Командировка в ад (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич - Страница 14

— Выше частник — умро.

— Старший офицер умер, — пояснила Милица, которую больше не пробивало на хи-хи. Стоявший перед ними хорват тоже не выглядел кандидатом в долгожители, как и почивший начальник. И хоть он относился к представителям враждебного народа, гибнущего парня было жаль.

Выяснилось, что полицаи плохо понимали титульный язык Рейха, если понимали вообще, поэтому вряд ли заметили проблемы с произношением у Касаткина-Ростовского, рявкнувшего что-то вроде «гезундхайтсфлебе», то есть медицинская помощь. Милица показала сумку с медицинским знаком в виде скрещенных шприца и скальпеля, после чего оба были без возражений пропущены внутрь.

— Они же против нас! Зачем на них переводить раствор, пока сербы страдают от недостатка лекарства? — шепнула Милица при виде коек с больными на добрую половину казармы. Несколько коек стояли в углу отдельно. Лежащие на них тела были укрыты простынею с головой. Запашок стоял… соответствующий, чем-то напоминая палаты военно-полевого госпиталя с гангренозными ранеными.

— Пока — против, — шепнул ей князь. — У тебя в сумке самый эффективный из существующих в мире аргумент для перевербовки. Вводи не более двух с половиной кубиков тяжелым и полтора-два тем, кто на ногах.

— Мало…

— Все равно почувствуют облегчение. И будут знать, где настоящая помощь.

Лишь один из хорватов пытался протестовать, особенно когда услышал сербский говорок Милицы, попросившей закатать рукав. Князь, не выходя из роли надменного германца, сделал нетерпеливый жест рукой.

— Значит, двигай в конец очереди. Или умирай, — зло прокомментировала врач.

Емкость иссякла, когда прошло более часа. В разной степени, но инъекции помогли практически всем. Валявшиеся без сознания открыли глаза, лежавшие неподвижно сумели сесть на койках.

— Фантастиш! Данке! Данке шон! — лейтенант, на чье землисто-серое лицо начали возвращаться живые краски, этим исчерпал знание немецкого и дальше выражал восторг жестами: подскочил к варягу и с чувством потряс ему руку.

А потом разразился скандал. Один из получивших возможность ходить, седоусый и лысоватый капрал, пересек казарму и сел на одну из кроватей с мертвецами. Сдернув простыню и положив голову умершего себе на колени, взвыл в голос, потом начал бесконечный гневный монолог, прерываемый кашлем и энергичными вставками, в них угадывались варяжские матерные слова, успешно распространившиеся среди южных славян.

— Капрал Лука Ковачич, — тихо пояснил лейтенант и рассказал, что покойник — это его сын Йошко, умерший от того, что проклятое немецкое правительство прислало помощь так поздно.

— Объясни ему, — князь уже не стеснялся варяжского, хорваты все равно узнают, кто их спаситель. — На вас на всех правительству Рейха насрать. Мы не германские врачи, а добровольцы-волонтеры, прибывшие по просьбе скупщины бановины. То есть сербов. Пусть сербов благодарят, что хотя бы часть полицейских осталась в живых.

Милица начала говорить, постепенно громче и громче. Вдруг стало тихо, не считая кашля тех, кто не мог сдержаться. Даже безутешный отец примолк, вслушиваясь.

— Српкина? — один из полицейских подошел к Милице вплотную.

— Да, я — сербка, — с вызовом сказала врач. — И спасаю вас. Немцы всех в Високи Планины бросили умирать. Они — ваши враги, как и наши.

— Достаточно агитации, — прервал ее Касаткин-Ростовский. — И без того у них культурный шок. Скажи лейтенанту, что нам нужно поговорить наедине.

Парня звали Марио Оршич. Он рассказал, что как только в роте появились заболевшие, а это произошло на вторые сутки после звонка Ольги, в том числе начал температурить ротный гауптман, они погрузились на машины и поехали прочь, плюнув на приказ оставаться на месте. Поскольку не получили никаких медикаментов, а имевшиеся в ротной аптечке были не полезнее придорожного лопуха, пытались выбраться из западни и достичь хорватского военного госпиталя в Белграде. Не тут-то было. Бронетранспортер у блокпоста дал очередь из пулемета по броне первой машины и нацелил пушку. У солдат виднелись гранатометы. Причем у тех были красно-синие эмблемы Хорватии! Стреляли по своим… Рота вернулась в расположение. Больных пытались изолировать, отменили службу в городе, но все бесполезно. Личный состав продолжал заболевать, кто-то умер, другие сильно ослабли.

