Портрет миссис Шарбук - Форд Джеффри - Страница 46

• Предыдущая
• 46/60
• Следующая

Я приподнялся на локтях, приподнял голову и увидел, что группка осталась на улице и наблюдает за мной. Когда в глазах у меня немного прояснилось, я узнал по меньшей мере двух из них. Солидный пожилой джентльмен был Ренсфелд, торговец предметами искусства. Высокого худого молодого блондина я не знал. Третьим, представьте себе, был Эдвард, чья картина «Усекновение главы Иоанна Крестителя» чуть не стала задником для сцены убийства Рида. Видок у меня, судя по всему, был жутковатый, но все же я надеялся, что один из них поможет мне подняться. Встать самостоятельно я, видимо, не мог — и я протянул руку в их сторону.

— Эдвард, ты ведь знаешь этого старого пьяницу. Он, кажется, был твоим учителем? — спросил блондин.

Мой бывший ученик боялся встретиться со мной взглядом, но все же поколебался, прежде чем сказать:

— В жизни его не видел.

После этого они повернулись и вошли в салун.

Я худо-бедно встал на ноги и потащился сквозь холодную ночь домой, все еще ощущая во рту грязь Пятой авеню.

Хромая и спотыкаясь, я плелся сквозь ночь, и временами тошнота так бурлила во мне, что я останавливался и по нескольку минут отдыхал в дверях магазинов. После отречения молодого Эдварда беспорядочные воспоминания о М. Саботте вытеснили Саманту из моих смятенных мыслей. Я вспомнил, как он однажды сказал мне: «Пьямбо, совесть всегда должна быть чистой, иначе твои краски помутнеют, а мазки станут дергаными». Но эти мысли были уже несвоевременны — где-то на углу Бродвея и Двенадцатой я все-таки рухнул у стены и меня вырвало. Еще немного, и я бы там остался без чувств, но каким-то образом сумел собраться. Я оттолкнулся от стены и продолжил свое жуткое путешествие, но тут услышал чей-то голос у меня за спиной: «Вот он».

Я оглянулся через плечо и увидел две крупные нечеткие фигуры меньше чем в квартале от меня — они быстро приближались. Поняв, что я их увидел, они перешли на бег. Я попытался припустить во весь дух, но сумел преодолеть лишь несколько футов, после чего споткнулся и растянулся во весь рост на тротуаре. Когда мне удалось подняться на ноги, те двое уже были тут как тут.

Они заломили мне руки и поставили спиной к витрине ближайшего магазина. Шляпы у них были надвинуты на самые брови, а воротники подняты, так что я их и разглядеть-то не мог. Я лишь различил косые глаза, гнилые зубы и небритые подбородки. В глазах у меня двоилось, а нервы были напряжены, и потому они запечатлелись в моей памяти как двойняшки: каждый — уродливая копия другого.

— Шарбук шлет тебе привет, — сказал тот, что стоял справа от меня, и я почувствовал его грязное, воняющее рыбой дыхание.

Я не видел замаха, только почувствовал удар — по голове сбоку. Второй ударил в живот. Когда началось избиение, я укрылся в некоем спокойном уголке собственного разума и, пребывая там, думал: «Они меня убьют». Потом я упал на землю, и последовали пинки ногами. А потом я потерял сознание и пришел в себя, только услышав звук выстрела.

Когда эхо выстрела замерло, я услышал, как нападавшие пустились прочь. Я лежал на земле, удивляясь тому, что жив. Еще больше удивляло меня то, что я после всех сегодняшних событий радовался этому обстоятельству. Из темноты появилась рука в перчатке и прикоснулась к моему плечу.

— Как вы, мистер Пьямбо? — раздался голос. И тут жуткая боль в ребрах и ногах дала знать о себе. Я почувствовал, что лицо мое с левой стороны распухло. Но при этом вроде бы не было переломов или непоправимых повреждений. Громилы выбили из меня хмель. Мне удалось сесть, и я заглянул в белые глаза Уоткина.

— Спасибо, что спасли меня, Уоткин, — сказал я. Он засунул пистолет в боковой карман своего пальто.

— Это входит в мои обязанности, мистер Пьямбо.

— Позвольте узнать, что вы здесь делаете?

