Наставники Лавкрафта (сборник) - Коллектив авторов - Страница 95

Спустя год, посвященный этому новому занятию, экспериментам со всеми мыслимыми веществами: стеклами, драгоценными камнями, кремнем, кристаллами и искусственными кристаллами из сплавов различных стекол, – проще говоря, испробовав столько же вариантов линз, сколько глаз у Аргуса[55], я обнаружил, что нисколько не продвинулся к цели, если не считать обширных познаний в области производства стекла. Я умирал от отчаяния. Мои родители были весьма удивлены полным отсутствием прогресса в моих занятиях медициной (с тех пор, как я приехал в город, я не посетил ни одной лекции), а расходы на мое безумное увлечение были настолько велики, что серьезно меня обременяли.

Я пребывал в этом подавленном состоянии духа, экспериментируя в лаборатории с маленьким алмазом – этот драгоценный камень, благодаря своей способности к преломлению, всегда занимал меня больше других, – когда юноша из Франции, живший этажом выше и имевший привычку заглядывать ко мне время от времени, вошел в комнату.

Мне кажется, Жюль Симон был евреем. У него было много иудейских черт характера: любовь к драгоценностям, к красивой одежде, к хорошей жизни. В нем было что-то таинственное. Он всегда пытался что-то продавать – и тем не менее был вхож в высшее общество. Впрочем, его сделки обычно сводились к продаже чего-то одного, например картины, или резной вещицы из слоновой кости, или пары дуэльных пистолетов, или костюма мексиканского кабальеро. Когда я только обставлял свои комнаты, он нанес мне визит, который закончился тем, что я приобрел антикварную серебряную лампу работы Челлини, как он утверждал – настолько красивую, что в это можно было поверить, – и несколько других безделушек для гостиной. Не представляю, зачем Симону было торговать этой мелочовкой. Было очевидно, что он весьма богат и вхож в лучшие дома города. Впрочем, я полагаю, он позаботился о том, чтобы его сделки не пересекали незримую черту, окружающую верхушку общества. В итоге я пришел к заключению, что эта торговля была не более чем прикрытием для чего-то большего, и зашел так далеко, что начал верить в причастность моего юного знакомого к работорговле. Впрочем, меня это не касалось.

Теперь же Симон вошел в мою комнату в сильном волнении.

– Ах! Mon ami![56] – воскликнул он, прежде чем я успел поприветствовать его. – Мне посчастливилось стать свидетелем самой изумительной вещи в мире! Я прогуливался до дома мадам… Как называется этот маленький зверек – le renard[57] – по латыни?

– Vulpes, – ответил я.

– Ах да, Vulpes. Я прогуливался до дома мадам Вульпес.

– Спиритического медиума?

– Да, великого медиума. Пресвятые небеса! Что за женщина! Я писать на листе бумаги множество вопросов, касающихся дел самых секретных, дел, скрывающихся в самых глубоких безднах моего сердца, и гляди, что, например, происходит! Этот дьявол в обличье женщины давать мне самые верные на них ответы! Что я должен думать? Я приземленный человек!

– Следует ли так понимать, мистер Симон, что эта миссис Вульпес ответила на вопросы, которые ты записал втайне от нее, и на вопросы, связанные с тем, что известно лишь тебе?

– Ах, более того! Более того! – ответил он с некоторой тревогой. – Она открыла мне… Но, – добавил он после паузы и совершенно в иной манере, – зачем забивать свой голова этими глупостями? Это все только биология, без сомнений. Само собой разумеется, я в это не поверить. Но почему мы до сих пор здесь, mon ami? Мне посчастливилось раздобыть самую прекрасную вещь, какую только можно представить: вазу с зелеными ящерицами работы великого Бернара Палисси. Она в моей квартире, давайте поднимемся. Я показать тебе ее.

Я механически последовал за Симоном, но мои мысли были далеки от Палисси и его эмалей, хотя, как и он, я блуждал во тьме в поисках великого открытия. Это непреднамеренное упоминание спиритиста, мадам Вульпес, направило мои мысли на новый путь. Что, если, пообщавшись с более тонкими материями, я смогу одним махом достигнуть той цели, для исполнения которой иначе мне не хватит и целой жизни, полной мучительного труда?

