Сказание о Синей птице - Цююань Ли - Страница 27

– Ха-ха-ха! Чжу! Это уже второй раз, когда ты пытаешь уничтожить вэйци! У нее три жизни, и на третий раз ты погибнешь вместе с ней. Хочешь ты того или нет, но вы с ней одно целое, и погибнете вы вместе. – Черная птица крутанулась на месте и исчезла в лунном свете.

Вооружившись мечом Гуня, я начал собирать войско долины Дань.

Старый министр моего отца Саньмяо, который был сослан в горы Саньвэй, шел много дней, чтобы присоединиться ко мне и вернуться на родину в южные земли народа мяо. Мы двигались с севера на юг, прямиком к Центральной равнине.

Потомок Хуан-ди, китайский принц чистой крови, текшей в жилах моих великих предков, я был старшим сыном своего отца, императора Яо, а теперь был вынужден жить на чужой земле и вести людей воевать против таких же людей. Это не могло не печалить.

Чунхуа лично возглавил войска. Армия Хуася отчаянно сражалась с моими воинами в пустыне. Песок стал красным. Чужая кровь обагряла мое лицо. Я видел, как мои люди теряют свои силы и свои жизни, и мое сердце слабело вместе с ними.

Ряды моих воинов редели, враг был неутомим, а мы выдыхались. Я ожидал неминуемого конца.

Воины мяо, настоящие храбрецы, вновь и вновь бросались в атаку, встречая смерть. Я чувствовал глубокую вину перед ними, когда думал о том, как поступил с народом мяо в долине реки Дань. Будет ли у меня возможность искупить свое преступление? Нет, ни единого шанса.

Они падали замертво один за другим, мои отважные бойцы, сражавшиеся до последнего вздоха.

Вытащив меч Гуня, я с ревом бросился в строй Чунхуа. Он стоял в первых рядах, молча наблюдая за мной. В его глазах отражалось столько непонятных мне эмоций. Кровь со лба заливала глаза, но я все же видел, как позади Чунхуа наливался красным закат, и чувствовал в воздухе едкий запах крови…

Стоявший рядом с Чунхуа военноначальник в маске, закрывающей все его лицо, кроме глаз, поднял алебарду и пронзил мое плечо. Я бросил взгляд на Чунхуа и заметил в его глазах страх – это было последним, что я увидел перед тем, как потерял сознание.

Меня бросили в темницу. Здесь было холодно и темно. Рана на плече загноилась и терзала меня мучительной болью, но по большому счету все это уже не имело для меня значения. Я смотрел под потолок камеры, где находилось маленькое, не больше кулака, окно, сквозь которое пробивался слабый свет. Так проходили дни. Время в заточении тянулось медленно, жизнь потеряла для меня всякий смысл. Я все ждал, когда свет померкнет в моих глазах.

Однажды дверь в камеру распахнулась, впуская кого-то. Около меня присел человек, заслонив тусклый свет из окошка. Мы оба молчали. Потом он аккуратно снял с моего плеча повязку из порванной рубахи и чем-то помазал рану. Боль была ужасная. Морщась, я взглянул на него.

Человек этот был очень молод, и я узнал его глаза – это он ранил меня алебардой. Я встрепенулся от неожиданности, жалея, что нет сил схватиться за меч. Из раны потекла кровь, смешанная с гноем.

– Не шевелись! – Его сильная рука удержала меня на месте. Я замер и вновь посмотрел на него.

Сейчас и жизнь, и смерть для меня – лишь состояние тела, и пусть все идет как идет, подумал я.

На следующий день он вновь пришел и так же молча смазал мою рану. И на третий, и на четвертый…

– Скажи мне свое имя, – прошептал я.

Он промолчал.

Я достал меч и приставил острие к его шее.

– Кто ты? Тебя подослал Чунхуа?

Он оставался невозмутим и молча рассматривал «драконовы письмена[51]» на клинке.

– Нет, меня отправила госпожа, – наконец сказал он. – Я Юй, сын Гуня.

Я застыл, разглядывая его в сумраке темницы.

– Ты… – Миг удивления, и я, вскрикнув от радости, крепко обнял его. – Юй…

Я никогда не встречался с сыном Гуня, но он был известен мудростью и храбростью.

