Град обреченный (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 48

— Это подворье Борецких, за городом — тебя сюда привезли. И спешу тебя «порадовать» — скоро лютые муки примешь. Сам понимать должен за что. Дурак ты — заложников брать надобно, но не убивать их. Иначе они свою роль выполнять перестают, и твоему противнику «развязывают» руки. Ты же в гордыне своей решил, что тебе теперь все можно, ты самый сильный, самый умный и коварный. Только невдомек, что и тверской князь сообразил, что его ждет, и с нашей помощью супротив тебя решил выступить.

— Изменник…

— Разве? Он полностью в своем праве, и не забывай, что именно ты поспособствовал, чтобы его сестрица умерла. Ведь так было, гад⁈

Потому как от неожиданного свирепого рыка дернулся Иван, профессор понял, что со смертью тверской казны не все так просто — «помогли» ей. Практиковалось это на Москве — каждый влиятельный род старался подсунуть «самодержцам» исключительно свои кандидатуры невест.

— Поклеп, не виновен я в смерти Марии Борисовны!

— А я твоих бояр уже поспрашивал — о многом мне рассказали, — с ухмылкой произнес Воеводин. Блефовал, но цели добился — перед ним оправдываться стали, а это немаловажно. Да и затруднительно с большинством московских бояр общаться, если только не через спиритический сеанс — побили всех новгородцы, мстили за казнь своих жутко. Свели кровавые счеты — всех пленников перебили, но отделив вначале «агнцев от козлищ». Ни Михайло Тверской, ни он сам в расправу не вмешивались — зрелище сидящих на кольях двух десятков новгородцев было жуткое. Да и порубленные тверичи, хоть и «отъехали» от князя, но остались его подданными хотя бы потому, что владели вотчинами. Да и свои вроде — у всех тесные родственные связи, а тут людей нашинковали как капусту.

Так что месть была праведной, такую нельзя останавливать. Все правильно — какой мерой меряете, такой и вам отмерят. Хорошо помнили ратники, как шесть лет назад московиты рубили сдающихся новгородцев, издевались над пленниками, а потом многих казням предали.

— Да, кстати — я еще князь Углицкий — это моя доля за победу над твоим войском, ведь половина стрельцов с «ручницами» моя. И пушки мои — как они тебе, Ваня, понравились⁈

— Адово отродье…

Только скрежет зубовный в ответ и ругань, но так не удивительно — мало кому шрапнель и картечь понравится, если в бою выживет, зато насмотрится, сколько однополчан полегло.

— Не ругайся — вот когда твоя Москва сгорит до угольков от «греческого огня», вот тогда и проймет всех, что лучше в мире жить. И усобиц больше не будет — кто рискнет заматню новую устроить, сгорит в адском пламени. Да, кстати, я ведь не шучу — мы такое оружие создать можем, что татары забудут о набегах. Совсем забудут в Орде — потому что страшно станет. И знаешь почему? Могу открыть тебе тайну… Хотя, не стоит — незачем тебе такое знать, «узок круг революционеров», но близки они к народу!

Андрей Владимирович невесело рассмеялся, взглянул на «государя» — тот был уже бледен, теперь до Ивана Васильевича дошло, что все сказанное истиной является. И в «греческий огонь» поверил, не мог не поверить, после мушкетов и бомб со шрапнелью. И то, что Москву спалят не моргнув глазом, и людишек перебьют. Ведь если в тебе видят исчадие ада, то соответствующие мерки тут же найдутся, и «новыми аршинами» обмеривать станут.

— Что же ты ко мне на службу не пришел? Я бы тебе удел выделил куда больше и значимей.

— Твоим подручником быть не желаю. Но вот объединить русскую землю помогу. Но не под твоей властью, жизнь человека коротка. К тому же дети твои своих глупостей нагородят, а супруга Ивана Молодшего изживет, и Димитрия Внука. Закон должен быть один, все должны знать его, жить надо по правилам, а не по прихотям царя-батюшки. А самодержавие до добра не доводит, на детях гениев природа отдыхает.

