Сочинения великих итальянцев XVI века - Джелли Джанбаттиста - Страница 100

Джусто. Что же это за причины?

Душа. Первая: старость лишает людей возможности заниматься делами; вторая: она делает немощными их тела; третья: она отнимает у людей удовольствия; четвертая: она приближает смерть.^[536]

Джусто. Так ты считаешь, что старость неправильно осуждают?

Душа. Конечно, неправильно. А чтобы ты узнал, в чем тут ошибка и где правда, рассмотрим внимательно это мнение. Начнем с первой причины. Скажи, какими делами лишает возможности заниматься старость?

Джусто. Как какими? Всеми.

Душа. Не говори так, это неверно. Знаешь ли ты, что это за дела? Только те, которые требуют силы, а они подходят скорее животным, чем людям; ведь большинство животных природа наделила большей силой, чем нас, чтобы они служили человеку и избавили его от лишних забот; нам же она дала ум, чтобы мы могли управлять животными. И если ты хорошенько подумаешь, то убедишься, что большой силы требует рабская работа, и умные люди для этого используют животных. А дела наиболее важные требуют не силы, а осмотрительности и мудрости, которые в изобилии есть у старости.

Джусто. А как же военное дело? Или ты полагаешь, что им можно заниматься, не обладая силой?

Душа. Нет. Но в нем намного полезнее осмотрительность и мудрость, чем сила.

Джусто. Кому ты докажешь, что, когда необходимо действовать, полезнее тот, кто сидит и ничего не делает, чем тот, кто сражается?

Душа. Любому благоразумному и опытному человеку ясно, что намного труднее командовать и отдавать приказы, чем подчиняться и хорошо действовать. Если ты настаиваешь на своем мнении, тебе следует признать, что на корабле гораздо полезнее те, кто гребут, убирают и натягивают паруса, чем кормчий, ведущий корабль, поскольку те работают, а он стоит и отдает распоряжения.

Джусто. А что стал бы делать командир, если бы у него не было подчиненных?

Душа. Он допустил бы без них намного меньше ошибок, чем они без него. Поэтому посмотри и увидишь, что очень мало преуспевающих городов, которыми управляют не старики. Ведь если молодые иногда и расширяют границы своего города, они потом оказываются неспособны их отстоять, ибо их отвлекают страсти, подобные жажде, сопровождающей сильную лихорадку; итак, молодым присущи любовь, гнев и многие другие страсти. Кроме того, они честолюбивы и жаждут похвал, поэтому часто бездумно пускаются в тяжелые и опасные предприятия, приносящие немало вреда и позора. Но что еще хуже, они слишком доверчивы, их обнадеживает любой пустяк, они не заботятся об имуществе и со всеми делятся своими тайнами, поэтому их необыкновенно легко обмануть. Иное дело многоопытные старики, которые в мирских делах уже много раз были обмануты и поэтому не идут необдуманно на авантюры, не высказывают то, что у них на душе, мало доверяют людям и не питают больших надежд. И поскольку они знают, как трудно нажить состояние, они не транжирят деньги, как молодые, а откладывают на черный день.

Джусто. Вот большинство их и становится скупыми, они забывают о щедрости, от которой человеку наибольшая польза, особенно тому, кто управляет другими, ведь щедрому господину служат с любовью, а каждому известно, что власть, основанная на любви, намного прочнее и тверже, чем основанная на силе.

Душа. То, что ты называешь в молодых щедростью, на самом деле расточительность, поскольку молодые легко одаривают тех, кто их хвалит или доставляет им какое-нибудь удовольствие, в то время как старики, более мудрые и лучше во всем разбирающиеся, одаривают тех, кого следует, тем, что следует, и когда следует, — в этом-то и заключается щедрость. Видишь, как ты ошибался, говоря, что старость лишает людей возможности заниматься делами; она, напротив, делает их более сведущими и разумными. А это те добродетели, которые, как я тебе сказала, необходимы для великих деяний.

Джусто. Ну, пусть будет так, не стану спорить; ведь и вправду тяжелый труд скорее подходит для животных, а рассуждение и разумение — для человека; но ты же не станешь отрицать, что старость влечет за собой множество болезней и так ослабляет человеческое тело, что заслуживает проклятий, и лучше бы ее вовсе не было.

