Град обреченный (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 1

— Цирк приехал, и я теперь такой же клоун, как и все они. Как было сказано — «вооружен, и очень опасен», — последние слова у Пашки вышли с едкой иронией, парень прекрасно помнил какие насмешливые (одновременно и завистливые) взгляды, на него бросали односельчане. Еще бы — с взрослыми придурковатыми дядьками, горожанами балованными, «столковался» — царя Петра воинство изображать на потеху зрителям. И теперь на нем малиновый кафтан, по цвету вроде тех пиджаков, в которых «новые русские» щеголяют, только вместо золотой цепи серебреные витые шнурки поперек груди нашиты — красиво, ничего не скажешь.

Девчонкам на зависть!

На рисунках в учебнике так стрельцы московские изображались, только у тех полы кафтанов до пят, а здесь едва до колен. И шапка того же цвета, мехом оторочена, крашеной овчиной. И сапоги из красной кожи, дорогие, блин — это сколько они стоят, видимо, немало. А вот штаны, спелой ягоды расцветка, коротковаты, и шнурком затягиваются на лодыжке. Портянки дело привычное — дядька научил наматывать на ногу, смеялся — тебе, мол, в армии не служить, но знать такое нужно, это не в галошах хаживать.

И вот сейчас он стоит такой красивый, Иван-царевич из сказки, блин. Шпага и короткий тесак на боку, на ремне висят. Тяжелые клинки, из стали — настоящее оружие, проверил уже. Затупленные лезвия, правда, но так затачивать и нельзя — это ему сразу пояснили. К тому же все оружие, как рассказали, таковым по бумагам не является, хотя человека «завалить» из него можно запросто. Но вот зачем такие ограничения введены, Пашка так и не понял — ведь обычным топором убивают намного чаще, чем из этих мушкетов — дело обыденное, а по пьянке и кухонным ножом постоянно собутыльников режут — слово за слово, и «перо» в бок. Бандиты вовсю автоматы используют, каждый день по телевидению сюжеты показывают. А тут допотопных мушкетов (или пищалей — их и так и так он именовал, не разбираясь) в руках у чудиков власти бояться, смех и только.

Он посмотрел на переодевшихся мужиков — их было ровно двенадцать, все в малиновых кафтанах и красных сапогах, похожие друг на друга как горошины из стручка. Двое, правда, имели более богатое одеяние — не полудюжина «шнурков» на груди, а штук десять, и золотистого цвета. И не с поясами, а с расшитыми шарфами на поясе. И бляхи солидные на груди, у одного золотистая, у второго «серебряная». Первый дядька лет сорока пяти, здоровый как лось — но на самом деле профессор, не старичок какой. Ему бы очочки носить и в кабинете сидеть, а он тут дуркует, как дитя великовозрастный — не такими ученых представлял себе Пашка.

А вот второй, тех же лет, с явной воинской выправкой и развернутыми плечами, был вроде заместителя, и армейской службой от него за версту шибало. Сосед такой же — тридцать лет лямку тянул по гарнизонам, а сейчас на пенсии курами занимается — яйца завсегда горожане охотно берут, из самой Твери порой приезжают. Так что отличить отставного офицера от «штатского» Пашка мог без затруднений — достаточно наблюдателен был от природы.

А этот явно воевал, может быть в Афгане или Чечне — взгляд холодный, будто сама смертушка в нем застыла. Такой у деда Пахома был — всю войну с фашистами прошел в пехоте, с первого дня до последнего, Берлин брал — два ордена «Славы» и медалей горсть, на подушку кое-как поместили. А этому на пенсии сидеть нужно, детей воспитывать, а он в солдатики решил снова поиграться, бляху нацепил, реконструктором заделался, блин!

— Похожу стрельцом, раз надо, — Пашка пожал плечами, за такие деньги он бы не три дня, всю неделю бы «попугайскую» одежду носил. Две сотни рубликов на дороге не валяются. А в прошлом году это двести тысяч было — пока по три лишних «нолика» с купюр не убрали!