Андрей Владимирович усмехнулся — «клиент» прошел три стадии, как сказал бы один циничный полковник — «дозревает». Теперь можно напугать до икоты, причем ничего выдумывать не придется, все является правдой. И он негромко заговорил:

— Вот ты по своей злобности людей казнил, а любой беспристрастный суд разобрался бы в том, что они невиновны. Там в порубе князь Даниил Холмский сидел, от горя плакал — ты его сына за «измену» казнил, а он за тебя против нас честно дрался. А ты поверил наветам боярским, что оклеветали безвинно князя. Так что был тебе князь Даниил Дмитриевич предан, а ты сам его предал — вот такой невеселый каламбур. И грамотку отписал, чтобы твоя супруга всю семью его умучила. Мы ее перехватили, я ее дал почитать князю. Вот теперь присягу тебе он сложил, за подлости твои мерзкие, и ко мне на службу перешел. Передовым полком командовать будет, — профессор посмотрел на побледневшего «государя» — до того, как говорится, «дошло».

— И тверичей по голимому оговору казнил — у тебя много кровников теперь на наших землях, все ведь и без того помнят, как Москва много раз татарские рати на Тверь наводила, как по вашему оговору тверских князей в Орде казням предавали. И что немаловажно я их всех «огненным боем» вооружу, когда на Москву двинемся ратью великой. Кузнецы в Новгороде добрые, стволы научились делать сотнями. И все — на этом правление потомков Даниила Александровича Московского окончится — всех изведем с корнем. Ты сам нам повод дал — так что не жди пощады, сам ведь упырь по деяниям своим. Да, вот еще что — на милость Марфы-посадницы не надейся. Ты ее сыновей извел смертью, а долг платежом красен. Воевода князь Ижорский, что нашими ратями командовал — ее зять. Не бойся — не казнят тебя, как ты жестоко замучил ее сыновей. Ослепят как отца твоего, глаза выжгут, язык урежут, чтобы впредь не злословил, да «выхолостят». А вот с детками твоими поступят также, как ты поступил, княже Иван Васильевич. И то будет справедливо — ты их убил, убьют твоих! Ладно, к чему разговоры пустые вести, там тебя Марфа-посадница с зятем ждут с нетерпением.

Андрей Владимирович поднялся, свою роль «доброго» следователя он отыграл. Теперь наступила очередность «злого», вернее, очень «злой». Вот тут он не блефовал — все предельно серьезно. Если не удалось сговориться, то Москва сожжена будет дотла, превратившись в «град обреченный». Ибо ее порядков на русских землях не должно быть, раз война такая пошла, то ее до логического конца доводить надобно.

— Постой, княже Андрей Владимирович…

«Господин Великий Новгород» по числу жителей в эти времена не уступал Москве, а его торгу мог позавидовать любой европейский город.

— «Плат», ты в Думе случаем не подрабатывал секретарем у «Жирика» — стиль похожий, бля буду? Ты же мент по жизни, сыском занят — откуда у тебя такие дарования? То воевода, а тут главный приказной дьяк — причем в Новгороде, где та еще публика. Теперь уже судья, да еще законотворчеством занялся. «Бутырцы» — это творение покруче Талмуда будет, я за ночь охренел, пока листы переворачивал! И заметьте — без самогона обошелся, хотя выпить подмывало конкретно.

В горнице, несмотря на открытое окно, дым стоял коромыслом. Пашка даже немного забеспокоился — прокоптят ему терем, запах табачный въедлив, его так сразу не выведешь. Но в душе смирился, причем с радостью, и другие «делишки» бы попустил. Они все с прошлого лета не виделись, одни в Новгороде, другие в Твери, и вот сошлись вместе. А пятого дня гульба вышла изрядная, благо самогона и крепких настоек на оной жидкости, в погребе уже одна стенка из бочонков до пояса выросла.

Марфа, умница предусмотрительная, дитя как всегда мамкам-нянькам отдала, а сама по обширному хозяйству хлопотала. Родила в марте крепкого малыша, Петрович роды принял, специалистом стал, практиковался часто, даже кесарил — практика изрядная у него, народ со всей округи к лекарю прет, бояре с хворостями приезжают.

Кому как не ему доверить первенца⁈

Но не все так просто по жизни. С одной стороны по местным меркам «ублюдок» незаконнорожденный, но с другой княжьего рода. Отец только похмыкал, удовлетворенно кивнул, сказал, что дедом стал, и вотчину выдал — Киясову Гору. Но сказал, что сам внука воспитает и всему научит, чему, понятное дело, ни Марфа, ни он не воспротивились. Да и как вчерашняя служанка могла роптать на волю всемогущего князя — это же счастливый билет для себя и ребенка вытянула, какой редко кому выпасть может. Андрей Владимирович позже произнес совсем непонятное — «через семнадцать лет за нашим бастардом очередь из знатных невест выстроится».