Наставники Лавкрафта (сборник) - Коллектив авторов - Страница 78

– И вы рассчитываете с помощью этого метода отыскать того, кто сможет интерпретировать знаки черной таблички?

– Именно так.

– А убийство сэра Томаса Вивиэна?

– Да, я надеюсь, что лицо, виновное в гибели сэра Томаса Вивиэна, попадется мне в руки точно таким же способом.

После ухода Филипса Дайсон посвятил остаток вечера гулянью по улицам, а позже, когда настала ночь, уделил время своим литературным трудам, или охоте за фразами, как он это называл. Наутро он снова занял свой наблюдательный пост у окна. Еду ему подавали на тот же стол, и он ел, не сводя глаз с улицы. Время от времени он неохотно прерывал это занятие на несколько минут, и так просиживал весь день; только в сумерках, когда закрывались ставни и «мазила» начинал безжалостно стирать все, что сотворил за день, перед тем, как газовые фонари зажигались и разгоняли тени, Дайсон давал себе волю оставить пост. Бесконечное разглядывание улицы продолжалось ежедневно, и квартирная хозяйка была сперва озадачена, а потом и напугана этим бесплодным упорством.

Но наконец однажды вечером, когда игра света и теней едва началась, а безоблачное небо и прозрачный воздух придавали всем предметам блеск и отчетливость, наступил долгожданный момент. Человек средних лет, бородатый и сутулый, с проседью на висках, медленно шел по северной стороне Грейт-Рассел-стрит с ее восточного конца. Проходя мимо Музея, он бросил на здание беглый взгляд, а потом невольно оглянулся на меловые картинки и на самого художника, который сидел рядом с ними со шляпой в руке. Бородатый прохожий на мгновение застыл на месте, чуть покачиваясь, как бы в задумчивости, и Дайсон увидел, что кулаки его стиснуты, спина содрогается, а видимая сторона его лица сморщилась и исказилась гримасой мучительной боли, как перед эпилептическим припадком. Дайсон выхватил из кармана мягкую шапку, распахнул дверь и бегом скатился по лестнице.

Когда он выскочил на улицу, человек, который только что проявлял такие признаки волнения, уже развернулся и, не замечая, что за ним следят, помчался как бешеный в другую сторону, к Блумсбери-сквер. Дайсон подошел к художнику, дал ему денег и тихо произнес:

– Этот предмет рисовать больше не нужно.

Затем он также развернулся и не спеша пошел по улице в направлении, противоположном тому, которое избрал беглец. Соответственно, расстояние между Дайсоном и человеком с опущенной головой стало увеличиваться.

– Я предпочел провести встречу в вашей квартире, а не у себя, по нескольким причинам. Пожалуй, в первую очередь – потому что, по-моему, этому человеку будет легче на нейтральной территории.

– Признаюсь, Дайсон, – сказал Филипс, – что меня снедают и нетерпение, и неловкость. Вы знаете мой принцип: твердая почва фактов, материализм, если угодно, в его наиболее жесткой форме. Но в деле Вивиэна есть какие-то оттенки, которые немного смущают меня. Как же вы уговорили того человека прийти?

– У него преувеличенное представление о моих способностях. Помните, как я рассказал вам о теории невероятности? Когда она срабатывает, результаты сильно впечатляют тех, кто в нее не посвящен. Кажется, пробило восемь, верно? А вот и колокольчик звенит!

На лестнице послышались шаги, дверь отворилась и вошел, опустив голову, пожилой человек, бородатый, с обильной проседью на висках. Взглянув на него, Филипс прочел на его лице выражение ужаса.

– Входите, мистер Селби, – сказал Дайсон. – Это мистер Филипс, мой близкий друг, на сегодняшний вечер мы у него в гостях. Желаете что-то выпить? Нет? Тогда нам, наверно, лучше сразу выслушать вашу историю – я уверен, что она весьма необычна.

Гость заговорил глухим, слегка дрожащим голосом; неподвижный взгляд его, казалось, не мог оторваться от некоего ужасного зрелища, стоявшего перед ним и днем и ночью всю жизнь.

