Чертополох и золотая пряжа (СИ) - Ершова Алена - Страница 47

— Ты с кем говорила, росинка моя?

— Я Грею показывала матушкины дары. Он нашел их полезными.

Мужчина погладил дочь по щеке и печально улыбнулся.

— Скучно тебе, сходила бы завтра, погуляла, чего сиднем за станком ткацким сидеть?

— Обязательно, папа. Доброй ночи.

Глава семьи ушел, а Румпель сдернул с себя плед и стал его рассматривать. Большой, добротный, сотканный и подваленный, чтобы ни дождь, ни снег был не страшен. С фамильной клеткой и пушистой бахромой. Но самое главное не это, а то, что хозяин дома смотрел и не видел скрытое за ним.

«Сейдкона», — пришло понимание, а вместе с ним всплыло давнее обещание приходить на помощь дочери Эйнслин.

— Нехорошо старших обманывать, — глухо произнес Румпель.

— А я и не обманывала, — девочка насупилась. — Сказала, что Грею показываю дары. А то, что папа третий дар не заметил, так в том нет моей вины.

— Ну-ну, а плед откуда? Сама соткала или от матушки достался?

— Сама, — не без гордости ответила Айлин. — Я заметила, что он сокрыть может, еще когда Грея от мальчишек прятала. Но иные вещи не выходят.

— Хочешь научу? — Румпель поймал себя на том, что улыбается.

— А ты сказки знаешь? — Девочка аж подпрыгивала на месте.

— Знаю.

— Тогда хочу! Только звать тебя как? Я, конечно, могу и подарочком, только вот думаю, тебе неприятно будет.

— Нууу, — Румпель намеренно сделал паузу, уж очень ему было интересно, как отреагирует егоза. — Люди называют меня Темный лэрд, и я думаю, тебе этого имени будет достаточно.

— Аааа! — У девчонки, словно два факела, загорелись глаза, — Ооо, вот значит как! Простите меня, сэр, конечно, я хочу быть вашей ученицей.

— Хорошо, тогда начнем с простого. — Румпель приметил большой сундук и уселся на нем. — «Шерсть-говорунья». Принеси четыре пучка шерсти и хорошенько растрепай их…

Они прозанимались всю ночь, но стоило небу стыдливо порозоветь на горизонте, как Румпель почувствовал, что пора расставаться.

— Всего доброго, малышка Айлин.

— До встречи. Я буду ждать вас!

— Зови, и я приду.

И она звала. Три года Темный лэрд обучал девочку сейду. Три года длилась дружба ребенка и колдуна, коего после победы над жутким демоном Наклави боялись все от мала до велика. Но всему приходит конец, вот и им суждено было расстаться на долгих десять лет.

А все началось с того, что Магда, соседка, уж очень хотела стать женой вдового мельника и под окнами его усадьбы проводила больше времени, чем у себя дома. Она-то и приметила свет в окне девичьей спальни, да темный мужской силуэт.

— Иден, а кто это к твоей дочери ночами ходит? — спросила она однажды мельника.

— Нет никого, — буркнул он, а сам призадумался. Стал на ночь собак отвязывать да двери сам запирать, но в доме все оставалось по-прежнему.

— Не поймал гостя? — поинтересовалась Магда седмицу спустя. — Я его так в окнах и вижу.

Несколько ночей подряд караулил мельник под дверями спальни дочери, даже вломился один раз, когда смех ему почудился. Но только и увидел заспанного ребенка да рычащего пса.

А соседка не унимается, смеется. Мол, значит, не простой человек в гости ходит, а сид. Увели дети богини Дану жену, теперь и дочь морочат. Не выдержал мельник, отослал Айлин на мельницу, якобы свежий помол сторожить, а сам содрал доски с пола в ее комнате, да засыпал подпол солью. С той поры ночью в девичьих окнах свет не горел более. Правда и сама молодая хозяйка словно потухла вся, бледная стала, как льняное полотно. Шептали люди, что однажды даже на озеро топиться ходила, да живая вернулась. Брешут, наверное. Кто темное дело сотворить хочет, редко когда останавливается.

Время шло, и выросла мельникова дочь красавицей и умелицей, да такой, что сам король Гарольд пожелал ее в жены взять.