Дядька обо всем заранее договорился — где он только с этим профессором столкнулся, так пересеклись их дорожки по жизни. Для исторической достоверности «стрельцы ряженые» на свой слет пешком придут, «воевода» впереди на кобыле «Лушке», а Пашка замыкающим на телеге, в которую запряг «Чалого». Мерин крепкий, легко шел, хотя телегу загрузили до самого верха всевозможным добром, брезентом тщательно прикрыли, а машину, «тойоту» старенькую, на которой пищали привезли, во дворе оставили. На всю ораву закупили у них овощей прошлогоднего урожая — картошки мешок, початков набросали, лука и моркови с чесноком, большой пакет семечек вечерком на сковороде он им прокалит — дух идет от них охрененный, только щелкай потом. Тетка солениями и квашеной капустой расщедрилась, деньги то хорошие плачены, здоровый шмат сала с мясными прожилками уложила, в холстину замотанный, и целую канистру самогона.

Как сейчас говорят — пошел бизнес!

Приехали москвичи на все готовое, хотя вроде трое из самой Твери, но давно в столице обосновались. Там и спятили, в «детство» впали — в стрельцы потешные подались. С жиру бесятся, не иначе. Президент страны водку глыкает, не просыхая даже в самолете, и эти самогон глушить будут стаканами. Двадцать литров на три дня многовато, если на всех поделить, то полтора литра на рыло выйдет — бутылка в день. Первач тетка гонит первоклассный — вся деревня покупает, правда, пожечь двор столько раз обещали пропойцы, что заплатить не могут. А откуда им деньги брать — колхоз как пять лет разорился, работу искать нужно, а они не хотят, жалуются только. Дядька им деньги готов заплатить хорошие, так мужики только ноют, раньше хоть боялись председателя, а ныне «свобода» — пей, не хочу.

Зенки позаливают, смотреть страшно!

Он с детства приучен работать и копеечку считать, хоть нынче они мало чего стоят. Так что ничего не поделаешь, придется «шута горохового» три дня играть — но так и две с половиной тысячи на дороге не валяются, и душу всем греть будут. Неплохие деньги для тверской глубинки, дядька вон с рассвета до заката горбатится. На тракторе всем огороды вспахал, да свои пашни тоже — фермерствует. А оба двоюродных братана Павла с отцом вкалывают до изнеможения. С мая до сентября страда идет, самая главная пора для крестьянина — сплошные «страдания», если на саму суть слова посмотреть. А он сам лодырем в их глазах выглядит — студент, «любитель прохладной жизни», как дядька любит приговаривать.

Хотя толка с него на поле мало — инвалид с детства, хромой и косоглазый, чуть поднапрягся и одышка одолевает — в детстве много болел. Так что в виду физической ущербности парень и замкнулся — в школе дразнили, в «бурсе» за малым не издевались. Девчонки, те еще шалавы, вообще «берега потеряли» — сколько раз порывался по мордасам пощечин надавать, да опасался, что потом их ухажеры его на «ноль» самого помножат, и вместо третьей группы инвалидности дадут вторую. А тут дядька ему работенку подкинул — три дня сторожем и прислугой побыть при «потешных», варить им. Работенка знакомая, «непыльная», и профессор денежку ему отсчитал в задаток, четверть суммы — пять бумажек с плотиной Красноярской ГЭС, два блока сигарет купить можно, пусть не дорогих, но приличных. А еще можно приглянувшуюся девчонку с курса в кафе сводить.

Нет, не стоит, у нее парень вроде есть, орясина крепкая, и кулаки набитые. Так что нафиг-нафиг, не стоит даже в мыслях дергаться — а то морда своя, не казенная, и синяки долго сходят…

— Да, Пашка, выглядишь ты в кафтане нашего «полка» браво — настоящий «бутырец». Только пояс затяни, а то шпага свисает на одну сторону — патронной сумы у тебя нет для уравновешивания. Вот так — перетягивай!

Подошедший к нему Андрей Владимирович, руководитель исторического клуба «Бутырский полк», затянул на нем ремень из беленой кожи, с массивной медной пряжкой. Отошел на шаг, довольно улыбнулся и изрек, окинув его взглядом с ног до головы.

— Витька нашего на смотре заменишь, а то заболел парень. Нет, маршировать не будешь, твое дело у телеги стоять и смотреть, чтобы наше добро не растащили. А то сам знаешь, как в прошлый раз рюкзак средь бела дня «увели», да так что даже не заметили.