Обречён любить тебя (СИ) - Мелевич Яна - Страница 77

Милана сжала ручку зонта и неожиданно рассмеялась.

— Настолько отчаялся, что теперь нужна? В чем дело, Антон, без игрушки грустно и одиноко? Некого ночами прижать? Так позвони своим бабам из списка, их у тебя достаточно для утешения. Любую выбирай, — она резко отступила, едва не поскользнувшись, но ловко удержала равновесие.

Однако нужного эффекта Милана добилась: Канарейкин застыл, пораженный жестокими словами, и, подняв голову, непонимающе моргнул.

— Я не… — хрипло начал он, но осекся. Натолкнувшись на ледяной взгляд.

— Не понял отказа? — язвительно протянула Милана. — Ты думал я еще пять лет буду за тобой бегать? Извини, лимит на дурость закончился. Добро пожаловать в суровую реальность. Тебе и мне.

Она развернулась и зашагала в сторону машины. Ничего не слыша, ничего не чувствуя — только рваные вздохи вырывались из груди. С каждым шагом крепла уверенность в собственных словах и силах, а глупые фантазии таяли прямо на глазах, как мираж в пустыне.

— Милана!

Остановившись, Боярышникова оглянулась через плечо и увидела, как Антон неловко поднялся. Ледяными пальцами она нащупала на шее медальон, о котором совсем забыла. Теперь вспомнила, как только увидела его разбитый и несчастный взгляд. Вот так же Милана всегда смотрела вслед Антону, когда он уходил, не попрощавшись.

Секундная боль обожгла кожу, и звенья неожиданно легко поддались напору. Разорвать золотое украшения оказалось делом нехитрым. Сложнее выпустить из руки, но и на это Милана пошла без раздумий. Правда, кончики пальцев все равно предательски задрожали в последний момент.

— До того сообщения я все время ждала, — сказала она, бросив медальон на землю. Блеснув меж капель, он приземлился лужу и исчез под толщей грязной воды. — Думала, может, кое-кому хватит смелости прийти и поговорить со мной. Но страдать тебе нравилось больше, чем решать проблемы. Ты предпочел упиваться жалостью, пока остальные играли в нянечек.

Милана зашагала к открытой двери машины. Перед тем, как нырнуть в салон, она сложила зонт и вдруг поняла, что ливень закончился. Осталась лишь мелкая, неприятная морось. Гадкая и противная погода, прямо как ее настроение в последнее время.

— Милан, — вновь позвал Антон.

Жалобно так, почти проскулил. Что бы там у него не случилось, Боярышникову это уже не волновало. Пусть переоценивает свою жизнь подальше от нее.

— Сделай одолжение, Канарейкин, — устало проговорила она. — Оставь меня в покое. Не приезжай, не звони, не пиши. Забудь обо мне, как всегда забывал. Я больше не хочу на поводок, ищи другую дуру. Говорила же, что не побегу. Надеюсь, с твоим отцом все будет хорошо.

— Тебя же отец надоумил, так? — неожиданно зло процедил Антон и сжал кулаки. — Твой папаша. Я знаю про шантаж. Уж мне не ври про «не люблю, не куплю, пока»!

Или Канарейкин так себя убеждал, или правда верил в то, что говорил. Милана покачала головой и ответила:

— Двадцать первый век, очнись. Никакой шантаж бы по итогу меня не остановил, будь во всем этом смысл. Мы не Ромео с Джульеттой, чтобы до вечности вместе. Успокойся и поезжай домой. Нормальные люди в такую погоду даже собаку из квартиры не выпускают, а ты за девушкой бегаешь.

Скользнув в теплый салон, она захлопнула дверцу, мгновенно отгородившись от реального мира. Там, где Антон продолжал звать ее. Ни разу не посмотрела в окно, проигнорировала стук в стекло и лишь на повороте позволила молча расплакаться. Благо услужливый водитель отгородился выдвижным защитным экраном, через который ничего не было видно.

— Поговорил?

Кожа на костяшках содралась с первого удара о каменную стену забора. За ним последовал второй, третий, и так пока Антон совсем не сбил руку в кровь. Алые капли смешались с водой и пропитали рукав свитера под кожаной курткой. Он задыхался от нехватки кислорода, но еще сильнее — от жестоких слов, произнесенных той, от которой меньше всего ждал такого холодного приема. Канарейкин искал в Милане поддержку, а вместо нее получил жестокий от ворот поворот.

