Наследники - Федоров Евгений Александрович - Страница 84
- Предыдущая
- 84/125
- Следующая
Между тем и в окрестностях Екатеринбурга уже бушевало пламя крестьянского восстания. К северу от города действовали отряды наиболее энергичного пугачевского полковника Белобородова. Окрестное заводское население и приписные крестьяне с охотой бежали к нему. В селениях оставались лишь престарелые и дети. Положение Екатеринбурга, оказавшегося вдруг в центре восстания горнозаводских крестьян, было плачевное.
Полковник Василий Бибиков, главный распорядитель обороны города, жаловался генералу Чичерину:
«Здесь в городе денежной казны имеется такая сумма, что с великим только сожалением сказать о том можно. Город вовсе не укреплен, и воинской команды в нем не более ста человек, рекрутов же хотя считается до семисот, но многие распущены по домам, да хотя бы и все были налицо, токмо пальбе нисколько не учены…»
Но и сам Бибиков только и думал о том, как бы поприличнее улизнуть в более безопасные места.
Белобородов же действовал умело. Во всех его распоряжениях чувствовалась твердая рука и воинский дух. Он постепенно занимал завод за заводом, усиливался людьми и вооружением. Население везде радостно встречало его отряды, охотно снабжало продовольствием. Там, где проходили войска Белобородова, они вылавливали ненавистных заводских правителей, приказчиков и других господских угодников и вешали их.
— Вишь, что робится! — загадочно смотрел на Селезня ямщик. — В большой риск я пустился. Выходит, обмишурился! Мне две взять с тебя, а я по доброте сердца моего согласился на тысячу рублей! — сказал он, и глаза его воровски забегали.
Это вселяло тревогу. «Продаст при случае, иуда!» — с ужасом думал Селезень, холодея при мысли о предательстве. Но тут же он успокаивал себя: «Нет, невыгодно ему меня выдавать. Пугачевский полковник ничего не даст, да еще коней отберет!»
Скрывая свою внутреннюю тревогу, он строго сказал Копеечкину:
— Ну что ж, заверни к сатаниным детям и продай христианскую душу! Я так мыслю, обоих на релю[12] вознесут! Скажу, что и ты демидовский служка. Ась? — прищурив глаза, нахально спросил Селезень.
— Тьфу, черт, оборотист! — покачал головой Копеечкин…
Темной ночью ельниками, минуя заставы повстанцев, им удалось все же проскочить в город и устроиться на постоялом дворе. Совсем неузнаваем стал Екатеринбург. Приказчик долго ходил по улицам, присматривался и удивлялся невиданным доселе порядкам.
В городе царила паника, гарнизонная команда была до того распущена, что только для видимости несла свои воинские обязанности. Солдаты или спали, или бражничали. Рассказывали, что однажды ночью дежурный офицер, проверяя посты, забрал все ружья у солдат, несших караул при доме главного горного начальника. Караульщики преспокойно спали, и можно было все вывезти.
Горные власти потихоньку сбежали из Екатеринбурга, и пугачевские войска постепенно окружали город. Авангарды Белобородова разместились по селам и деревням, расположенным неподалеку от Екатеринбурга. Вскоре должно было прекратиться всякое сообщение с городом. Так как повстанцы не допускали туда обозов с продовольствием, цены на хлеб быстро возросли. Прицениваясь на базарах к зерну, Селезень ахал: бравшие ранее по восьми копеек за пуд купцы теперь требовали по семнадцать копеек и более…
«Ох, плохо, весьма плохо! — тревожился приказчик. — Как я только проскочу в Нижний Тагил!»
Обеспокоенный увиденным и услышанным, угрюмый Селезень поздно вечером вернулся на постоялый двор. За окном синели ранние сумерки, кричало воронье, примащиваясь в соседней роще на ночлег. В большой темной избе за тесовым столом сидели ночлежники, потные бородатые мужики, и играли в зернь[13]. Слабое пламя лучины едва освещало возбужденные лица игроков, среди которых сидел брюхатый с толстым багровым носом шатучий монах. Широкоплечий, здоровенный, он весь был покрыт буйными волосами. Жесткие пучки их лезли из ноздрей, из ушей, покрывали толстые проворные пальцы, рыжим пламенем бушевали в огромной курчавой бороде. Из-под нависших косматых бровей инока лукаво глядели шустрые глаза. Подле него на столе стояла жестяная кружка для сбора пожертвований. Монах опускал в нее выигранные медяки и серебрухи. Потряхивая скарбницей, он басом провозглашал:
— Чада мои милые, кто еще?
