Вдовье счастье (СИ) - Брэйн Даниэль - Страница 11

Нет, моя дорогая, шиш.

— Я знаю, что есть и другие варианты, — отозвалась я с прохладцей и сознательно соврала: — Мне о них уже говорили. Я над ними подумаю.

— Кто говорил! — дама опять захлопала крыльями. — Леонидушка? — И она выразительно стрельнула глазками в сторону моего деверя, который так и стоял у распахнутых дверей и усиленно делал вид, что его ничто происходящее не касается. — Милая, не связывайтесь вы с ним, он вас загонит в долговую яму!

Ах, значит, долговая яма на данном этапе мне еще не грозит? Это потрясающая новость, но улыбаться, Вера, когда в дверях показался гроб с телом твоего бесконечно любимого мужа, не стоит.

Пастырь изящным движением отправил гроб прямиком на мою коляску. Лошаденка оглянулась на домовину и коротко заржала, жалуясь, что судьба ее и без похоронных процессий не фунт изюму. Все присутствующие, кроме лошади, тут же почему-то обернулись ко мне, и я растерялась.

— Вера Андреевна! — окликнула меня дама. — Где дети, ехать пора, да вон местечко для вас еще осталось!

— Дети… не поедут, — выдавила я, догадываясь, что решение мое не брать их на похороны было правильным. Местечко, на которое указала моя чрезмерно заботливая родственница, подразумевалось на моей коляске. Детям же, по моему глубокому убеждению, соседствовать даже с самым горячо любимым ими покойником абсолютно ни к чему.

Кем бы ушедший в мир иной человек детям ни приходился, им не стоит знакомиться со смертью так рано. Тем более что, и я это помнила четко, мои дети ни разу не спросили, где их отец.

К лучшему, несомненно, это все к лучшему. То, что родители относились к детям с традиционной для этого века прохладцей, что все их общество — грубая небрежная нянька, что матери они стеснялись, дичились и называли ее на «вы», а отца хорошо если узнавали в лицо. Легче начинать все сначала, а кое-что можно удачно обойти, как смерть моего мужа.

Моя бабушка завоевала мою любовь, хотя ей было сложнее. Я знала родителей, любила их, была к ним привязана. У меня отличный учитель, главное — вспомнить ее уроки. Шаг за шагом, слово за словом, день за днем, и мои дети забудут, что когда-то их мать требовала от них беспрекословного повиновения, тишины, подчинения даже для взрослых абсурдным правилам. Я стану, должна, обязана стать для них человеком, который всегда будет на их стороне.

Я понаблюдала, как открывает ротик дама — совсем как рыбка, уткнувшаяся в аквариумное стекло, запахнула шубу и пошла к коляске.

— Да что вы! Как можно, Вера Андреевна? — опомнившись, закудахтала мне вслед дама, я посмотрела на пастыря — как он расценит мое решение? — но ему формальности были безразличны, он не спеша побрел в авангард похоронной процессии. Я заключила, что присутствие детей, несмотря на предупреждение Лукеи и квохтанье дамы, выдуманная людьми дурная традиция. Никто не грозился объявить моих детей байстрюками, кроме досужей молвы — а на нее мне плевать.

Я, проклиная неудобное платье и тяжелую шубу, без посторонней помощи взобралась на свободное место рядом с гробом — пастырь разместил домовину одним концом на сложенном капюшоне, другим она заходила на место кучера, и Ефимке я посочувствовала больше, чем себе. Мне пришлось забиться между гробом и бортиком, но места хватило. Холодно будет сидеть на открытом ветру, но если поднять воротник и спрятать руки в широких рукавах шубы, не критично.

Все обрадованно засуетились, как это обычно бывает на похоронах, где до покойного никому откровенно нет дела. Дама и ее муж сели в одну коляску, мой деверь — в свою, стоявшую дальше всех, вертлявый юноша — в третью. Пастырь взмахнул руками, подошел Ефимка, взял поводья моей понурой лошади, и мы тронулись. По свежевыпавшему, но уже поплывшему снегу, под странное мерцание воздуха над головой пастыря я провожала в последний путь человека, которого по крайней мере кто-то один беззаветно любил.

Могут ли люди в таких вещах ошибаться? Могло ли быть так, что между мужем и Верой были не самые лучшие отношения, или играть, чтобы все были уверены, что это любовь до гроба… — ха-ха, пусть нет ничего смешного — ни у кого не достанет умения?

