Алексей Косыгин. «Второй» среди «первых», «первый» среди «вторых» - Телицын Вадим Леонидович - Страница 79

Разозленный Л. Джонсон, которого Косыгин, по сути дела, отчитал, «как мальчишку», вновь, уже в более резкой форме, потребовал от руководства Израиля выполнить свои обязательства… Так или иначе, но войну удалось прекратить именно в тот день — 10 мая 1967 года.

Кстати, египетского министра обороны Шамса эд-Дина Бадрана, который стремился втянуть в конфликт с Израилем и СССР, после поражения египетской армии в Шестидневной войне обвинили в «заговоре с целью захвата власти», арестовали и осудили… к пожизненному лишению свободы[432].

…Обмен мнениями с американским президентом заставил Косыгина размышлять над главнейшими и сложнейшими геополитическими событиями… Частично свои раздумья, идеи, планы он изложил — очень аккуратно — 19 июня 1967 года во время выступления на Чрезвычайной сессии Генеральной Ассамблеи ООН, посвященной проблемам Ближнего Востока, а также 23 и 25 июля 1967 года на встречах с президентом США Линдоном Джонсоном в Гласборо (штат Нью-Джерси), где обсуждались не только ситуации на Ближнем Востоке и во Вьетнаме, но и пункты будущего договора о нераспространении ядерного оружия (заключен в 1968-м).

^{Постановление Совета министров СССР № 640 «Об утверждении Общего положения о министерствах СССР». 10 июля 1967. [ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 1. Д. 811. Л. 168]}

Первая встреча длилась пять с половиной часов. На брифинге для журналистов Джонсон был откровенен:

— Мы не пришли к новому соглашению, этого нельзя достичь в результате одной беседы, но мне кажется, что мы достигли лучшего взаимопонимания.

Косыгин его поддержал:

— Действовать надо не спеша.

Вторая встреча продолжалась в два приема: четыре и три часа. Однако конкретных результатов вновь достичь не удалось. Но стало очевидным, что Советский Союз, Косыгин это подтвердил публично, не намерен оспаривать результаты Шестидневной войны и не пойдет на столкновение с Соединенными Штатами на Ближнем Востоке[433].

Примерно о том же Алексей Николаевич говорил в послании Линдону Джонсону от 19 ноября 1967 года: «Правительство Соединенных Штатов по-прежнему стоит за скорейшее политическое урегулирование на Ближнем Востоке, но не выдвигает никаких новых условий или новых толкований по альтернативным проектам резолюции… США и СССР во избежание потери времени должны предложить согласованный проект резолюции по политическому урегулированию на Ближнем Востоке для обсуждения его в Совете Безопасности ООН».

Далее следовали чисто идеологические штампы, которыми был «богат» и текст косыгинского выступления на сессии ООН:

— Советский Союз исходит далее из того, что Ближний Восток играет и будет играть большую роль в системе мирового хозяйства и в международной жизни. Агрессор получил награду за свои действия в виде территорий, которые ему не принадлежат, или любой другой форме. Израильские экстремисты, охваченные шовинистическим военным угаром и волной авантюризма… Недопущение и обуздание агрессии…

…Советское правительство исходит, прежде всего, из необходимости безотлагательного устранения последствий израильской агрессии против арабских стран и восстановления мира и прежде всего решения самого острого, коренного вопроса — вывода израильских войск с оккупированных ими территорий арабских государств… Не думаем, однако, что возобновление поставок американского оружия Израилю — стране, совершившей и продолжающей агрессию против арабских государств, будет способствовать пробуждению у израильских руководителей чувства реальности. Последними наглыми военными провокациями Израиль явно пытается осложнить путь к урегулированию, перечеркнуть работу, которая ведется в интересах выработки какой-то общей платформы. Советский Союз исходит и намерен исходить из того, что государства не могут жить по политическому календарю, который удобен для Израиля[434].

