Таинственный рыцарь и грустная курица - Усольцев Андрей Николаевич - Страница 58

Татьяна продолжила рассказывать.

— Баба недолго говорила, только я ничего из её речи не поняла… уж очень она гундосила и шепелявила. То есть, я поняла, конечно, что она во всём обвиняла Россию и ругала Путина. А что он сделал, было непонятно. Потом слово взял мужик голый, с большой, до колен, писькой… Вы уж меня извините за моветон, но даже я, опытная во всех отношениях женщина, не могла глаз отвести от такой красоты… Ну как от какой?.. От его письки, конечно… Так вот, тот мужик встал, обвёл всех взглядом. Одна бабёшка от его взгляда, а может от созерцания письки, даже в обморок упала. А потом он начал говорить, да так красиво, что заслушаешься.

«Это Вочковтиратель», — подумал полковник Пронин.

У Татьяны была хорошая память и она почти дословно передала его речь.

— Дамы и господа, а также дорогие представители третьего пола, трансгендеры, трансвеститы и транссексуалы!.. Уважаемые предатели России и просто пид*ры! — На этом месте голос оратора задрожал, но он взял себя в руки, вытер со щеки скупую пид*растическую слезу и продолжил. — Мы живём с вами в тяжёлое и трагическое время. Весь цивилизованный мир испытывает тяготы и лишения…

Как вы понимаете, уважаемые читатели, прощальная речь Вочковтирателя на секретном заседании шпионов и политических проституток питерского бомонда была длинной и нудной… еще более утомительно и скучно всё это пересказывала Татьяна. Я возьму на себя смелость и изложу его речь своими словами.

— Первое, сбор биоматериалов надо свернуть. Провести передислокацию базы и «сотрудников». Второе, внедрить в сознание россиян величие западных ценностей, в первую очередь важность ЛГБТ-сообществ. По всей России начать борьбу за права педрил. Третье, дискредитировать военную спецоперацию на Украине. Четвёртое, заразить всех россиян обезьяньей оспой и обвинить Россию в разработке бактериологического оружия.

И так далее…

Информация была настолько ценной, что полковник сделал Татьяне комплимент, что случалось с ним довольно редко: «Эх, Танька, не была бы ты бл*дью, на которой пробы ставить некуда, женился бы я на тебе». Сказал он это и поцеловал её взасос. Танька ответила на его поцелуй, да так эротично, с языком, что в штанах у полковника, что-то зашевелилось, набухло и стало тесно.

— А что произошло дальше? — спросил полковник Пронин.

Услышав вопрос, Танька закатила глаза и громко сказала:

«О-о-о!.. — потом она помолчала, сглотнула слюну и ещё раз сказала: — О-о-о!.. Чтоб твою мать!.. О-о-о! Просто у меня нет слов, остались одни буквы».

И девушка надолго замолчала, видимо, от избытка чувств.

Но у нас нет времени ждать, пока она придёт в себя, дорогие мои читатели и прекрасные читательницы, поэтому что произошло дальше, расскажу я.

Чтобы лучше видеть, Танька легла на самый край проёма. А внизу извращенцы начали «валтасаров пир», гульбище, свальный грех и бурное веселье. Неподобающая роскошь на столе: чёрная икра, ароматные трюфели по пятьдесят тысяч долларов за килограмм, запеченный ягнёнок муфлона. Выстрелы в потолок из бутылок шампанского Dom Perignon.

Две пары обнажённых сексуальных извращенцев, дико кривляясь, танцевали на столе буги-вуги… Начались коллективные совокупления прямо во время танца летка-енька и танца ламбада… и так далее. Разгорячённые молодые тела переплелись, женщины в экстазе выкрикивали непристойности, мужчины издавали клич Тарзана, а один толстый старый мазохист просил всех сделать ему больно.

Веселье было в самом разгаре… Вдруг вылетевшая пробка из-под шампанского попала подглядывающей Таньке в глаз… и та от неожиданности свалилась в дыру прямо на «брачующихся» в коленно-локтевой позе мужиков.

Ну, и тут началось такое… прямо как в сказке, что даже пером описать нельзя. Извращенцы обрадовались, схватили Таньку и стали с ней делать такие непристойности, что даже у меня, опытного ловеласа, от этого зрелища спина покраснела. Ей, конечно, понравилось. Но как говорят простые люди, актёры второго плана: «Слишком хорошо это нехорошо!». В общем, получив удовольствие, решила наша Танюха сбежать… Решила и сделала.

И, вот любознательные вы мои любители клубнички, представьте себе такую картину.

