Тот самый (СИ) - Зимина Татьяна - Страница 4

Поужинав, удалился «к себе» на раскладушку, достал читанный-перечитанный томик стихов и впервые за несколько месяцев почувствовал себя дома. Удовольствие, недоступное в течении многих лет…

Незаметно для себя я уснул, а проснулся в глубокой тьме — в крошечное окошко под самым потолком не проникало ни зги.

Спросонок я попытался сообразить, что меня разбудило: привык спать чутко, всегда быть, как у нас говорили, «на щелчке». Умение сквозь сон слышать все звуки, и автоматически делить их на условно опасные и спокойные, появлялось само собой, как обязательный атрибут выживания.

Так вот: я проснулся. А значит, сознание моё определило некую опасность, пока ещё гипотетическую.

Проведя краткую диагностику окружающего пространства и организма, я успокоился: поддавливал мочевой пузырь, а значит, реальной опасности не было. И только выбравшись в коридор — ориентировался я в новом помещении плохо, и шел чисто на ощупь — я услышал тихие голоса…

Первой пришла мысль о грабителях. Укурках или гопниках, коих в питерских подворотнях всегда навалом, и которым пришла в голову мысль распотрошить офис процветающей фирмы.

Говорил Алекс. Его развязный, чуть «подшофе» тембр я узнал сразу. И успокоился. Мало ли, какая надобность привела шефа в контору среди ночи…

Говорили не в кухне, а в одной из комнат. Двустворчатые двери были плотно закрыты, и я рассудил, что разговор — не для сторонних ушей. Одно плохо: туалет располагался совсем рядом, слева.

Мочевой пузырь напоминал о себе всё настойчивее, и ждать, пока разговор будет окончен и все разойдутся, сил уже не было.

Стараясь не шуметь, я осторожно надавил на ручку, так же беззвучно закрыл дверь за собой, и только потом включил свет.

Меня окружил помпезный чёрный кафель, на фоне которого беломраморная раковина, ванна и биде смотрелись особенно неприлично. Барочности добавляли краны в форме лебедей и золотые вензеля на зеркале, а так же нелепый зеркальный потолок, из-за которого не слишком просторное помещение напоминало узкую бесконечную трубу.

Подняв крышку унитаза, я сосредоточился, и… совершенно чётко расслышал:

— Так, значит, мушки — по сотне, а говоруны — по полста.

Голос, незнакомый простуженный баритон, шел из-под потолка. Задрав голову, я увидел забранную чугунной решеткой отдушину — вероятно, та напрямую соединялась с соседней комнатой. Отправлять свои надобности в таких условиях сделалось невозможно, и я принялся слушать.

— Не забудь о серебрянках, — это уже голос Алекса. — За них плачу по две сотни.

— Маловато будет, — ворчал хриплый. — Надо бы по три…

— Дам две с полтиной, — торговался Алекс.

— Но только если оптом.

Затем послышался картонно-металлический звук, будто что-то мелкое, но тяжелое пересыпали из одной коробки в другую, а потом всё стихло.

Я уже совсем собрался покинуть мой невольный слуховой пост и потихоньку прокрасться к себе, как вновь услышал голос Алекса:

— Есть две акварели. Масло тоже будет, но позже. На следующей неделе, или дней через десять.

— Через десять поздно, — отвечал хриплый. — Надо бы дней через пять. У меня клиент.

— Хорошо, постараюсь через пять.

— А с Часовщиком как быть?

— Пока никак. Пусть живёт.

— Стрёмно это.

— Понимаю. Но ничем помочь не могу. Пока, во всяком случае.

Наконец раздались шаги, а затем хлопнула входная дверь — я уже научился распознавать её звук, там пружина была с характерным взвизгом.

А я, не снимая штанов, присел на унитаз, и задумался.

Во что я вляпался? «Мушки», «Говоруны», «Серебрянки». Не иначе, речь идёт о наркотиках. К тому же, акварели и масло…

А здесь — турагентство. Очень удобно: иностранные делегации, валюта, паспорта, визы… Сюда, значит, наркота, а отсюда — предметы искусства. И все довольны.

Поднялся, уже не думая о конспирации, включил воду, умылся, похлебал тепловатую, пахнущую хлоркой струю…

Пойти в полицию? И что я там скажу?

К тому же, какова благодарность?.. Человек мне жизнь спас, приютил, дал работу, а я его — в полицию.

С этими мыслями я тронул выключатель и открыл дверь в коридор.

— А, тёзка, — прислонившись к стене и сложив руки на груди, рядом с туалетом стоял Алекс. Пахло от него уже не шампанским, а чем-то покрепче. — Что, не спится?

— Да вот, — я замялся. — Пить захотелось.

— Так шел бы на кухню, — добро улыбнулся мой благодетель. — Там холодильник. Минералка, соки…

— Не подумал, — я попытался просочиться мимо.

— Да ты не торопись, — меня поймали за рукав. — Разговор есть.

Первым делом он извлёк из кобуры кольт и небрежно бросил его на стол.

Я одновременно и напрягся, и ощутил облегчение. Облегчение от того, что он его всё-таки положил, а не направил на меня, а напряжение — от того, что он вообще был…

— Вы говорили, что револьвер нужен только для карнавала, — голос мой понизился почти до шепота.

Тоже особенность организма: в моменты крайнего напряжения говорить очень тихо. Многие принимали это за выражение слабости, страха, но всё было наоборот: еще в детстве, предчувствуя вспышки бешенства, я приучил себя гасить эмоции. Это не притупляло клокотавший внутри гнев, но хотя бы позволяло не выглядеть психом.

— Все слова лгут. Эти — тоже.

Достав из кухонного ящика тряпочки, ёршики и оружейную мазь в жестяной банке с говорящей этикеткой «Глухарь», Алекс принялся разбирать револьвер. «Анаконда» сорок четвёртого калибра, словно он охотился на очень крупную дичь…

…Отщелкал, как семечки из подсолнуха, патроны, вынул барабан и вооружившись зубной щеткой, обмакнул её в мазь.

На мой профессиональный взгляд, револьвер и так был в идеальном состоянии, а значит, нехитрое сие действо требовалось, чтобы занять руки и освободить голову — привычка, свойственная многим военным…

— Значит, Сирия, — неожиданно сказал Алекс и вновь замолчал.

Его молчание создавало пустоту, что-то вроде вакуума, которую хотелось непременно заполнить. Поэтому я спросил:

— Что, Сирия?

— Комиссовали давно?

— Почти год. Но откуда вы…

— Элементарно, Ватсон: Макаровым награждают за ранения и доблесть в бою. В данный момент мы воюем где? В Сирии. Отсюда вывод…

— Может, нужно было спросить, а не шарить по моим вещам?

— Может, — отложив кольт, Алекс достал из шкафчика хрустальные рюмки и бутылку водки. «Арктика», — прочёл я этикетку. Дорогой сорт. И не везде купишь. — Но так быстрее.

Он разлил водку по рюмкам, одну подвинул мне.

— Хотите сказать, я должен стерпеть, потому что мне некуда деваться? — брать водку я не спешил.

— А что, есть? — Алекс глянул коротко, с дружелюбным интересом, и вернулся к чистке револьвера. — Когда мы встретились на улице, ты собирался идти на вокзал.

— Может, я домой собирался.

— В Ростов? Не смешите меня, юноша. С таким образованием и такими замашками… Жить вам в Ростове от силы месяц. Затем — перо под вздох и головой в воду.

Покопался Алекс в моих вещах основательно. Узнать, что я из Ростова, можно было лишь найдя фотографию с дарственной надписью, заложенную в одну из книг…

Но в остальном он прав. Вот и отец всегда говорил: в тебе будто два человека: ботаник и гопник. Гопнику в Ростове — самое то, раздолье. Но как ботаник ты здесь не жилец… Он сам, на свою пенсию, купил мне билет до Питера и напутствовал поступать на филфак. Как в воду глядел: оказалось, военный переводчик — идеальное для меня амплуа. До тех пор, пока ранение не превратило организм в бесполезный хлам…