Солдатская награда - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 27

• Предыдущая
• 27/65
• Следующая

– Ну-с, Золушка! – сказал Джонс.

– Меня зовут Эмми, – ледяным тоном сказала она.

– О да, конечно, – с готовностью согласился он, – разумеется. Эмми, Эммилина, Эммилюна – луна! Луна! «Луна безгневна и бесстрастна!» «Луна бестрепетна, безгневна». А может быть, вы предпочитаете «Во мраке, под луной»? Вы предпочитаете более изысканные или менее изысканные определения? Конечно, и это можно бы несколько подвинтить. Элия так выражала свои чувства, и не без успеха, но ведь у нее было окно, и можно было «в сумраке ночном на прядях золотых звенеть тоской». А у вас как будто пряди отнюдь не золотые, впрочем, и вашу прическу можно немножко подвинтить! Ох уж мне это молодое поколение – сколько в нем беспокойства! Все им хочется подвинтить, подперчить – не только чувства, но и форму бедер тоже!

Она равнодушно повернулась к нему спиной, и снова утюг четко засновал по растянутому куску материи. Джонс совсем затих, настолько, что через некоторое время она повернула голову – посмотреть, куда он девался. А он стоял за ней так близко, что прядь ее волос коснулась его лица. Она вскрикнула, подняв утюг.

– Ага, моя гордая краса! – театральным шепотом прошипел Джонс, обхватив ее руками.

– Пустите! – сердито бросила она.

– Ваша реплика фальшива! – услужливо сообщил он ей. – «Освободи меня, злодей, не то погибнешь ты!» – вот как надо говорить!

– Пустите! – повторила она.

– Не отпущу, пока не узнаю тайну завещания! – ответил он напыщенно и важно, и желтые глаза потеряли всякое выражение, как глаза мертвеца.

– Пустите, не то обожгу! – вспылила она, взмахнув утюгом.

Их взгляды скрестились. В глазах Эмми был неумолимый гнев, и Джонс, помолчав, сказал:

– А ведь правда – обожжете!

– А вот сейчас увидите! – сердито сказала Эмми. Он только успел выпустить ее и вовремя отскочить. Она отвела волосы со лба красной от стирки рукой, и глаза ее сверкнули. – Убирайтесь, ну! – приказала она, и Джонс, неторопливо пятясь к двери, жалобно сказал:

– Не пойму, что это у вас тут за женщины? Дикие кошки. Да. Кошки. Кстати, как себя чувствует сегодня умирающий герой?

– Уходите! – повторила Эмми, взмахнув утюгом. Он вышел и закрыл за собой двери. Потом снова приоткрыл их и, отвесив ей с порога глубокий, неуклюжий поклон, ретировался окончательно.

В темной прихожей он остановился, прислушался. Свет из стеклянной двери падал ему прямо в глаза: можно было только разглядеть угловатые очертания какой-то мебели. Он стоял, прислушиваясь. «Нет, – решил он, – здесь ее нету. Разговоров не слыхать, слишком для нее тихо. А эта «femme» ненавидит тишину, как кошка – воду. Сесили и тишина – вода и масло. И всегда она берет верх. Дрянь такая, на что это она вчера намекала? И этот Джордж. Быстро работает. Ей, наверно, одного не хватает. Ладно, завтрашний день еще впереди. Особенно, если сегодняшний еще не кончился. Пойти, что ли, подразнить этого громадного бульдога?»

У дверей кабинета он встретился с Гиллигеном. Сначала он его не узнал.

– Господи помилуй, – сказал он потом, – неужто вся армия разбежалась. Как же теперь бедный генерал Першинг, кто ему будет отдавать честь, раз солдат нету? У нас и для войны людей не хватало, а теперь, когда впереди такой долгий мир… Нет, брат, тут мы пропадем!

– А вам чего тут надо? – холодно спросил Гиллиген.

– Ничего, благодарю вас. Благодарю покорно. Просто зашел на кухню, навестить нашу юную приятельницу и, кстати, справиться о брате бога Меркурия.

– Чьем брате?

– Говоря проще – о молодом мистере Мэгоне.

– У него – врач, – бросил Гиллиген. – Туда нельзя. – Он круто повернулся и вышел.

– Ничего! – пробормотал Джонс, глядя ему вслед. – Ничего, мой милый.

Он зевнул, побрел по прихожей. В дверях он остановился, раздумывая, и медленно набил трубку. Потом снова широко зевнул. Справа он увидел открытую дверь и вошел в неуютную парадную комнату. Но здесь, по крайней мере, был подоконник, куда можно класть обгорелые спички, и, сев у окна, он задрал ноги на второе кресло.

