Мата Хари. Подлинная история легендарной шпионки XX века - Ваагенаар Сэм - Страница 29

В допросах участвовали только три человека: Мата Хари, Бушардон и писарь Манюэль Бодуэн, сержант, записывавший вопросы и ответы. Мэтр Клюне, адвокат, которого Мата Хари сама наняла в качестве защитника на военном суде, смог присутствовать только на первом и на последнем допросах. Такой порядок предписывало военное законодательство, и Бушардон придерживался его.

Первая камера, куда поместили Мату Хари, была обита резиной. Директор тюрьмы «Сен-Лазар» не хотел рисковать, опасаясь возможных попыток самоубийства своей заключенной. В этой камере она в первый раз встретила тюремного врача доктора Леона Бизара. Его очень трезвое описание встреч и наблюдений за Матой Хари, пожалуй, самое достоверное во всей литературе, посвященной поведению танцовщицы-шпионки в тюрьме.

Мата Хари горько пожаловалась доктору Бизару на обстановку. Вся мебель в камере, скупо освещаемой одиноким газовым рожком, состояла из одного матраца. Пробивавшийся сквозь окошко свет был мрачным. Когда доктор спросил, не нуждается ли она в чем-нибудь, Мата Хари ответила: «Да, в телефоне и ванной». Невозможность принять ванну и вообще отсутствие достаточного количества воды были самым трудным испытанием для женщины, которая, как и все голландцы, привыкла к чистоте, считая ее одной из самых важных добродетелей. А так как у нее в друзьях ходило много важных людей, она, понятное дело, охотно побеседовала бы с ними.

Она, похоже, еще не поняла, что в тот же момент, когда за нею закрылись тюремные ворота, почти все ее друзья – если не совсем все – исчезли. Ее знакомые и друзья вне тюрьмы все без исключения полагали, что во время войны любая связь с женщиной, подозреваемой в шпионаже, могла бы не только повредить их репутации, но и легко закончиться их собственным арестом.

По высказываниям доктора Бизара, Мата Хари была приятной заключенной. У нее было мало специфических желаний. Но настроение у нее постоянно менялось. Иногда она капризничала, что было вполне понятно в ее состоянии. Ей не хватало общения. Потому она была благодарна любому человеку, кто с ней разговаривал. Но как раз разговаривать с ней могли очень немногие люди: доктор Бизар, его ассистент доктор Жан Браль, тюремные священники – католик отец Доммерк и протестант преподобный Жюль Арбу.

За время четырнадцати бесконечных предварительных допросов капитану Бушардону стало понятно, что у него очень мало улик против нее. Кроме, разве что, перехваченных телеграмм, в которых, по его мнению, речь шла о Мате Хари. Но и сам Бушардон не имел понятия о содержании телеграмм до седьмого допроса, 1 мая 1917 года (после чего он тут же решил, что «дело начато и закрыто»). В его досье не было ничего, кроме донесений агентов Ладу, подтверждения, что Мата Хари получила деньги из-за границы в банке «Комптуар д`Эскомпт», сведений, что она попыталась вернуться в Голландию, и, наконец, результатов лабораторной экспертизы некоторых предметов, найденных в ее номере при аресте. Среди этих вещей была баночка, или тюбик, привлекший наибольшее внимание полиции. Химический анализ утверждал, что в баночке были чернила для тайнописи, «которые можно приобрести только в Испании». Прочие предметы, найденные в номере и в сумочке, были обычными для дамы вещами: пудра, румяна, губная помада, кремы и духи.

Военные власти начали эксперименты с невидимыми чернилами. Результат опытов содержится в деле. Это лист бумаги, на котором написано несколько невидимых строк. Затем его разделили – посередине каждой строки. Лаборант использовал разные методы, чтобы проявить невидимые слова на одной половине листа. Тест оказался успешным. Одна половина показывает изначально невидимые слова, ставшие теперь коричневыми. Так как тест состоялся в 1917 году, возможно, что в то время цвет букв был другим.