И я должна рыдать и убиваться? Я не смогу. Что бы от Веры ни ждали.

Я сидела с каменным лицом и рассматривала серые, расчерченные стволами и длинными ветками деревьев улицы города.

Летом здесь, наверное, очень красиво, сейчас казалось, что каменные и деревянные дома зарешечены. Сугробы в половину моего роста, люди и сани, неторопливо ползущие черт знает куда. Дамы поднимали длинные юбки, месили кашу под ногами, мужчины рангом пониже скакали через лужи, господа поважнее загребали носками сапогов подтаявший снег, и штаны у них были мокрые, как и подолы пальто и шуб.

Но было теплее, чем у нас зимой. А может, тело Веры привыкло, в отличие от меня. Да, сомнений быть не может, она закалена и приучена к холоду, мне терпимо даже на полуголодный желудок, когда до сих пор болят легкие и тело, а изнеженный человек моего времени уже обрывал бы телефон скорой помощи или семейного врача. Я не только без особых последствий пережила вчерашнее происшествие… или не пережила, ведь если допустить невероятное, то в тот момент, когда я погибла в своем времени, Вера умерла здесь, и я оказалась в ее теле. Она, выходит, в моем? Тогда обречено все, чего я за свою жизнь успела добиться, но эти опасения отдавали уже серьезным психиатрическим диагнозом…

На нас смотрели. Аристократы поворачивали головы, простолюдины указывали пальцем и подолгу разглядывали. Я старалась придать лицу несчастное, потерянное выражение, и мысли о долгах способствовали.

Итак, тетка, или кем она мне приходится, по-родственному напомнила о долге. Возможно, она знает не все суммы, которые то ли мой муж, то ли Вера успешно занимали у их семьи. Леонид сказал о купце и каком-то графе, эти тоже наверняка…

Записка! Обстоятельства ее передачи намекали на скрытность и осторожность, которые и мне необходимо соблюсти. Я сунула ее в рукав, и у меня до этого момента не было возможности ее прочитать. Не потеряла?..

Глава седьмая

Что бы мне ни сказали после, я узнаю, отчего такая секретность, прямо сейчас.

Записка была лаконична. «Вера Андреевна, если решитесь вернуться ко двору, без промедления дайте мне знать. Князь В.» Я перечитала ее, свернула и сунула снова в рукав. Князь В. — не о нем ли говорил Леонид? Не граф, князь… Вышеградский. Вот это уже что-то, князь, которому я должна, заинтересован в моем возвращении, а значит, будет на что-то давить и меня шантажировать, и если он за это спишет мне долг — можно поиграть в кошки-мышки.

Я развеселилась и тут же прикусила язык, чтобы сморщиться от неприятного ощущения. У меня должна быть кислая мина, а не ухмылка человека, на чьем горбу самонадеянно рассчитывают покататься. Князь, кем бы он ни был, не знает, что вместо лапушки-Верочки ему предстоит иметь дело тоже, конечно, с Верой, но кто из нас кому злобный крокодил — покажет время. Я не сомневалась, что со своей закалкой закатаю крепкой трубочкой любой зловещий план и любому князю воткну его в такое место, которое в приличном обществе не стоит упоминать.

Меня обдурил бы еще мой первый работодатель, мной закусила бы наша рыночная «братва», друг мой княже, и если я в несерьезные восемнадцать лет смогла с ними договориться и дать понять, что я чего-то стою и на меня можно делать ставки — беги, просто беги. Но прежде я отыграю долг назад, и не обессудь, что ты останешься у разбитого корыта.

Процессия сворачивала, выходила на широкие улицы, совалась в тесные переулочки, протискивалась сквозь мешанину людей и коней на кричащих площадях, над головой пастыря сияние разгоралось все ярче, и прохожие останавливались все чаще и все дольше смотрели нам вслед. Это все что-то значило, но мне было недосуг наблюдать за местной магией и за реакцией людей. Я прикидывала, что сделаю, как только вернусь домой.

Пройду по всем комнатам с прислугой, посмотрю, что можно продать как можно скорее. Разберу бумаги мужа, найду всех кредиторов и встречусь с ними в ближайшие дни, пока Ефимка, которому я, судя по всему, могу доверить такое дело, хотя у меня все равно выбора нет, будет реализовывать барахло. Мебель, шмотки, это все в перспективе должно как-то поправить мое кошмарное материальное положение. После этого я выставлю дом на продажу — его слишком дорого содержать, даже если бы у меня были средства.