Все стены были увешаны унылыми, мрачными портретами чьих-то предков, и казалось, что всех их роднит главным образом какое-то желудочное заболевание. А может, это были портреты Моряка-Скитальца, в разном возрасте, пока он еще не доконал этого несчастного альбатроса. «Нет, даже от дохлой рыбы у человека не может стать такое выражение лица, – подумал Джонс, отвергая желчный вызов раздраженных рисованных глаз. – Видно, рояль тут не открывали сто лет, а открой его – он зазвучит так, как глядят эти портреты». Джонс встал, взял с полки «Потерянный рай» Мильтона («Веселое чтение для грешника», – подумал он) и вернулся к своему креслу. Оно отличалось необычайной твердостью, чего нельзя было сказать про Джонса. Он снова задрал ноги.

В поле зрения показался ректор с незнакомым человеком. Они разговаривали, стоя в дверях. Незнакомец ушел, вошла эта черная женщина. Она обменялась несколькими словами с ректором. Джонс медленно и плотоядно смаковал ее сильные, свободные движения, и…

И тут появилась мисс Сесили Сондерс, вся в светло-сиреневом с зеленоватой лентой у пояса, деликатно стуча каблучками по быстро сохнущей дорожке, меж свежеобрызганной травы.

– Дядя Джо! – окликнула она ректора, но он уже прошел в свой кабинет. Ей встретилась миссис Пауэрс, и она сказала: – А-а, здравствуйте! Можно мне навестить Дональда?

Под приятным светом потускневших цветных стекол она вошла в прихожую, повела глазами и увидала у дальнего окна чью-то спину в кресле. Воскликнув: «Дональд!», она впорхнула в комнату, как птица. Закрывая одной рукой глаза и протянув вперед другую, она торопливо простучала каблучками и опустилась к его ногам, пряча голову у него в коленях.

– Дональд, Дональд! Я привыкну, я постараюсь! Постараюсь! О, Дональд, Дональд! Бедный! Такое лицо! Но я привыкну! Привыкну! – истерически повторяла она. Нащупав пальцами его рукав, она скользнула вниз, схватила его руку, крепко прижала к щеке. – Вчера вышло нечаянно… Я не хотела обидеть тебя, Дональд. Я не виновата, ведь я люблю тебя, Дональд, родной мой, единственный! – Она глубже зарылась головой в его колени. – Обними меня, Дональд, – шепнула она. – Скоро я к тебе привыкну.

Он охотно притянул ее к себе. И вдруг, почувствовав что-то знакомое в этом пиджаке, она подняла голову: перед ней сидел Януариус Джонс.

Она вскочила.

– Свинья, почему вы сразу не сказали?

– Что вы, уважаемая! Кто же откажется от милости богов?

Но она уже не слушала его. В дверях стояла миссис Пауэрс, с интересом наблюдая за ними. «Насмехается надо мной!» – в ярости подумала Сесили. Глаза ее блеснули синими клинками, но голос тек, как мед:

– Как глупо, вот так, не глядя, – сказала она сладким голоском. – Но я увидала вас и решила, что Дональд тут, рядом. Если бы я была мужчиной, я бы непременно старалась быть всегда рядом с вами. Но я не знала, что вы и мистер… мистер Смит – такие добрые друзья. Хотя, говорят, толстые мужчины особенно привлекательны. Можно мне все-таки повидать Дональда? Вы не возражаете?

От гнева она совсем осмелела. Войдя в кабинет, она взглянула на Мэгона без всякого страха – на лицо, на шрам. Она поздоровалась с ректором, поцеловала его, потом быстрым грациозным движением повернулась к Мэгону, отводя взгляд от его шрама. Он смотрел на нее спокойно, без всякого выражения.

– Из-за тебя я попала в глупое положение, – шепнула она со сдержанной яростью, нежно целуя его в губы.

Джонс, забытый всеми, пошел следом за ней по коридору и остановился у запертой двери кабинета, прислушиваясь к ее торопливому грудному голосу за немой дверью. Потом, нагнувшись, он заглянул в замочную скважину. Но ничего не было видно, и, чувствуя, как от наклона у него перехватывает дыхание, ощущая, как подтяжки врезаются в жирные согнутые плечи, он выпрямился и встретил бесстрастный, внимательный взгляд Гиллигена. Желтые глаза Джонса сразу опустели, он обошел воинственно застывшую фигуру Гиллигена и, небрежно посвистывая, вышел на улицу.

• Предыдущая
• 27/65
• Следующая