Тот самый (СИ) - Зимина Татьяна - Страница 5

— И поэтому вы решили, что я без звука соглашусь работать в вашем… «агентстве»? — я сделал кавычки в воздухе.

— А чем плохо моё агентство? — удивился Алекс. — На мой взгляд, вам выпал счастливый билет. Свой угол, нормальная еда, интеллигентное общество. Вы хоть заметили, какие у меня девушки работают? Да любой на вашем месте…

— Девушки у вас и вправду замечательные, — перебил я. — Но вот всё остальное… Простите, но ни воспитание, ни честь офицера не позволят мне работать на такого человека, как вы.

Глаза его вмиг сузились, а щеки побледнели. Я застыл.

Собственные заскоки подвигли меня на углублённое изучение психологии, и теперь я видел: по той же причине, по которой я начинаю говорить очень тихо, мой новый знакомый Алекс спадает с лица. Обычные люди в гневе лицом багровеют, покрываются румянцем. Он же — бледнеет.

— Извольте объясниться, милостивый государь, — руки Алекс держал свободно, на столе. Но пальцы чуть подёргивались, и в этот момент я сильно порадовался, что револьвер оказались разобранным.

— Невольно я стал свидетелем вашего разговора с дилером, — ответил я. — Мушки, Говоруны, Серебрянки… А также «акварели» и «масло»… Вы толкач. Меняете искусство на наркотики.

Впервые тогда я увидел, как шеф потерялся. С тех пор я имел возможность наблюдать это редкое явление лишь однажды, и это только подтверждает, какое чрезвычайное впечатление произвели мои слова…

Посидев минуту или две, он молча хватил водки, хищным движением подхватил мою рюмку, тоже опрокинул в рот… А затем поднялся, прямой, как шомпол, и удалился.

Я было решил, что таким нехитрым способом мне намекают на то, что пора бы и честь знать, и уже поднялся, когда Алекс вернулся с тяжелым на вид брезентовым армейским мешком.

Грохнув его на барную стойку, чем вызвал содрогание стёкол в окнах, он развязал горловину и показал картонную коробку, вид которой я опознал безошибочно.

— Вот это — мушки, — пояснил Алекс, вытряхивая из коробки несколько гладких, медно отсвечивающих патронов. — Обычный тридцать восьмой калибр, форсированный заряд. Не нужно объяснять, что делать с такими «мушками»?

Я молча хлопал глазами, проклиная себя за тупость и скоропалительность выводов.

— А вот это — говоруны, — из другой коробки он сыпанул патронами покрупнее. — Калибр у них уже сорок четвертый магнум, а прозвище своё они получили за характерный бормочущий грохот при вылете из ствола. — И конечно же, серебрянки. — Передо мной выстроилась шеренга заострённых капсул высотой сантиметров по десять каждая. — Стальной сердечник, мягкая серебряная рубашка. Для чего нужны серебряные пули, в наше время осведомлены даже дети. Спросите любого сорванца на улице, и вам популярно объяснят, что охотиться на оборотней, вурдалаков и прочую нечисть без таких патронов нечего и думать. Загрызут.

— Не хотите же вы сказать…

— Сказать, милостивый государь, я ничего не хочу. Кроме того, что охотно вызвал бы вас к барьеру, и наказал за диффамацию. Но невинную голову, как говориться, и меч не сечёт, — Алекс аккуратно собрал патроны, каждый в свою коробочку, и убрал назад, в мешок. — А вы, без сомнения, человек совершенно невинный. Сиречь — несведущий. Так что, на первый раз, прощаю.

— А как же вурдалаки?

— Ммм… А что с ними?

— Вы берётесь утверждать, что они реально существуют?

— Извольте следовать за мной, милостивый государь.

И не дожидаясь моего согласия, Алекс стремительно направился к выходу.

На улице было мерзко. Царил тот глухой предрассветный час, когда и звуки гаснут, и мысли не могут обрести четкой формы, и самоё людское существование с его домами, машинами, и дневным столпотворением, кажется лишь навеянным сырым речным туманом мороком.