По другому отчету лаборатории, баночка с этим невидимыми чернилами, «которые можно было приобрести только в Испании», содержала «оксицианид ртути». Сегодня – как и в 1917 году – это распространенное средство для дезинфекции. С рецептом его спокойно можно купить в любой аптеке мира. Современная медицина со своими дезинфекционными средствами далеко ушла вперед от оксицианида ртути. Но пятьдесят лет назад этот препарат повсюду продавался в форме таблеток, которые растворялись в воде и часто использовались женщинами в гигиенических целях.

Сама Мата Хари была беспредельно искренней. Когда на допросе 12 апреля капитан Бушардон спросил ее о цели применения этих «секретных чернил», она ответила:

– Это просто средство для промывания, чтобы избегать беременности после каждого полового акта. Мне его выписал врач в Мадриде в прошлом декабре.

Лишь 22 июня 1917 года Мата Хари в письме к нидерландскому консулу (к тому времени она получила право на переписку) сообщала, что у нее сложилось впечатление, что «в Голландии никто не знает, что со мной случилось, хотя я и написала письмо моей служанке». Речь шла об Анне Линтьенс. Очевидно, тюремная администрация не отправила это письмо. Другое письмо, правда, достигло адресата. Но для этого ему не понадобилось проделывать большой путь – только до бюро тюремной администрации. Вскоре после ареста туда поступило письмо, хранящееся сейчас в ее судебном досье. В нем было написано: «Я невиновна и никогда не занималась никаким шпионажем против Франции. Потому я прошу принять все необходимые меры, чтобы меня отпустили».

Во второй неделе апреля кто-то в Голландии обратился в МИД и сказал, что очень давно не получал никаких вестей от Маты Хари. Это тоже, скорее всего, был барон ван дер Капеллен. В результате этого шага 11 апреля в Париж была послана телеграмма за подписью министра иностранных дел Джона Лаудона: «Пожалуйста, телеграфируйте нынешний адрес Маргареты Зелле, она же Мата Хари. Ее последний известный адрес „Палас-Отель“, Авеню Монтень, 25. Еще просим спросить, не планирует ли она в ближайшее время вернуться на родину». Итак, видно, что почти два месяца после ее ареста никто в Голландии не имел ни малейшего представления о том, что Мата Хари сидит в тюрьме.

Посольство Нидерландов в Париже все еще не знало ничего о фатальной ситуации танцовщицы. Если туда и доходили слухи об ее аресте, то со стороны французских властей никакой информации ни до, ни сразу после получения запроса голландского МИД посольство не получало. По случайности оно, наконец, через несколько дней после получения телеграммы из Гааги, получило подтверждение лично от Маты Хари. В этом письме она просит «все-таки сообщить ее служанке», что у нее «трудности, мешающие выехать из Франции», но что ей, тем не менее, не стоит «беспокоиться». Письмо было написано 16 апреля и через 6 дней, 22 апреля, поступило в консульство.

Факт, что посольству не было официально сообщено об аресте, ясно следует из текста телеграммы от 23 апреля, отправленной из посольства в Голландию. Это был следующий день после получения письма от Мата Хари, но уже двенадцатый день после поступления телеграммы с запросом из Гааги. Посольство сообщало в МИД, что получило эти сведения полуофициально из французского министерства иностранных дел на Кэ д'Орсе: «Полуофициально нам было сообщено, что она находится в тюрьме „Сен-Лазар“. Ее подозревают в шпионаже. Власти расследуют это дело, кажущееся довольно серьезным». Посольство послало это письмо курьерской почтой в Гаагу вместе с просьбой передать Анне Линтьенс заверения, что она «не должна беспокоиться».

Пьер Бушардон, в возрасте 46 лет, с жидкой бородкой, высоким лбом, высоко поднятыми бровями и узким лицом, был очень терпеливым дознавателем. Он был типичный офицер. Опыт следовательской работы он приобрел в Руане и Париже. Вполне осознанно он развил в себе привычку внезапно вспрыгивать со стула во время разговора с подозреваемым. Затем он ходил взад-вперед по комнате и барабанил пальцами по стеклу. К тому же он постоянно грыз ногти. Все это постепенно вызывало раздражение у допрашиваемого. Система эта прекрасно сработала с Матой Хари. Бушардон написал в своих мемуарах, что однажды она воскликнула: