Всемирная история искусств - Гнедич Петр Петрович - Страница 47

На развалинах древней среднеазиатской культуры суждено было в III веке по Р. X. еще раз зацвести искусству под покровительством новоперсидской державы сасанидов. Не имея особенно серьезного значения и обширного развития, не оказав такого огромного влияния на европейскую архитектуру, какое оказывали искусства магометанское и древнехристианское, оно тем не менее интересует нас как передаточная форма, как звено, связывающее эпохи, как выражение идеи, смелой и романической. Нельзя не видеть в постройках сасанидов желания воссоздать забытую своеобразность могучих памятников древних народов Средней Азии. Строгая выработка новых форм римского стиля не могла остаться без влияния на возрождение среднеазиатских идеалов; огромная техника, многообразные средства, умение владеть массами, — так развитые в Риме, — оказали свое влияние и здесь; но восточная фантазия требовала роскошных форм и слагала архитектуру из смеси старых и новых приемов. Изнеженный стиль Византии приходится по душе сасанидам и путается в их обществе; грубые формы у них вяжутся с изысканной энергией и свежими порывами творчества.

Развалины Персеполя дали нам приблизительную картину развития архитектонических принципов в Средней Азии в эпоху глубокой древности. Преемники Александра Македонского образовали там империю селевкидов, потом там царили парфяне целых пять столетий, и, наконец, в III веке являются сасаниды.

Артаксеркс, уверявший, что он потомок великих персидских царей, завладел в ту пору престолом Персии и, восстановив во всей чистоте учение Зороастра, образовал крепкое, твердо сплоченное государство, смело противопоставившее свои силы слабеющему Риму. Веротерпимость, впоследствии составившая одну из черт характера мусульман, была сильна и у их предшественников, сасанидов. Цари призывали художников, мудрецов и ученых в свой дворец, без различия национальности и религиозных воззрений. На персидский язык переводятся индийская и греческая литературы, пишется летопись царства, которая служит материалом для знаменитого Фирдоуси, написавшего эпическую поэму «Шахнаме». В зданиях Пальмиры сказался во всей силе стиль упадка Римской империи, так называемый барокко. Порой в сасанидских развалинах встречаются коринфская колонна и пилястры. Любя купольные постройки, они в то же время не признают парусов, которые практиковались Римом, и заменяют их нишами. Купол у них не круглый, а эллиптической формы, которая составляет первый намек на стрельчатый купол. Лепка на сасанидских зданиях давно обвалилась, а лепка внутреннего убранства, дошедшая до нас, громко говорит о византийском влиянии.

Весьма много самобытного и менее римского влияния чувствуется на постройках Феруз-абада, близко подходящего к типу персеполитанских построек. В общем сооружение сухо и тяжело, двери и петли целиком заимствованы из Персеполя. Дворец Та-Кесра, в царствование Ануширвана, дает новые мотивы: полуциркульная арка свода представляет округленную стрельчатую линию огромной величины. В Та-Кесра арка эта по своей огромной пропорции убивает все остальное, — двери и окна кажутся легкими. Зачатки романской и даже готической архитектуры здесь удивительно ясны. Когда в Европе еще и не появлялась готика, здесь уже встречаются стрельчатые окна и даже готические трилистники, правда в грубой форме. Да и вообще царство сасанидов напоминает средневековую Европу, с ее замками, феодальной системой, рыцарями и трубадурами.

Остатков пластики от сасанидов дошло до нас много. Рельефы изображают наглядно деяния и обстановку царей, служа блестящими иллюстрациями к местным летописям. Аллегория и символы здесь господствуют во всей силе. Нередко здесь трактуется символическое возведение на престол победы Шапура над Римом. Общее расположение монотонно, но отдельные детали и типы характерны и оригинальны.

Сухость линий, отсутствие складок, присущее первейшей эпохе сасанидского барельефа, впоследствии преобразовались в гораздо более жизненные картины. Одним из любимейших изображений было так называемое аллегорическое венчание на царство. Изображается оно обыкновенно так: два всадника едут друг другу навстречу, причем лошади сделаны на одной линии, едва не стукающиеся лбами; один из всадников подает венок с лентой, который принимает другой всадник; собственно говоря, трудно сказать, что обозначает этот сюжет. Скульптуру сасанидов можно поставить в параллель с кипрскими барельефами времен Константина; впадение в манерность заставляет тщательно разрабатывать детали костюмов и не заботиться о главном. Но тем не менее иные работы несравненно лучше византийских того же времени. Нередко встречаются картины охот, где ловцы представлены на лошадях, слонах, верблюдах и в лодках; фигуры слонов и экспрессия движения переданы прекрасно. Олени и кабаны, на которых совершается охота, изображены очень наглядно с ловко подмеченными движениями; местами является даже ракурс.

Сасанидская живопись хотя не дошла до нас, но если судить по позднейшим миниатюрам рукописей, отличалась яркостью красок. Миниатюры эти обладают таким горячим колоритом, до которого далеко лучшим миниатюрам Западной Европы.

Стиль сасанидов не успел выработаться до могучей, самостоятельной формы и был подавлен владычеством арабов, на которых, несомненно, оказал огромное влияние.

Четыре года спустя после смерти Юстиниана в Мекке родился человек, оказавший огромное влияние на судьбы человеческого рода. Европейцы его прозвали обманщиком, в Азии — величайшим из пророков. Он дал арабам новую религию, упрочил в них великое понятие о монтеизме, отучил их от поклонения фетишам и от идольского культа; его вероучение отняло у христиан лучшую половину их владений, и в том числе колыбель их религии, Палестину, охватило собою всю Северную Африку, перешло в Европу, и она только чудом спаслась от его влияния. Теология Магомета была проста: «Бог един», — этим сказано все. В отвлеченную метафизику он не пускался, он требовал нравственной чистоты — пост, молитву и милосердие. Он говорил, что каждый добродетельный человек спасется без различия религии и национальности. Он говорил: «Бог един, и Магомет пророк его», — это было нечто большее, чем самоуверенность и обман. Развернув теперь, более тысячи лет спустя, карту распространения человеческих религий по земному шару, мы увидим огромное пятно одноцветной окраски, захватывающее Центральную Азию, часть Сибири, всю Малую Азию, Аравию и добрую половину Африки. Притязания Магомета на имя величайшего пророка, посланника Божия, распространителя лучшей веры, оказались, таким образом, небезосновательны.

К христианству Магомет отнесся вполне терпимо, но с понятием о Троице у него не могло составиться другого понятия, как о трех божествах, и почитание Богоматери он сводил на многобожие. Он отринул учение о безбрачии, утверждая, что взаимное сожитие — естественное состояние человека. Аскетизму, развившемуся на Западе, он противополагает многоженство, предоставляя его правоверным не только в здешнем мире, но и в загробном.

Христианство было вполне подавлено в тех самых пунктах, с которыми были связаны его наиболее дорогие воспоминания: в Палестине, в Малой Азии, в Египте и в Карфагене. Палестина была началом учения; в Малой Азии основались первые церкви; из египетской Александрии пошло первое учение о Троице; из Карфагена вера перешла в Европу. Успешное распространение магометанства мы должны объяснить тем, что христианская вера для толпы, для массы представлялась нередко в ложном свете, при постоянных пререканиях епископства из-за первенства и замене истинной религии метафизическими спорами. Всевозможные ереси опутывали страны: монофизиты, евтихиане, несториане, ариане подготовили как нельзя лучше почву для фанатического пророка и могущественного завоевателя.