Аквариум. Геометрия хаоса - Кушнир Александр - Страница 24

Но творческие прорывы давались Кожевникову дорогой ценой. Никто не догадывался, что новобранец «Аквариума> прочно сидит «на чёрных делах» — морфии и прочих опиатах. Так случилось, что в разгар празднества Александр почувствовал необходимость «принять дозу», а для этого нужны были финансы. Он вышел в коридор, прошёлся по карманам, прихватил несколько пластинок, костюм Липницкого и… исчез навсегда.

Противоречивая личность Кожевникова вызывала впоследствии много взаимоисключающих кривотолков.

«Александр был сложным человеком, — писала о гитаристе “Аквариума” его подруга Елена Карцева. — Он рос в обеспеченной семье, а его отец был сотрудником госбезопасности. Саша окончил музшколу по классу мандолины и виртуозно владел струнными инструментами. Многие рок-группы были рады видеть такого гитариста, но Кожевников не задерживался нигде, хотя и редко кому отказывал, если его просили подыграть. Он нигде не работал, из дома ушёл, жил где придётся и с кем придётся. Александр вёл аутсайдерский образ жизни, но тем не менее абстрагировался от рок-тусовки, не принимая их цели и задачи всерьёз. Вот как он выразился в одной из своих песен:

Александр был думающий человек… Сыграв на нескольких записях “Аквариума” и съездив на концерт в Москву, Кожевников разочаровался в Гребенщикове и не пожелал играть в его группе».

Как говорится, конец цитаты. Позже стало известно, что этот недооценённый музыкант, который писал очень красивые песни, трагически погиб. По одной версии — от передозировки, по другой — был выброшен из окна за долги…

Итак, с момента выхода альбома «Все братья — сёстры» прошло два с половиной года. За это время Борис и Майк совершили качественный рывок — и как музыканты, и как поэты. В отличие от Ленинграда, который долго просыпался, молодая столица полюбила их с нечеловеческой силой. Теперь сотни продвинутых студентов готовы были ходить на их выступления и тиражировать новые записи.

«Если успех в Москве не испортит чутья Майка, — анонимно замечал Гребенщиков на страницах “Рокси”, — если его не затрахают девушки и не споят пожилые эстеты, то я рассчитываю на кое-что в будущем».

Тут необходимо сделать разьяснение о «пожилых эстетах». Как выяснилось, и среди них встречались неординарные персонажи с ярко выраженным просветительским даром. Одним из таких подвижников оказался известный кинодраматург Олег Евгеньевич Осетинский. Вальяжный джентльмен в кожаной куртке и дорогих дымчатых очках — он выглядел прямо-таки олицетворением успеха.

«Олег Евгеньевич был для нас большой фигурой из мира общепринятого искусства, — смеялся Гребенщиков. — И то, что он обратил на нас внимание и захотел послушать, было крайне неожиданно. Мы с удовольствием и песни пели, и разговаривали, и вместе пили. Он выглядел страшно серьёзно, очень могущественный человек, который сразу наобещал нам тридцать коробов всего на свете».

В артистической среде Олег Евгеньевич был известен не только как сценарист фильма «Звезда пленительного счастья», но и как суровый воспитатель дочери — фортепианного вундеркинда Полины Осетинской.

«Мы тогда не знали, что он — великий сценарист, — рассказывал Фагот. — Пока после одного из концертов это существо не заявило покровительственным тоном: “Хорошо, я беру вас!” И первое, что он сделал, — засунул Борьке в рот камни и заставил его петь!» Сам Осетинский подобные действия называл «постановкой дикции» и «работой с интонированием». Приехав на съёмки, он арендовал в «Прибалтийской» роскошные апартаменты и пригласил в гости Гребенщикова и Науменко. Особо сильное впечатление на них производило то, как лихо Олег Евгеньевич рассуждал о творчестве Дебюсси, свободно цитировал Вертинского и панибратски хороводился со столпами отечественного кинематографа.