Везло шатучему! Рядышком пристроился Сидорка Копеечкин и алчно смотрел на проворные руки монаха. Он восхищался проворством инока:
— А ну-ка, отец, кинь еще косточку!
Селезень неслышно подошел к столу и подсел к игрокам. Мужики хмуро выкладывали на стол медяки. По лицу Копеечкина растекался пот, борода была взъерошена.
Монах загремел костяшками, ухмыльнулся в бороду и снова провозгласил:
— Во имя отца и сына и духа святого! Начнем, милостивцы, новый кон!
Он невидимо, ловко перебрасывал кости. Мужики-ротозеи очарованно смотрели на мелькавшие волосатые руки и не замечали шулерства. Копеечкин то проигрывал, то внезапно и ему перепадал медяк.
Пламя в светце потрескивало. На крепостной каланче пробили полночь, в избе стало душно, парно. Мужики, злые, с опустошенными карманами, один за другим покидали застолицу.
— Куда, милые? — с улыбочкой спросил инок. — Давай еще!
— Все подчистую! — признался проигравший и тут же в доказательство выворотил карман…
Селезень забрался на полати и вскоре заснул под завывание метели за окном.
Утром хозяин постоялого двора, схватившись за голову, заголосил на всю избу:
— Ой, загубили! Ой, зарезали!
Монах и мужики бросились к сараям. Ни гнедого, ни серого в хлеву не оказалось.
— Укатил черномазый дьявол! — выругался инок, и вдруг лицо его обмякло. Он с завистью подумал о Селезне: «Вот провора мужик!»
Иван Селезень в полночь примчал к Нижнетагильскому заводу. Падал густой мокрый снег, и все кругом потонуло в глубоком мраке. Где-то из-за снежного сугроба мелькнул и погас одинокий огонек. Кони испуганно всхрапнули и разом остановились перед невидимой преградой. Из тьмы внезапно вышли два здоровенных мужика в собачьих дохах, с рогатинами в руках.
— Стой, куда прешь, сатана! — раздались сильные и злые голоса.
— В Тагил тороплюсь! Дорогу! — рассерженно прикрикнул на них продрогший приказчик.
— Кто такой? Зачем? — грубо спросили мужики.
Селезень вдруг испугался. «А кто они сами? Ишь как неприветливы», — подумал он и сразу попытался схитрить:
— По всему догадываюсь, кому вы привержены…
Мужики угрюмо молчали. Селезень беспокойно завертелся в санях и многозначительно продолжал:
— Посланец царев, вот кто! Еду принимать завод!
— Эх, вона что! Сам на рожон припер, сатана! — удивленно выругались охранники, и не успел приказчик опомниться, как его живо извлекли из саней и повалили в сугроб.
— Братцы, братцы! — завопил Селезень. — Да я пошутковал малость!
— Знаем таких! — озлобленно закричал бородатый страж. — Ну-ка, Гришка, вытряхивай его!
Они привычными руками быстро стащили с него тулуп, поддевку и заголили спину.
— Эй, ребята, сюда! Вора пымали!
Из тьмы вынырнули еще три егеря с плетями и начали полосовать Селезня.
— Ой, милые, да вы сдурели! Своего бьете! — заголосил приказчик. — Да я с Кыштымского завода! Селезень я!
— Будет врать! Бей его, Гришка, и за селезня и за уточку! — подзадоривал егерей бородатый хват.
— Братцы, братцы, да из вас душу за меня вытряхнут! Остановись, ироды!
Но это только подлило масла в огонь. Молодцы изо всей силы полосовали Селезня, он не сдержался и от жгучей боли завопил:
— Ратуй-те-е!..
Круто досталось бы кыштымскому приказчику, да спасло его неожиданное появление управителя Нижнетагильского завода Якова Широкова. Он совершал объезд караулов, выставленных вокруг завода, и услышал крики.
- Предыдущая
- 84/125
- Следующая
