Ружемант 5 (СИ) - Лисицин Евгений - Страница 38

Тут было чем впечатлиться.

— Ты такого раньше не видел.

Я будто не понял, что это не вопрос, кивнул в ответ.

— Я сделала это на свои деньги.

— Это?

— Эту систему. Меня часто спрашивают в интервью, как я вижу мир. Вот так.

— Радужно и празднично? А по тебе так сразу и не скажешь.

Мне удалось вызвать на ее лице слабое подобие улыбки. Вздохнул: опять все на деньги Вербицкого. Есть тут хоть что-то, что сделано Императором? Начинал склоняться к тому, что старик прав: власть стоит сменить.

— Предложила дедушке, он был в восторге.

— И давно такая мысль посетила тебя?

— С начала прошлого года. Тебе не нравится?

— Да не то чтобы… — неопределенно ответил я. Одна лишь мысль, что это чудо для всех сделал Вербицкий, приводила в замешательства. Не выходило из головы и мысль о том, что старик никогда и ничего не делает просто так. Только с определенной целью.

Еще одна ступенька в его политической кампании? Выглядело именно так…

— Куда мы идем? — спросил у девчонки. Константа почти тащила меня за руку за собой. Будь на ее месте Белка, сказала бы, что сюрприз. Внучка Вербицкого таких сложных слов не знала.

— Вот. — Она указала ладонью в сторону огромного стадиона. Я нахмурился. Может, на улице моего лица никто не узнал из-за шапки и натянутого по самые глаза шарфа, но там, в закрытом помещении…

— Зачем?

— Каток. Коньки. Умеешь? — Ей будто не хватало слов для выражения. Кивнул: было как-то в детстве, играл в хоккей. Ноги пытались вспомнить прошлый опыт, сомнения шептали прямо на ухо — старался их не слушать.

Вместо того уверенней взял Константу за талию — а черт бы с ним со всем! Разве я не заслужил хоть короткого, на одну ночь, отдыха?

Внутри стадиона не было жарко: устроенный особым образом, он распахнул крышу — легкий снежок украшал наши шапки. Мороз кусал за щеки, заставляя кутаться в куртки. Расплатился за аренду коньков, Константа склонила голову набок, словно собиралась это сделать сама.

Чуть не упал, оказавшись на льду, но живо втянулся. Константа же творила на льду настоящее чудо: крутила один пируэт за другим.

— Ходила раньше на фигурное катание. Хотела тебе показать, — заговорила, чуть смутившись.

Взяла меня за руки, чувствовал: она грела мои ладони своими. Взявшись вместе, мы приняли участие в конькобежном забеге. Парнишка, чуть моложе меня, плотный и с толстым носом, громогласно заявил, что с него приз той парочке, что приедет первой. Почему бы нам ей не стать?

— Константа, зачем тебе это все?

— Мне нравятся коньки, — отвечала, даже не раздумывая над тем, о чем спрашивал. Я потряс головой, спросил напрямую:

— Ты помогаешь мне вопреки желаниям деда. Прячешься от него вместе с нами. Он же твоя семья… — Почему-то сразу же вспомнил ее непутевого братца.

— И что?

На такой постановке вопроса я завис. В самом деле, неужели буду упрекать ее в том, что пренебрегает родственными связями для помощь нам? И все же — нельзя просто взять и начать действовать лишь потому, что какой-то человек тебе просто «нравится»…

— Хочешь, я не буду. — Она сбавила скорость, наш темп сбился. Сразу тройка быстроногих парочек вырвалась вперед нас. Покачал головой.

— Я не об этом. Просто представь, что Инна приходит к твоему деду и начинает ему помогать против меня.

Постановка вопроса показалась ей любопытной. Вновь, словно сова, девчонка склонила голову.

— Мне хочется, чтобы ты выжил. Дедушка неправ. — Другого ответа для меня у нее не было.

— Ты много знаешь про его планы? Что такое «протокол двести»?

Она, естественно, пожала плечами. Глупо было думать, что Вербицкий-старший посвящал ее в такие подробности.

— Константа, можно еще вопрос? — Она кивнула, давая разрешение. — Где твои родители?

— У меня только дедушка.

— А брат?

— И брат. Мы стараемся не встречаться. Я никогда не видела своих родителей. Дедушка говорил, что они недостойны быть частью рода Вербицких. Он учил нас жить так, будто вокруг только чернь.