Санкт-Петербург, времени четыре часа тридцать минут утра… Начало рассвета, ночная темнота отступает, а над горизонтом показывается верхний край солнца. Переменная облачность. Скорость ветра два метра в секунду… А вдали над цехами фабрики «Красный треугольник» разгорается зарево пожара.

По Старо-Петергофскому проспекту через Ново-Калинкин мост идёт рабочий трамвай с открытой платформой. Как в фильме «Брат». На платформе никого нет, кроме одной полуобнажённой девушки. Это Танька. На ней после оргий осталось из одежды лишь один лифчик четвертого размера… Да ещё радужная подвязка на левой ноге, которую силой ей надели извращенцы.

У Таньки счастливое блаженное выражение лица, какое бывает у женщин только после хорошего секса. Она закатывает глаза, откидывает волосы назад, и только иногда из её рта вырываются возгласы радости: «Да, всё-таки жизнь прекрасна и удивительна и имеет множество приятнейших неожиданностей!.. Вот, например, сегодня!..».

За трамваем в метрах трёхстах бегут голые люди… Да… да это то самое сексуальное меньшинство с фабрики. Они очень хотели поймать Таньку и продолжить с ней разврат… но к сожалению, им это сделать не удалось.

На Ново-Калининском мосту стояла пожилая пара питерских интеллигентов. Они внимательно вглядывались в грязные воды Обводного канала. Видимо, проплывающее по каналу го*но будило в них ностальгические чувства.

Что делали старики в такую рань на мосту? Это вы меня спрашиваете?.. Я откуда могу знать? Может, у них позднее чувство возникло, типа платоническая любовь, а может, они бессонницей страдают… Не знаю… Да это и не так важно для нашего повествования.

Старичок-божий одуванчик, кстати, он очень на нашего писателя из массовки был похож, спросил:

— Вы из какого общества, ребята?

— «Трудовые резервы».

— А что, «Динамо» бежит?

— Все бегут.

— Граждане, а вы почему в таком виде бегаете?.. Голыми?

— Закаляемся мы!.. Мы марафонцы!

— А! Марафонцы!.. Понятно.

— Ага!.. А вообще мы кино снимаем, ремейк фильма «Приключение итальянцев в России». Режиссер Кирилл Семёнович Серебренников.

— А, тогда ясно, почему они голые, — сказал похожий на нашего писателя интеллигентный старичок, обернувшись к своей визави. — Наверное, режиссёр Серебренников опять все киношные деньги спёр. Киря — он всегда так… разворует финансовые ресурсы, а потом все ворованные деньги на соблазнение мужиков тратит. Вот ему капиталов и не хватает, чтобы хорошее кино снять… у него все спектакли и фильмы про пид*расов.

Наконец Танька встряхнула головой и вышла из небытия, в котором она пребывала недолго… минуты две. Это я долго рассказывал о прошедших событиях.

— Доехала я в рабочем вагоне до трамвайного депо, там оделась в чью-то чужую одежду и пошла пешком в Большой Дом (УФСБ) на Литейном… рапорт писать на предателей-извращенцев… А, что вы хотите, — сказала она, с вызовом глядя на полковника Пронина, — телефона у меня не было, чтобы позвонить. Денег тоже, чтобы на общественном транспорте добраться. Помощи у других людей я попросить боялась. Хорошо, вы меня увидели и спасли.

Сказала всё это Танька и заплакала.

Господа, жизнь прожить — это вам не клизму в ж*пу вставить и не два пальца обоссать, и даже не фунт изюму съесть… Трудно!.. Трудно жить на белом свете, господа, и скучно. А писать романы о жизни, тем более о чужой, ещё тяжелее и, честно вам скажу, очень нудно.

Вот и сегодня я утром встал, выпил чашечку растворимого кофе и сразу, прямо в семейных трусах, не умываясь, за компьютер сел… Нет, поссать, конечно, я сходил, как же без этого… и только потом сел за компьютер. Открыл Word… и всё!.. Завис… о чём писать? Хрен его знает! Потом вспомнил, что все великие писатели, когда не знали, о чём писать, всегда о природе писали. Лев Николаевич во втором томе «Войны и Мира» про дуб писал… с ним ещё Болконский Андрюха разговаривал… да, нет не с Толстым, а с дубом. А, вот Николай Васильевич про речку любил писать. Редкая, говорит, птица долетит до середины Днепра, чтобы не нагадить в тихие воды его. Алексей Максимович — тот всё про бурю писал, не даром и фамилия его была Горький. Вот у него птички не какали, а реяли: «Только гордый Буревестник, чёрной молнии подобный… летит и смеётся, как дурачок, и рыдает… а ветер воет… гром грохочет».