— Мою нанимательницу обеспокоило ваше сегодняшнее отсутствие. Она послала меня выяснить, не случилось ли чего. Я искал повсюду и уже готов был сдаться, когда один джентльмен в салуне на Пятой авеню сказал, что некоторое время назад видел человека, подходящего под ваше описание, — тот, мол, напился до чертиков. Тогда я, само собой, направился оттуда к вашему дому и увидел, как вас тут безжалостно избивают. Я вытащил пистолет и выстрелил в воздух, и ваши друзья убежали.

— И что же миссис Шарбук подумала, когда я не пришел? — спросил я, опираясь на его протянутую руку и вставая с земли.

— Она сказала, что в прошлый раз говорила с вами о своем муже, а у нее настроение обычно портится при любой мысли или воспоминании о нем. Она возлагает на вас определенные надежды, а тут ее нервы, видимо, разгулялись, ее прошлое смешалось с настоящим, и она попросила меня выяснить, все ли с вами в порядке. Надеюсь, это объяснение вас устроит.

— Да. И если уж откровенно, то прошлое, смешанное с будущим, приобрело облик Шарбука. Эти типы сказали, что их послал он.

Если бы Уоткин не носил эти бельма на глазах, то я наверняка прочел бы в них страх, но по его внезапно напрягшемуся телу и поднятым плечам я понял, что известие ему не понравилось. Он покачал головой:

— Опасный поворот, мистер Пьямбо.

— Я полагал, что Шарбук ушел на дно вместе с «Янусом».

— Если бы так… Но боюсь, что миссис Шарбук выдает желаемое за действительное. «Янус» в самом деле затонул вскоре после нашего возвращения в Нью-Йорк, и она перетолковала эту историю по-своему, вставив туда мужа, исключительно ради своего душевного спокойствия. Но ничто не указывает, что ее убеждение отвечает действительности.

— Что, в этом нет ни капли правды?

— Во всех заблуждениях есть частичка правды. Если бы ваша судьба была — умереть сегодня, то вы бы умерли, не сомневайтесь. Если Шарбук вернулся, на что указывают события этого вечера, то дело серьезно. Игра переменилась, мой друг, и вы в ней полезная, но все же пешка, которой вполне можно пожертвовать.

— А вы, Уоткин?

— Мною, сэр, как и всегда, тоже можно пожертвовать. — И на его лице появилась мрачная улыбка.

— Лучше бы вам все мне рассказать.

— Я уже и без того рассказал вам слишком много. — Потом он прошептал: — На вашем месте я бы отказался от этого заказа, — вытащил что-то из кармана пальто и вложил мне в руку со словами: — На всякий случай.

После этого Уоткин повернулся и зашагал но улице, постукивая по стенам тростью.

— Будьте осторожны, Пьямбо, — предупредил он, обернувшись через плечо.

Я посмотрел на врученный мне предмет и обнаружил, что это маленькая бутылочка с пробкой, вроде тех, в которых держат тушь. Я доплелся до ближайшего уличного фонаря и осмотрел ее. Внутри была жидкость янтарного цвета. Я вывинтил пробку и понюхал содержимое. «Хоть смейся, хоть плачь», — подумал я, но все же рассмеялся: аромат был тот же, что исходил от свечи Саманты, — мускатный орех.

Несколько минут я стоял, глубоко вдыхая ночной воздух, спрашивая себя: а не скрывается ли за вот этим происшествием нечто большее, чем мне показалось вначале. Мысль о нападавших вернулась ко мне, и я захромал к дому со всей скоростью, на какую был способен со своими новыми болячками. Оставшиеся несколько кварталов были невыносимо мучительными. Я шарахался от каждого прохожего, каждой собаки, пробегавшей в сумерках.

Никогда в жизни я так не радовался возвращению домой. Оказавшись внутри, я проверил все комнаты — не прячутся ли там наемные убийцы. Не найдя никого, я отправился прямо в постель. «Меня ждет еще немало испытаний, но пить я больше не буду», — сказал я себе. Беды мои по-прежнему не уступали казням египетским, но это избиение на улице оказало на меня своеобразное целебное действие. Спать я лег, исполнившись решимости выбраться из той трясины, в которую прыгнул добровольно.

На следующий день поздним утром я сидел у Греншоу, допивая второй стакан сельтерской и пытаясь решить, стоит мне есть или нет. Вдруг кто-то сел за столик прямо напротив меня.

— Твоя голова сегодня больше обычного, — сказал Силлс.

— На меня вчера вечером было совершено жестокое нападение. И где же в это время был ты?

• Предыдущая
• 46/60
• Следующая