– Думаю, вы меня простите, если я обойдусь без предисловий, – начал он. – Мою историю лучше рассказать поскорее. Итак, я родился в отдаленной местности на западе Англии, где сами очертания лесов и холмов, изгибы потоков в долинах способны настроить на мистический лад всякого человека, одаренного сильным воображением. Я был еще малым ребенком, а уже вид некоторых огромных, закругленных холмов, лесных чащоб на крутых склонах, потаенных долин, огражденных бастионами гор, порождал в моей душе фантазии, не поддающиеся рациональному выражению. Став постарше, я стал заглядывать в отцовские книги, и интуиция вела меня, как пчелу к нектару, ко всему, что может питать фантазию.

Таким образом, чтение устарелых и оккультных сочинений, вкупе с дикими преданиями, в которые до сих пор тайно верят старики, привело меня к твердому убеждению, что где-то под холмами спрятан клад, сокровища, принадлежавшие племени, вымершему много веков назад, и все мои мысли были направлены на поиски груд золота, лежавших, как мне чудилось, под несколькими футами зеленого дерна. Особенно меня манил, будто по волшебству, один курган, памятка позабытого народа, купол которого венчал вершину обширного горного хребта; я часто сиживал там летними вечерами, на большой глыбе известняка, на самой вершине, и глядел на желтеющие волны моря и дальнее побережье Девоншира за ними.

Однажды я случайно копнул наконечником моей трости нарост мха и лишайника, затянувший камень, и мне на глаза попался узор, скрытый под ними: изогнутая линия и знаки явно не природного происхождения. Поначалу я подумал, что нашел какое-то редкое ископаемое, поэтому взялся соскребать мох ножом и расчистил около квадратного фута поверхности. Тогда я увидел два знака, потрясшие меня: первый – рука, сложенная в кулак и указывающая вниз, с большим пальцем, выступающим между указательным и средним, а под рукой – завиток или спираль, прочерченная с изумительной точностью в твердой породе. Я тут же убедил себя, что нашел ключ к великой тайне, но сразу остыл, вспомнив, что любители древностей уже изрыли курган тоннелями вдоль и поперек, однако, к великому своему изумлению, не нашли там даже ни единого наконечника стрелы. Мне стало ясно, что знаки на известняковой плите не привязаны к данной местности, и я решил расширить круг поисков.

По чистой случайности мои старания были частично вознаграждены. Проходя как-то мимо одного коттеджа, я увидел детей, играющих у дороги; один держал какой-то предмет в высоко поднятой руке, а другие крутились вокруг него, увлеченные одной из тех фантазий, которые являются главной тайной детства. Вещь, которую держал маленький мальчик, чем-то привлекла мое внимание, и я попросил его дать мне посмотреть. Игрушкой этим детям служила продолговатая табличка из черного камня; на ней я увидел ту же руку, указующую вниз, что и на камне у кургана, а ниже – несколько завитков и спиралей, разбросанных по табличке и вырезанных, как мне показалось, с величайшей тщательностью и тонкостью. Я купил эту вещицу за пару шиллингов; хозяйка дома рассказала, что она лежала у них несколько лет; ее муж вроде бы нашел табличку в ручье, протекавшем рядом с коттеджем: это было жарким летом, ручей почти пересох, и муж увидел ее среди камней на дне.

В тот же день я прошел вверх по течению ручья до истока – родника с холодной и прозрачной водой в верховье укромной долины среди гор. Это было двадцать лет назад, а расшифровать таинственную надпись мне удалось лишь в прошлом августе. Не буду беспокоить вас несущественными подробностями моей жизни; достаточно упомянуть, как я был вынужден, подобно многим другим людям, покинуть свой старый дом и перебраться в Лондон. Денег у меня было в обрез, и я был рад найти дешевую комнату на убогой улице вблизи Грейз-Инн-роуд. Ныне покойный сэр Томас Вивиэн был тогда еще беднее и несчастнее меня, снимал мансарду в том же доме, и спустя несколько месяцев мы сделались близкими друзьями, так что я открыл ему цель всей моей жизни. Поначалу мне стоило больших трудов убедить его, что я не напрасно трачу дни и ночи на изыскания безнадежные и химерические; но уж когда он переубедился, то увлекся пуще меня самого, загорелся мыслью о богатстве, которое должно было стать наградой за находчивость и старание. Этот человек мне очень нравился, я сочувствовал его неудачам: он мечтал посвятить себя медицине, но не имел средств даже на малейшие расходы и порой – не раз и не два, а часто – оказывался на грани голодания.