И отрет Бог всякую слезу - Гаврилов Николай Петрович - Страница 35

— Все! — сквозь грохот и тряску крикнул Андрей.

И это было действительно все. Побег начался.

Пусть не так, как они планировали, пусть скомканным, торопливым, без ощущения важности этой минуты, пусть даже без майора Зотова, который сейчас, наверное, плевался кровью в комнате для допросов. И Зотов должен был их услышать, а услышав, порадоваться, потому что все было не зря.

Назад им теперь пути не было.

Придавливая своей тяжестью свежий снег, броневик медленно проехал по двору. Затем зеленая бронемашина с черными пятнами свежей сварки пошла по лагерю. Пленные возле бараков, оборачиваясь на шум, с удивлением смотрели на проезжающую мимо бронированную черепаху. Никому и в голову не приходило, что в кабине беглецы. Торчащий ствол пулемета целился на ближайшую вышку. Часовые на вышках тоже видели двигающийся броневик, но это было уже не важно. Уже ничего не было важно.

На одном из поворотов бронемашина зацепилась передней частью за проволоку на угловом ряду ограждений; проволока, разматываясь, какое-то время тянулась за ней, потом порвалась.

К западным воротам вела прямая «улица» Новый путь, по которой из лагеря каждый день вывозили телеги с мертвыми. До ворот оставалось метров пятьсот. Дальше свобода, хотя там тоже немцы, но об этом сейчас не думалось. От разогревшегося двигателя шел жар. В кабине все тряслось. В углублении запасного люка под днищем плавало черное масло, покрытое от тряски мелкой рябью. В смотровые щели было видно, как к воротам уже бегут какие-то люди.

Немцы спохватились. Над лагерем протяжно завыла сирена.

— Господи, только не заглохнуть, — шептал наверху в тесной башне Саша.

— Давай, — широко оскалив рот, перекрикивая шум мотора, крикнул Андрей.

И броневик, окутанный снегом, на последней передаче помчался к закрытым воротам.

В этот же день, ближе к вечеру Алла, как и обещала, шла к лагерю. Снег почти перестал, в воздухе кружились последние мелкие снежинки. Спотыкаясь, она шла по протоптанной тропинке в легких туфлях на каблуке. Одна рука пряталась под муфтой из старого порыжевшего меха, другая держала сумку с солдатскими консервами и двумя самыми настоящими плитками шоколада. Им в лагере сладкое было просто необходимо. В кармане пальто лежали приготовленные дойч марки для полицая.

На подходе к лагерю она почувствовала какую-то царящую здесь суету. Мимо нее по снежной дороге по направлению к Ждановичам проехало сразу три военных грузовика. В грузовиках под крытым брезентом сидели немецкие солдаты, в глаза бросались каски и винтовки. Чем ближе она подходила к лагерю, тем меньше оставалось сомнений, что там что-то произошло. Несмотря на то, что сумерки еще не наступили, на вышках горели все прожекторы. Огромный, раскинувшийся на несколько километров лагерь выглядел непривычно тревожно. Где-то в его центре по рупору звучала отрывистая немецкая речь. Там где обычно стояли пленные, сейчас никого не было. Гражданские тоже куда-то подевались, лишь на заброшенной автобусной остановке курил какой-то мужчина.

Чернявого полицая звали Виталиком, сейчас должна была быть его смена, но по запретке, с другой стороны забора, прохаживался совершенно другой человек. Белая повязка, винтовка, но старше и, кажется, злее. Постояв с минуту, Алла направилась к нему.

— Скажите пожалуйста, а где Виталик? — спросила она его через проволоку.

— Нет Виталика. В оцеплении он, — остановившись, нехотя ответил полицай. — Идите отсюда, дамочка…. Не до вас сейчас.

— А что случилось? — не желая так просто уходить, поинтересовалась Алла.

Полицай хотел промолчать, пройти дальше, но передумал. То, что дамочка знала Виталика, делало ее почти своей.

— ЧП у нас. Побег, — хмуро пояснил он. — Весь батальон — кто в оцеплении, кто на задержании. Ворота на броневике снесли. В наглую…. Такого еще не было. Комендант уже СС вызвал. Так что вам лучше побыстрее уйти отсюда, барышня…. И какой баран этих беглецов в мастерскую без проверки определил…?

— Вы говорите, бежали из мастерской? А кто? — быстро спросила Алла. Какая-то мысль мелькнула у нее в голове.