Покупая вазу работы Палисси у своего друга Симона, мысленно я уже планировал визит к мадам Вульпес.

Спустя два вечера, благодаря письменной договоренности и обещанию щедрого вознаграждения, мадам Вульпес в одиночестве ждала меня в своей резиденции. Это была женщина с грубыми чертами лица, с пронзительными и весьма злыми темными глазами и невероятно чувственным ртом и нижней челюстью. Она приняла меня в полной тишине в скудно обставленных апартаментах на первом этаже. В центре комнаты стоял обычный круглый стол из красного дерева, за которым сидела мадам Вульпес. Если бы я пришел прочистить камин, она и то не могла бы встретить меня более равнодушно. Никаких попыток внушить посетителю благоговение. Все подавалось просто и практично. Для мадам Вульпес общение с миром духов, очевидно, было столь же обыденным занятием, как поедание ужина или поездка на омнибусе.

– Вы пришли, чтобы установить связь, мистер Линли? – спросила медиум сухо и по-деловому.

– Как было условлено, да.

– Какого рода связь вы желаете установить – письменную?

– Да, письменную.

– С каким-то определенным духом?

– Да.

– Встречали ли вы его когда-нибудь при жизни?

– Никогда. Он умер задолго до моего рождения. Я лишь хочу спросить его о том, что он должен знать лучше, чем кто-либо другой.

– Не могли бы вы сесть за стол, мистер Линли, – произнесла медиум, – и положить на него руки?

Я подчинился. Мадам Вульпес сидела напротив меня, положив руки на стол. Так мы провели примерно полторы минуты, а потом неистовая череда ударов обрушилась на стол, спинку моего кресла, на пол прямо у меня под ногами и даже на оконные стекла. Мадам Вульпес сдержанно улыбнулась.

– Они сегодня очень сильны, – заметила она. – Вам везет.

Затем она продолжила:

– Будут ли духи общаться с этим джентльменом?

Энергичное подтверждение.

– Будет ли общаться тот дух, с которым он желает говорить?

За этим вопросом последовал весьма сбивчивый стук.

– Я знаю, что они имеют в виду, – сказала мадам Вульпес, обращаясь ко мне, – они хотят, чтобы вы написали имя того духа, с которым жаждете побеседовать. Все верно? – теперь она обращалась к своим невидимым гостям.

Все было верно, судя по многочисленным подтверждающим ответам. Пока это продолжалось, я вырвал лист из своей записной книжки и под столом нацарапал на нем имя.

– Будет ли этот дух письменно общаться с этим джентльменом? – снова спросила медиум.

После минутной паузы ее руку охватила дрожь, такая сильная, что завибрировал весь стол. Она сказала, что дух овладел ее рукой, чтобы писать. Я подал ей несколько листов бумаги и карандаш, лежавшие на столе. Карандаш она свободно держала в руке, которая теперь начала двигаться по бумаге, словно бы непроизвольно и своевольно. Спустя несколько мгновений она подала мне бумагу, на которой я обнаружил написанные крупным неумелым почерком слова: «Его здесь нет, но за ним послали». Последовала минутная пауза, во время которой мадам Вульпес хранила молчание, но удары следовали один за другим через равные промежутки времени. Когда минута истекла, руку медиума вновь охватила конвульсивная дрожь, и она написала несколько слов на бумаге, которую протянула мне. Написано было следующее: «Я здесь. Спрашивай. Левенгук».

Я был потрясен. Имя было то самое, которое я написал под столом и аккуратно хранил спрятанным. Кроме того, было невозможно, чтобы столь необразованная женщина, как мадам Вульпес, знала имя величайшего отца микроскопии. Я написал на моем листе, все еще спрятанном от мадам Вульпес, ряд вопросов, которые, чтобы не утомлять читателя, приведу вместе с ответами в том порядке, в котором они давались.

Я: Возможно ли довести микроскоп до совершенства?