– Я боялся, что другие могут тебя убить, поэтому ранил тебя первым. – Лицо его было спокойным и торжественным. – Я давно хотел тебя увидеть, но принц-регент никого к тебе не подпускал. Поэтому я отправился на поиски госпожи.

– Госпожа, – криво улыбнулся я. – Госпожа…

– Лекарство тоже она дала и хотела сама к тебе прийти, но регент не разрешил.

– Я не хочу ее видеть.

Юй опустил голову.

– Мой отец в порядке? – спросил я.

Юноша поднял голову, пристально посмотрел на меня и долго не решался ответить.

– Что с ним? – Мое сердце сжалось, охваченное горьким предчувствием.

– Господин серьезно болен, уже три дня не ест и не пьет. Состояние очень тревожное. Он держится из последних сил, ждет…

Мои глаза наполнились слезами.

Отец мог и не дождаться меня.

Никто не взялся бы сказать, сколько ему осталось, но я предчувствовал самое плохое.

В ночь, когда отца не стало, я так и не смог уснуть от беспокойства. Я сидел в углу камеры, наблюдая за небом через маленькое окошко под потолком. Оно меняло свой цвет с угольно-черного на темно-синий, постепенно светлея. Мое сердце, напротив, становилось холодным и твердым.

Я был так близко к отцу, но и в то же время так далеко.

На рассвете железная дверь камеры отворилась, и вошла женщина в вуали. Она неторопливо подошла ко мне, присела рядом и взяла меня за руку. Я ощущал ее дрожь, холодные слезы капали на руки, просачиваясь сквозь пальцы на мою ладонь.

Боюсь, никогда не смогу стереть из памяти ее такое знакомое, красивое, но грустное лицо, едва скрытое за вуалью.

Я осторожно высвободил свою руку из ее ладоней.

– Чжу… – Слезы душили ее, мешая говорить. Смотря на меня, она беззвучно шевелила губами, не в силах продолжить. – Отец…

Я глубоко вздохнул и закрыл глаза. Никогда я не чувствовал себя настолько опустошенным и подавленным.

– Я знаю, что ты скажешь. Пожалуйста, уходи…

– Чжу… – Она горько заплакала, опустившись передо мной на колени, затем вновь схватила меня за руку.

Я крепко сжал губы и молчал, сердце откликалось на звук ее плача.

Сестра постепенно успокоилась, выпустила мою руку и медленно встала.

– Чунхуа обещал мне освободить тебя. Знаю, что ты винишь меня… И понимаю причины, поэтому не буду переубеждать… Чжу, береги себя…

Я видел, как она подходит к двери, которую стражники открыли для нее, и как дверь затворяется.

Сестра не обернулась. Рядом на циновке лежали оставленные ею лекарства.

Похороны отца были торжественными и масштабными. Проститься с ним пришли вожди племен Хуася, а также главы покоренных народов дунъи и мяомань.

Принц-регент Чунхуа вел похоронную церемонию, я как старший сын Яо тоже присутствовал.

Как и говорила сестра, он меня помиловал. Прощение мятежника долины Дань Хоу Чжу явилось еще одним подтверждением великодушия и милосердия Чунхуа. Очень трогательно. В траурном одеянии я сопровождал младших принцев, стоял у гроба отца и поклоном благодарил всех вождей, прибывших выразить соболезнования.

Во время церемонии я не испытывал печали, не проронил ни слезинки. Я равнодушно смотрел на Чунхуа, который стоял перед толпой и рыдал, как помешанный.

Вожди обсуждали мое появление на людях, окатывая меня презрительным неодобрением. В их глазах я представал как жестокий и бесчувственный негодник-сын, и само мое существование свидетельствовало о безупречном характере благородного Чунхуа.

Говорили, что после похорон тот не вставал с кровати, прикованный к ней горем потери, и не мог управлять делами государства. Вожди были тронуты до слез таким поведением.

Я услышал про это, когда грелся на солнце близ изумрудных зарослей бамбука, и зашелся от смеха. Солнечный свет лился на землю сквозь ветви и листья бамбука, а лучики, перетекая по стеблям, образовывали причудливые отблески. Мой безудержный смех потревожил отдыхающих в зарослях птиц – вспорхнув в испуге, они улетели. Сквозь шум их крылышек слышались удаляющиеся торопливые шаги.