захотелось, чтобы кто-то встречал меня с дороги, я нашёл женщину с мягкими руками. Когда захотел продолжится в ком-то, дал жизнь тебе. Любовь это или эгоизм?

— Просто подари мне ещё один ежедневник. Я хочу знать, что будет дальше.

— Зачем? Твой юношеский романчик или продолжится, или нет. Может, затянется на год. Может, лет на пять. Или ты подашь на развод в двадцатую годовщину. У тебя правда хватит воли вычеркнуть человека из своей судьбы, если ты узнаешь, что вы будете вместе не до гроба?

— Хочу хотя бы знать, буду ли я счастлива. Имеет ли это всё смысл?

— А какой смысл должно иметь? Ни мессию, ни антихриста вы не родите, век сейчас не тот. Любовь может научить тебя видеть суть вещей, но это только на твоей совести. Точно скажу, что мальчик твой не изменится. Без предсказаний знаю, что дрессировать людей — дело глупое, хоть и увлекательное.

— Значит, твои подарки для меня закончились? — спросила я, вилкой размазывая омлет по тарелке.

Отец покачал головой.

— Нельзя слишком много рычагов судьбы отдавать в одни руки. Я знал людей, которые, вместо того, чтобы проживать жизнь, исписывали кипы бумаги, пытаясь просчитать идеальную судьбу. Они сморщивались, скрючивались и седели, не разгибая спины над своей писаниной. Ещё страшнее глядеть на бедолаг, которым открылась книга судеб: они прочитали тысячи биографий своих двойников и уже никогда не могли быть счастливы в той единственной реальности, что им досталась. Видел я даже одного идиота, который настолько зачитался книгой прошлого, что не добрался до книги будущего…

Папа увидел, что мне это неинтересно, и прервал сам себя печальным вздохом.