Душа. А разве другие возрасты не повинны в том же самом и даже еще больше? Ведь болезни, которые приносят детство и молодость, намного опаснее — они наступают внезапнее и сильнее действуют на жидкости и кровь, и эти недуги в большинстве случаев серьезнее у молодых, чем у старых.

Джусто. А как ты мне это докажешь?

Душа. Зачем тратить на это силы, если тебя может убедить опыт? Разве ты не видишь, что намного больше людей умирают в детстве, чем в молодости, и меньше всего тех, кто доживает до старости?

Джусто. Ты, конечно, права. Едва ли двое из ста родившихся доживают до пятидесяти лет.

Душа. А отчего, по-твоему, это происходит, как не оттого, что другие возрасты намного больше, чем старость, подвержены опасным болезням?

Джусто. Не знаю. Я-то вижу, что если молодых умирает много, то из стариков не остается никого.

Душа. Хорошо сказано! Разве не должны все в конце концов умереть?

Джусто. Ну, я готов с тобой согласиться, что в старости не больше, чем во всяком другом возрасте, смертельно опасных болезней. А что ты мне скажешь о кашлях, простудах, параличах, болезнях почек и тому подобных хворобах, которыми молодые не страдают и которые донимают стариков?

Душа. Скажу, что в них больше виноваты сами люди, чем старость.

Джусто. А почему?

Душа. Сравни, какую жизнь они ведут в старости и какую вели раньше, и сам поймешь; ведь ты увидишь, что старики, забыв о своем возрасте и о том, что силы у них не те, что в молодости, пьют и едят то, к чему привыкли, а может быть, и в большем количестве. Однако природа, которая, как мы указывали, не может способствовать хорошему перевариванию пищи, порождает те ненормальности, от которых идут эти беды. А возможно, в молодости они вели беспорядочную жизнь и нажили те болезни, которые обнаруживаются лишь в старости, когда человеческая природа ослабевает. Но старик, который отдает себе отчет в своих возможностях, живет, считаясь с ними, пьет и ест лишь для того, чтобы восстановить силы, а не подорвать их, здоровее, чем молодой. Ты же знаешь, я не раз тебя наставляла, как надо жить.

Джусто. Выходит, чтобы быть здоровым, старик должен столького остерегаться, что он лишится всех удовольствий. Вот ты и сама признала, что второй упрек старости справедлив — она лишает человека всех удовольствий.

Душа. Давай рассуждать спокойно. Не думай, что ты меня подловил. Разве ты не помнишь, я тебе много раз говорила, что еда, питье и тому подобное связано с восполнением какого-нибудь недостатка, и это удовольствие лишь постольку, поскольку человек испытывает в чем-то потребность, а как только он удовлетворит свое желание, само действие будет доставлять ему неудовольствие.

Джусто. Пусть это неудовольствие, но есть еще много других удовольствий, которых лишена старость, так что ее можно смело и без всякого страха порицать.

Душа. Напротив, ее следует как можно больше восхвалять. Ведь если поразмыслить, она лишает человека только того, что в любом возрасте достойно порицания.

Джусто. Не позволю тебе так говорить. Ведь человек, который в этом мире не разрешает себе ни одного удовольствия, все равно что и не появился на свет.

Душа. Да. Но что ты понимаешь под удовольствием?

Джусто. Радости от жизни в этом мире. Разве не знаешь? Можно подумать, что ты родилась лишь вчера вечером! А ведь мы уже много лет вместе.

Душа. Если ты имеешь в виду удовольствия от питья, еды и праздности, с теми пустыми и похотливыми мыслями, которые она порождает...

Джусто. А какие, по-твоему, я должен иметь в виду? Те, что получают от поста, труда или самоистязания, как некоторые безумцы?

Душа. Ты очень и очень ошибаешься. Напротив, как говорил Архит из Тарента^[537] — если ты помнишь его жизнь, я ведь знаю, ты много раз ее читал, — природа не дала людям более серьезного и опасного зла, чем сладострастие и телесные наслаждения.