— А я знаю? Сейчас по баракам перекличка идет. Четверо вроде, молодые, все всего пару недель в мастерской. Готовились, гады…. Но ничего, далеко не ушли. Слышишь? — спросил полицай и указал пальцем куда-то в сторону Жданович.

С той стороны действительно доносились какие-то звуки. Ду…, ду…, ду…, — как сквозь вату расходилось по всей округе. Затем возникла какая-то трескотня россыпью, затем опять, — тяжело и глухо, — ду…, ду…, ду….

— Пулемет, — пояснил полицай. — Бой там идет. Обложили их…. Две роты из гарнизона, рота СС. Минут через десять всех положат. Недолго бегали, мать их….

Полицай пошел дальше по запретке. Алла осталась одна. Машинально отошла от забора. Догадка сменилась твердой уверенностью, она знала, что Саша сейчас там, откуда доносятся звуки боя. Пулемет еще бил, но его стало перекрывать хлопанье винтовочных выстрелов, издалека похожих на безобидные детские хлопушки. Ду…, ду…, ду…. — разнеслось в последний раз, а затем стихло.

— Все! Добили их, — зло сказал сидящий на остановке мужик.

— Дурак, какой дурак, — беззвучно шептала Алла, прижимая к себе сумку с уже ненужными продуктами. — Не мог подождать…. Дурак…. Ведь мог же жить. Мог….

Она словно видела снег, свет фар грузовиков, а на снегу лежит мертвый Саша. Плакала и все твердила, — «какой дурак».

Странно все-таки устроены люди…. Алла всем сердцем хотела его спасти, но если бы Саша действительно выбрал путь спасения, — например, пошел бы в полицаи, она бы сама от него отказалась, потому что он был ей нужен мучеником, — тем, кто не сдается, а не таким, как они или она. Но она бы себе в этом никогда не призналась. Сейчас она думала о том, что нет больше никого на всей земле, кому она осталась нужна.

В стороне Жданович стояла полная тишина. Никто не стрелял. Затем небо засветилось там осветительной ракетой.

— Сейчас их трупы на грузовике привезут. И кинут на виду, пока не сгниют, другим для примера, — хрипло произнес мужик. — Вот это люди, вот это я понимаю…. Не сдались…. Помяни Господь их души…. Пошли, девка. Скоро сюда СС приедет. Пошли от греха.

— Давай, — широко оскалив рот, перекрикивая шум мотора, крикнул Андрей.

Высокие ворота из металлической рамы и колючей проволоки они снесли, как игрушечные. Мелькнули перекошенные лица часовых, затем удар, скрежет цепляющейся за броню проволоки, и машина выскочила за территорию лагеря.

Бледный, сосредоточенный Игорек давил педаль газа. Двигатель ревел. В кабине все тряслось. Позади истошно выла сирена.

— Давай, давай, — как заведенный кричал Андрей Звягинцев.

Вытирая проступающие на лбу мелкие капельки пота, Саша быстро крутил ручку разворота башни, перемещая ствол пулемета назад, на лагерь. В незакрытую смотровую щель были видны удаляющиеся смятые ворота, одна половина валялась на снегу, вторая, выгнутая в дугу, осталась висеть на одной петле. Из открытого проема выбегали люди в сером. Саша видел, как они, как по команде, вскинули винтовки, но звуков выстрела не слышал, уши заложило от грохочущего рева мотора.

В следующий момент в корму броневика попало несколько пуль. Полетели отстреленные кусочки зеленой краски, на броне появились вмятины, но больше ничего не произошло. Лагерь не смог их задержать. И от совершенно незнакомого раньше чувства неуязвимости, от ощущения свободы, от радости, что они все-таки сумели сделать это, Саше хотелось плакать и смеяться одновременно.

Тоже самое испытывали и все сидящие в кабине. Не в силах себя контролировать, улыбались какими-то безумными улыбками, переглядывались счастливыми глазами. Наверное, ради таких моментов только и стоит жить на этом свете. Игорек за рычагами плакал, сам того не замечая, на его черном от гари лице остались светлые полосы от скатывающихся вниз слез.

От работающего на пределе двигателя было невыносимо жарко, в открытые смотровые щели дуло холодом. На железных стенах кабины дрожали капельки воды от конденсата. Лагерь превратился позади в темную полоску с торчащим силуэтом водонапорной башни. Общее ощущение счастья длилось не более нескольких минут. Это чувство для неба, а они пока еще оставались телами на земле.