Вот и вся хваленая любовь. Такая же лживая, как его семья.

— Давай, — хрипло рассмеялся Антон и прижался спиной к стене. Взгляд устремился к серому небу, где облака безжалостно пресекали любые попытки солнца осветить землю и обогреть своим теплом.

— Что давать? — последовал лаконичный ответ. Холоднее ветра, что сейчас обдувал влажные дорожки на щеках и превращал грязь на коленках в комья.

Проведя ладонью по лицу, Антон стер набежавшие слезы и шумно вздохнул.

— Начинай шутить, Тасманов. Прямо как любишь. Чтобы от издевок повеситься хотелось и еще большим говном себя почувствовал, — вяло огрызнулся Канарейкин и бросил взгляд на невозмутимого Тасманова.

А тот лишь раскрыл черный зонт, дабы шагнуть вперед и спрятать их от вездесущего дождя. Пока капли медленно стекали по влагоотталкивающей ткани, Марк продолжал стоять, молчать, будто ничего не происходит.

— Ты и так говно, — лаконично заметил Тасманов и критично осмотрел своего недобитого противника. — Прям такое, жиденькое. Долго собрался сидеть? Зад застудишь, потом вся семья будет скулить. Вставай давай. Баба бросила, теперь вешаться пойдешь?

— Все равно делать больше нечего, — тихо ответил Антон и ойкнул, когда Марк пнул его несильно. — Чего творишь?!

— Дарю волшебный пендель. Заметь, совершенно бесплатно, — хмыкнул Тасманов и протянул руку. — Вставай, Канареечка. Хватит отсиживаться в гнезде, пуская сопли на кулак. Сколько еще будешь прятаться от семьи?

Антон с сомнением покосился на ладонь Марка, но все-таки принял ее и поспешно встал. Отряхнувшись, он неуверенно покосился на зонт в руках Тасманова. Становилось все холоднее, промокшая одежда нисколько не добавляла комфорта, а подлый гад взял и сложил зонт.

— Козел, — вздохнул Канарейкин и покачал головой. — Не могу сейчас вернуться к себе. Пока не готов.

— Ну так делай что-то, — иронично заметил Марк. — Мне осточертело тебя кормить. Ты вообще-то прожорливый. И руки из задницы, чуть полквартиры мне не спалил.

Канарейкин слабо улыбнулся, затем покачал головой. В синем взоре он не уловил ни сочувствия, ни привычной жалости. Никто здесь с ним не бегал, тонкую душевную организацию спасать тоже не рвался. Пока родные пытались вернуть Антона в лоно семьи, Тасманов только сетовал на его присутствие на своей жилплощади.

Странно. Из всех возможностей Канарейкин пошел к тому, кто никогда не был ему даже приятелем.

— Все равно Настя живет с родителями вместе с собаками, — пожал плечами Антон. — А тебе скучно, я знаю. Ты один сходишь с ума и лезешь на стенку.

— Да ничего подобного, — пробурчал Тасманов, отведя взгляд в сторону. — Просто у моей жены дурь не выветрилась. Устроила глупую забастовку.

Тема ссоры с женой для Марка по-прежнему оставалась болезненной, потому Канарейкин решил не лезть в нее лишний раз. Сами разберутся. В конце концов Настя сдастся под напором — это лишь дело времени и терпения. А Тасманов лучше других умел выжидать.

— Все равно спасибо, — сказал Антон и неловко провел ладонью по влажным волосам. Из груди вырвался короткий, горький смешок. — Похоже, из всей семьи только с тобой у меня получается строить более-менее доверительные отношения. Хоть мы и ненавидим друг друга.

Марк неожиданно посмотрел куда-то в сторону, пока не очнулся и не ткнул Канарейкину в грудь кончиком зонта. Их взгляды пересеклись, Антон застыл, как кролик перед удавом. По спине пробежали мурашки от выражения лица зятя. Возникало ощущение, будто перед ним серийный маньяк-убийца.

— Я социопат, Тони. Прямо как мой чокнутый дед Марсель, — вдруг заговорил Марк, и Татошка распахнул глаза шире. — В пять лет мне нравилось пилить на части дождевых червей, а в двенадцать избивать противников до бессознательного состояния на соревнованиях. Я ненавижу людей, терпеть не могу детей. Меня тошнит от того, как мамашки сюсюкают со своими червяками в песочницах. Иногда я был готов на настоящее убийство просто за то, что кто-то мешает мне спать в самолете.