Под ветвями раскидистого ясеня бежал ледяной ручей. В тени, у самых корней, дремала, свернувшись клубком, змея. Юркая белка сновала с ветки на ветку и громко стрекотала. На самой вершине чистил перья огромный орел. А неподалеку, во врытой в землю избе три женщины недоуменно рассматривали полотно. На горизонтальном станке, между двумя валами, пестрела сложными узорами ткань. Та, что помнит прошлое, водила по ней когтистым пальцем, словно по карте.

— Вот здесь, сестры, прилипла, словно пыль, ровница сказания об Огненном копье. Навилась и потянулась через основу. Никто не сковырнул паршивку, ведь сказки и легенды прямо не влияют на полотно. Мы пряхи и ткахи, а не каменщицы. Ткань бытия гибка. Но ровница растянулась на долгие годы, прочно вошла в полотно, притворилась основой, и вот уже новый виток. Мы его сами воткали, помните, изменение истории? Той, что чтит настоящее, показалось кощунственным то, что смертный будет знать целиком свой вирд. Она вплела в последний год жизни короля алый узор. Мы все ее тогда хвалили, как ладно вышло. А вот эта нить напиталась доверием и подтянула обещанье. Простое, незамысловатое, но мы знаем, где полотно соприкасается с другими судьбами, вирд особенно тонок. Что ж, алый узор оказался не только хорош, но и двухсторонен. Королева пожелала особое посмертие своему мужу, и черная ровница стала толще.

— Толще-то толще, но ровница еще не нить. — Та, что знает будущее, волновалась. Демон Наклави протоптал новые, темные тропы вероятностей.

— Верно, сестра, вот тут-то и вмешался дождь.

— Дождь?! — хором воскликнули вершительницы судеб.

— Дождь. Он потушил погребальный костер, не дав душе отсоединиться от тела, усмирил огненное копье, соединил море с сушей и породил чудовище.

— Но для чего? — Сестры выглядели обеспокоенными.

— Для того, чтобы проследить выполнение договора.

Огни плясали, выгибаясь на стенах причудливыми тенями. Лизали каменное нутро холма, растекались черными кляксами, чтобы начать жить собственной жизнью. Не менее веселой и беззаботной, чем существа, породившие их. Смех, волшебная музыка и пьянящие ароматы наполняли залы, усиливались, отталкиваясь от стен. Ночь впитывала всеобщее веселье, насыщалась им, становилась темнее, гуще, опасней.

Тонкие, гибкие сиды в летящих одеяниях растворялись в танце, отдавая всех себя на милость невзрачного человека. С блуждающей улыбкой он водил смычком по струнам тальхарпы, извлекая из простого инструмента ритмичные звуки. Льюис Молчун удостоился великой чести играть для детей богини Дану. Зеленоглазые, хрупкие девы поили его вином и кормили алыми ягодами. Сок стекал по бороде музыканта, а красавицы ловили его собственными губами, дабы мастер не отвлекался и не прекращал игры.

Вдруг по залу промчался ледяной вихрь, пол и стены покрылись изморосью, а вода в кубках замерзла. Музыка оборвалась. Льюис недоуменно посмотрел на заледеневшие струны, потом поднял глаза и зажмурился от колкой красоты синеликой женщины.

— Боишься меня, человек? — проурчало над самой головой. Льюис открыл глаза, чтобы утонуть в ледяных озерах. — Боишься, — печально признала она. — А так? Лучше? — Сида отступила на шаг, и морозная синева кожи сменилась снежной белизной.

— Что ты здесь делаешь, Кайлех? — мощный голос бурей пронесся над залом. Обитатели холма расступились, и дочь Кам Люги наконец увидела того, к кому пришла.

Ноденс с Холмов, Лесной царь и повелитель сидов, восседал на высоком троне, увенчанном оленьими рогами. У ног его играли три щенка. По левую руку, на низком стуле, уместилась старая сида, что предсказала Кам смерть в этих проклятых землях, а справа… Кайлех задохнулась от мощи той, что положила свою руку на правое плечо Хозяина Холмов. Дочь Ноденса, его преемница и будущая повелительница сидов, стояла перед ней. И это вмиг развеяло все надежды на то, что слово, данное некогда Кам, будет исполнено.

— Я пришла требовать обещанное. Я желаю сидеть подле тебя, повелитель сидов. И править нашим народом вместе! — Кайлех отметила, как усмехнулась старая ведьма, а женщина за спиной Ноденса мягко склонила голову на бок.