Предполагаем, что в большей степени эти идеологические «ремарки» — дань идеологии, времени и особенностям советской дипломатии… Вообще Алексей Николаевич был очень осторожен, тем более если речь шла о международной обстановке. И, что называется, правильно делал. В тех случаях, когда он все же не сдерживался, о его словах докладывали лично генеральному секретарю ЦК КПСС. Так, Л. И. Брежнев в своем дневнике оставил от 23 января 1970 года такую запись: «Вечером Д. С. Полянский[435] по телефону рассказал мне, как Алексей Николаевич звонил ему, [был] очень мил и клеветал на Нассера [глава Египта в то время. — В. Т.], что он не вождь, не лидер, и т. д.»[436].

Почему всеми этими вопросами не занимался министр иностранных дел А. А. Громыко? Эта сфера — не Косыгина, по сути.

Объяснить это можно было только одним — тем авторитетом, которым Алексей Николаевич Косыгин пользовался среди мировых лидеров — президентов, дипломатов, политиков, и той завистью, которую испытывали к Косыгину советские лидеры. Конечно, они тщательно скрывали подобные настроения, но «следы» остались — в дневниках и мемуарах.

Но, как у всякого дипломата, — «ничего нельзя было прочесть на твердом, опрятно прибранном лице» Косыгина[437].

Однако… Один из руководителей советских спецслужб Вадим Кирпиченко вспоминал, как они летали вместе в Египет:

«По возвращении во дворец уже поздно вечером Косыгин имел обыкновение минут двадцать гулять по дворцовому парку… Здесь он уже отвлекался от политики, от арабского мира и переключался на более интимные темы. Говорил он и о своем возрасте, о состоянии здоровья, о необходимости не поддаваться наступающим недугам и немощам. При этом он распрямлял плечи, словно показывая, как надо это делать. На второй этаж дворца он тоже пытался быстрой, молодцеватой походкой подниматься по лестнице, минуя лифт.

— В следующем году мне будет семьдесят лет — это уже много…

Однажды, уже совсем неожиданно, Алексей Николаевич заговорил о том, что несколько лет назад потерял жену, что она была очень образованной и доброй женщиной, настоящим другом. И от этих откровений, сделанных, по существу, незнакомому человеку, мне стало как-то тоскливо. Я вдруг почувствовал, что он очень одинок, что ему надо выговориться, что невмоготу хранить в себе свои тяжелые мысли. Очевидно, предположение о его душевном одиночестве было верным: к тому времени прошло уже семь лет после смерти жены, а говорил он об этом так, будто эта невосполнимая утрата была совсем недавно, чуть ли не на днях. Жизнь все больше пригибала его, он чувствовал наступление дряхлости, да и отношения с Брежневым были крайне напряженными, если не сказать враждебными. От моих встреч с Алексеем Николаевичем остались у меня ощущение безысходной грусти и теплое чувство к большому человеку…»[438]

Все-таки о Косыгине советский обыватель знал мало: да, скромен, да, спокоен, да, выделялся на общем фоне других членов Политбюро ЦК КПСС. Но многое из его деятельности оставалось вне поля зрения современников…

…Действительно, после смерти жены Косыгин старался чаще бывать вне стен своего дома… Все здесь ему напоминало ушедшую из жизни супругу. Чаще задерживался в рабочем кабинете, старался чаще выезжать в санатории в Подмосковье, несмотря на солидный уже возраст, он не отказывался от многокилометровых пешеходных прогулок, продолжал увлекаться рыбной ловлей (готовил отличную уху), греблей на байдарке… Широкую известность и озабоченность, последнее — у руководства КГБ СССР, лично Ю. В. Андропова, и Министерства здравоохранения Советского Союза, лично Е. И. Чазова, — получил его поход через Главный Кавказский хребет в паре с президентом Финляндии Урхо Калева Кекконеном. Вместе они прошли около 200 км, поднялись на Клухорский перевал (2 782 м) и спустились к Черному морю. Часто стал бывать в Кисловодске, который полюбил и где проводил несколько недель каждое лето.