Высокое крыльцо особняка, в котором располагалось агентство, спускалось в сад, по зимнему времени раздетый и неухоженный. К широким кованным воротам вилась дорожка, шириной в одну лопату — по краям её громоздились слежавшиеся сугробы, в свете уличного фонаря фиолетовые, как синяки на лице алкаша.

— Ночь. Улица. Фонарь. Аптека, — привычные слова сорвались с губ прежде, чем я смог об этом подумать. — Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века — всё будет так. Исходов нет.

— Умрёшь — начнёшь опять сначала, — продолжил Алекс. — И повториться всё как встарь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь…

Не глядя на меня, он пошел по протоптанной вдоль фундамента дорожке за дом, куда свет уже не доставал, и где громоздились таинственные серые тени.

— Он знал, о чём говорит. Этот наш тёзка, — с каждым словом изо рта Алекса вырывалось облачко пара. — Александр — имя сакральное, вечное. Тем, кто его носит, не суждено жить спокойно…

Мы остановились у крошечной калитки рядом с громадными мусорными баками, от которых, несмотря на мороз, шел неистребимый дух тлена.

— А теперь надобно тихонько постоять, и покурить, — прошептал он, доставая из кармана пиджака пачку «Медного всадника». Одну сигарету он протянул мне, другую взял сам, поднеся к кончику пламя бензиновой «зиппы».

Курить я не хотел. Это занятие у меня сопрягалось с проблемами, нервическими судорогами, плохим настроением и одиночеством.

Но сигарету всё же взял и вдохнул горьковатый, и даже приятный по морозу дым. В горле запершило.

— Не вздумайте кашлять, — будто угадав мой порыв, просипел Алекс.

Одеты мы были не для улицы. На мне были всё та же клетчатая ковбойка и джинсы, на Алексе — пиджак, белая рубашка и брюки с тёмным лампасом.

Через пару минут меня начало трясти — особенно пробирало, когда ветер, завывая меж прутьев чугунной решетки, толкал в лицо мокрой колючей ладонью.

И я уже было совсем собирался возмутиться, как вдруг, кинув взгляд на площадку рядом с баками, забыл и о холоде, и о странном моём знакомом, и о сигарете в пальцах.

Сначала я решил, что это бомж. Хочет поживиться чем-нибудь, пока мусорщики не опустошили бачки. Но двигался он — оно — слишком бесшумно, слишком изящно для представителя уличного дна. Ноги существа лишь слегка касались земли, как если бы оно передвигалось на цыпочках. Осанка была странная, нечеловечья, а сбоку от подола рваного плаща высовывался длинный, одетый в стальную чешую, хвост…

Я вскрикнул. Всё остальное — и необычная походка и стать — можно было как-нибудь объяснить. Но к хвосту, подвижный кончик которого словно бы жил своей жизнью, я готов не был.

Крик мой был тихим. Скорее, это был всхлип, который издаёт любой, кто получил кулаком под дых, но существо его услышало. Застыло. Повернуло голову.

На одно мгновение воображение моё захватили громадные, с золотисто-желтой радужкой глаза, а потом всё исчезло. Пропало, развеялось. Как собака, которая пыталась загрызть меня прошлой ночью…

— Идёмте, Сашхен. Вы продрогли, — услышал я голос Алекса, и только тогда ко мне вернулись мысли, чувства и осознание себя.

— У него были вертикальные зрачки, — сказал я, не двигаясь с места. — И хвост.

Алекс пожал плечами.

— Шел по лесу крестьянин. Самый обычный крестьянин: две руки, две ноги, две головы… И хвост.

— Кто это был? И что здесь делал? А самое главное: откуда ВЫ знали, что оно здесь появится?

— Отвечу, — кивнул мой спутник. Короткие и чёрные, волосы на его голове лежали плотно, завиток к завитку. — На все вопросы отвечу. Но — в тепле. А то отморозите себе нос.

Выбросив окурок, он пропустил меня вперёд, и мы пошли назад в дом.