Здесь надо отдать Олегу Евгеньевичу должное — возился он с музыкантами на износ. С утра они приходили к нему в гостиницу и работали по 10–12 часов в сутки. За несколько месяцев новоявленному «тренеру личностного роста» удалось вывести молодых поэтов на более представительный уровень.

«Любезнейшая официантка привозила на тележке омлеты с вареньем и икру, — делился воспоминаниями Осетинский. — Боря доставал гитару и, прихлёбывая хороший армянский коньячок, — начинал петь. “Голос, голос! — большое дыхание, вибрато, глиссандо, подъязычная кость, мягкое нёбо, губы, атака, рубато, пикьяре, тембр, крещендо, фразировка, интонация, пауза, субито… менять, править, отделывать!” Гребенщиков был самоуверен, он брыкался, но преодолевал самолюбие и быстро схватывал нюансы. “Гениально! Это работает! Целую твои ноги!” — восторженно кричал он в телефон, когда я, уезжая, контролировал результаты из Москвы».

Впрочем, многие музыканты «Аквариума» воспринимали это сотрудничество крайне ревниво. На мои вопросы об Осетинском все старожилы реагировали супербурно — начинали раздражаться и строить конспирологические теории.

«Когда на нашем горизонте появился Осетинский, случилась катастрофа, — эмоционально говорил мне Сева Гаккель. — Майк, так же как и Боб, мгновенно попал под его обаяние. Безусловно, это было каким-то наваждением. Он просто над ними издевался и совершенно парализовал их волю. В первую очередь он искусил их достатком и пообещал, что выведет в московскую элиту».

В этом контексте меня особенно поразил невозмутимый Родион, обладавший способностью не помнить ничего из того, что ему не интересно. Я уже был готов поверить в избирательную особенность человеческой памяти, пока не попытался узнать его мнение про Осетинского.

«Я видел этого человека на дне рождения Гребенщикова, — хмуро поведал Родион. — И мне он показался менее убедительным, чем наш Игорь Лонский, который учился на физическом факультете и был тогда, возможно, менее состоявшимся. А здесь — московский масштаб, много вина, какие-то отреставрированные иконы и каскадёрство в новом фильме».

В итоге вышеупомянутый день рождения Бориса послужил точкой отсчёта для дальнейших событий. Уже на следующее утро Осетинский, Майк и музыканты «Аквариума» вылетели в Москву, чтобы принять участие в серии творческих вечеров. Под такой вывеской Олег Евгеньевич организовал концертный тур, во время которого протаскивал музыкантов на сцену и представлял их публике как молодых композиторов, которые писали саундтреки для его фильмов.

«Мы вместе с Майком отчаянно музицировали в интерьере Осетинского, — вспоминал Андрей Романов. — Концерты проходили весело и при полном аншлаге. Длились они бесконечно долго и, несмотря ни на что, доставляли удовольствие и нам, и публике. Игралось легко, зритель ликовал».

Московский тур стартовал в конце ноября 1980 года. Эти рискованные мероприятия проходили в Театре-студии на Юго-Западе, клубе филофонистов «Диапазон» и малом зале МХАТа. Олег Евгеньевич внимательно наблюдал за артистами и накануне перфоманса в Театре на Юго-Западе поменял очерёдность выступлений: Гребенщиков теперь играл в первом отделении, а Науменко — во втором.

«Я сообщил Борису о своем решении только перед началом концерта, — признался Осетинский спустя много лет. — Гребенщиков побледнел, но удар выдержал и возражать не рискнул. Хотя для него это был жуткий шок. Он ведь никогда не воспринимал Науменко всерьёз. Всё второе отделение он простоял за колонной, не отводя глаз от нового Майка. Зал ревел, ни на секунду не утихая, минут пять! Майк был растерян, кланялся, оглядывался по сторонам, не веря происходящему».