— Продукты есть? — уточнил князь.

— Продуктов всего на четыре дня, — грустно ответил Оршич. — Завтра должно остаться лишь на три дня, но часть едоков умрет, так что снова на четыре дня.

— Теперь уже не умрут, — сообщил Касаткин-Ростовский. — Вам нужно больше есть и поправляться. Многим потребуется дополнительная инъекция. Я договорюсь с сербами, они снабдят вас едой. При условии: не вести себя с ними как враги или оккупанты. Вы в одной лодке. Найти нас можно в больнице или в скупщине.

Милица перевела этот спич как можно точнее, без матерной отсебячины. Когда вернулись к машине, и Борис запустил двигатель, поежилась:

— Ведь люди как люди. У них, наверно, тоже есть жены, матери, у тех, кто постарше, и дети, наверное. Почему здесь ведут себя как звери?

— Не знаю. Где-то читал, что в каждом есть и человеческое, и звериное. Воспитание и жизненные обстоятельства пробуждают те или иные качества. Надеюсь, мы затронули их лучшие струны.

Он не добавил, что на прошедшей войне встречал и убивал индивидуумов, у которых человеческое начало отсутствовало напрочь. Давил их как гадов, без жалости. Как наглую комариху, куснувшую его прямо в лоб.

5.

Распечатать одноразовый шприц, наполнить, удалить воздух. Открыть локтевой сгиб больного, заставить его несколько раз сжать и разжать кулак, попасть иглой в вену, надавить на поршень. Пригласить следующего или просто перейти к другой койке. Две минуты на пациента. В лучшем случае — тридцать инъекций в час, три сотни в день на одного медика, если впахивать от темна до темна.

Но это для содержащихся в больнице, она невелика. Или пришедших своими ногами на прием. А теперь считаем. В городке до эпидемии жило до тридцати тысяч, и полстолько в селах, в хуторах. А ведь группа сюда ехала из-за Благоевичей, с вероятностью один к трем могли избрать два других сельских уезда, включенных в карантинную зону. Даже если для четверти живших здесь помощь запоздала… Все равно, ее ждут порядка ста тысяч человек!

Утро, а Несвицкий чувствовал себя выжатым лимоном. Даже восторженный доклад Дворжецкого, что кубик плазмы содержит больше активных тел, чем четыре кубика зачарованной воды, вяло скользнул мимо сознания. Все равно узким местом остается путь к пациенту. На пределе возможностей, работая на износ, волхв сумеет наворожить больше, чем уцелевшие медработники из больницы успеют вколоть. Упс… Нужно пятьдесят литров плазмы! Несколько недель напряженного труда. Саму плазму тоже получить не быстро, переработав донорскую кровь в центрифуге. Время, время…

Утонув в расчетах, Николай заставил себя отложить их. Попросил больничарку принести второй завтрак поплотнее, а потом пригласить главврача. Первый завтрак перестал ощущаться в утробе буквально через пятнадцать минут после того, как отложил салфетку. Причем сербская кухня — очень сытная.

Как только работники больницы узнали, кто их настоящий спаситель, он окружили Несвицкого заботой и почетом. Казалось, щелкни пальцами, и местные дамы соревновались бы за право мыть ему ноги и как в Библии — вытирать их своими волосами. Предоставили лучший кабинет, исполняли любой каприз. Чуть придя в себя, женщины вспомнили о внешности, начали краситься. Возникни у волхва похотливое желание, благодарные сербки в очередь бы встали, готовые утолить нужду. Марине этого лучше не видеть. Поэтому ночевал Николай у Ольги — под присмотром ее семьи. Вот и сегодня, поутру осмотрел их, убедился в эффективности лечения и снова заспешил к больнице на «турине» Милоша.

С главврачом обсудил создание летучих бригад: с транспортом, с умеющим делать инъекции человеком и непременно с вооруженным полицейским — зачарованная плазма сейчас воистину бесценна. Главврач обещал привлечь к делу самых авторитетных людей города, жаль, что бан, то есть председатель скупщины, умер уже на второй день трагедии.