— Твой брат неплохо справлялся, — вспомнил нашу первую встречу с самой Константой. А она ведь до того и сама была не лучше.

Ухмыльнулся: в памяти всплыло, как она чуть ли не силком заставила Инну работать на себя. Ей никогда прежде не отказывали, но и не давали слишком власти. Всегда держали в рамках инструмента для достижения целей, но не самостоятельной личности.

Прекрасно помнил, как ей хотелось убежать со мной от всех любопытствующих глаз. Чем мы занимались — мило болтали, прежде чем беседа переросла в хорошо проведенную ночь? Кажется, все так и было…

— Ты ведь понимаешь, что когда это все закончится… твоя жизнь может круто измениться?

— Как?

— Не будет шикарных машин, не будет денег… — говорил и сомневался в собственных же словах. Да, вероятно, нам удастся вогнать Вербицкого в его отступление с политических позиций, но в абсолютного банкрота он не обратится.

— Мне всегда хватало моей комнаты. Еще мне нужен ты, а дедушка хочет тебя убить. Я не согласна.

Пожевал губами, представил: а что, если собрать кучу журналистов: пусть Константа скажет это во всеуслышанье? И тут же понял, что этим ничего не добьюсь. Часть служителей пера напишут, что Вербицкая-младшая и до того вызывала сомнения в своем здравомыслии. Привыкла витать в облаках выдуманной ей же самой страны. Вторые пожмут плечами и спросят у старика, а тот не без улыбки расскажет, что «убить» в переносном смысле. И вообще, он говорил не убить, а поразить…

Не стоит пытаться обскакать его на словесном поле, он сумеет найти выход. Как усердно делал это прямо сейчас, вылезая из той ямы, в которую мы его загнали.

— А что будет, если… нам придется сражаться?

— Сражаться?

— Да. Твой дедушка — человек, упорно и долго шедший к самым вершинам политической карьеры. Он может не захотеть отдать то, на что положил свою жизнь. По крайней мере, без боя. Что ты сделаешь, если увидишь, как мы сражаемся друг против друга?

Она разом затормозила. Не ожидая подобного, столкнулся вместе с ней. Упали, смешно покатились по льду под чужое улюлюканье. Смотрел, как толстоватый парень вместе с юркой, маленькой девчонкой взяли главный приз — плюшевого медвежонка. Толстяк тут же презентовал его своей пассии.

Мы не спешили вставать, часто дышали глядя друг на друга.

— Ты хочешь, чтобы я выбрала? Я не знаю.

Она зарделась, ткнула в меня пальцем.

— Он видит во мне собственность. Не родственницу. И всё равно он мой дедушка. За что вы будете сражаться? За тебя?

А она наивней, чем мне думалось. Покачал головой, закрыл глаза, позволил себе вздох. На ноги встал не сразу, подал ей руку.

— Нет. Не за меня. Видишь людей? Тех, что вокруг нас. Что они делают?

— Живут, — в умении точно подмечать ей отказать было сложно. Я сглотнул.

— Они в действительности живут. Радуются, улыбаются, любят. Твой дедушка хочет сделать из них подобия людей. Видела механоидов? То, чем воюет Царенат?

Зажмурившись, она отрицательно покачала головой: в самом деле. Откуда ей? Попросил Ириску изобразить шава. Та шустро выудила его образ из моей памяти, скинула ей как компромат. Константа без единого дрогнувшего мускула смотрела, как безвольная вереница людей тянется на работу. Не страдающие от недосыпа, не полные энергии, не горящие желанием выложиться на все сто или пробездельничать до самого обеда.

Просто никакие.

Неживые.

— Ужасно.

— Всё, чего я хочу сделать — это остановить его. Не знаю, какими путями и чего это будет. Может быть, ему жизни, а тебе статуса.

— Но ты же останешься? Будешь рядом? Как друг?

— Да.

— Тогда я выберу тебя.

Всё остальное стало уже неважно…

«Протокол двести» не выходил из головы.

Словно яд в чашу с вином, пустили об этом слух в СМИ, ополчившиеся против Вербицкого: никакого толку. Старик, хмурый, как непогодливое небо, бежал от любых встреч. Словно сыч, заперся в своей башне, как и предсказывал Макмамбетов.