Наставники Лавкрафта (сборник) - Коллектив авторов - Страница 64

Посмотрите, как красиво горит огонь! Когда коряги, выброшенные морем на берег, подсыхают и наконец принимаются гореть, это бесподобно. О, да их тут полно! Как бы грустно это ни было, но здесь по-прежнему великое множество обломков затонувших кораблей. Это одинокий пустынный берег, и вы можете собрать здесь столько дерева, сколько вам под силу унести. Периодически Трэхерн и я одалживаем тележку и загружаем ее, идя вдоль прибрежной полосы. Я ненавижу огонь, который дает уголь, особенно когда могу заполучить древесину. Горящее полено создает ощущение компании, даже если это кусок палубной балки или отпиленный брус. Пропитанные солью, они производят на свет чудные искры. Видите, как они взвиваются, подобно японским петардам! Честное слово, в компании старого друга, пылающего камина и трубки можно забыть обо всем, что происходит в верхней части дома, особенно теперь, когда ветер немного стих. Однако это временное затишье, и оно сменится штормом под утро.

Вы желали бы увидеть череп? У меня нет возражений относительно этого. Нет никаких причин, почему вам нельзя взглянуть на него. Уверяю, никогда прежде вы не видели более совершенный череп, за исключением того лишь, что в нижней челюсти отсутствуют два передних зуба.

Ах да, я же еще не рассказал вам про челюсть… Трэхерн нашел ее в саду прошлой весной, когда выкапывал ямки, чтобы подготовить грядки для спаржи. Обычно мы выкапываем лунки глубиной в шесть или восемь футов для ее посадки. Да-да, я определенно забыл поведать вам об этом. Он копал вертикально вниз, точно так же, как обычно роет могилу. Если вы хотите получить хорошую грядку для спаржи, то я вам настоятельно советую воспользоваться услугами могильщика. Эти ребята обладают замечательными способностями для такого рода работы.

Трэхерн уже успел опуститься на глубину около трех футов, когда врезался в пласт гашеной извести на одной из сторон выкопанной им ямы. Он заметил, что грунт здесь более рыхлый, хотя говорил, что в течение ряда лет его покой никто не нарушал. Предполагаю, он подумал, что залежавшаяся известь может навредить росту спаржи, поэтому выломал известняк и выбросил его на поверхность. Он сказал, что сделать это оказалось непросто, так как куски были довольно крупными. Имея привычку применять грубую силу в работе, Трэхерн лопатой расколол комья, лежавшие около траншеи. Внезапно что-то вылетело из недр одного куска – это была нижняя челюсть. Мой садовник считает, что, должно быть, выбил каким-то образом из нее два передних зуба, когда выковыривал известняк, но нигде их не увидел. Как вы, возможно, уже представили, могильщик наделен значительным опытом в подобного рода вещах, и он сразу высказал предположение, что челюсть принадлежала молодой женщине, и все зубы были на месте, когда она отошла в мир иной. Он принес показать мне ту самую челюсть и спросил, хочу ли я оставить ее у себя. «Если нет, – сказал он, – то я бросил бы эту часть черепа в следующую могилу, что сделаю на церковном погосте». Ибо, как он предположил, это была челюсть христианина, и ей следовало устроить порядочные похороны, где бы ни была остальная часть тела усопшего. Я же рассказал ему про то, что доктора частенько погружают кости в окись кальция, когда хотят как следует отбелить их, и что, полагаю, доктор Пратт тоже устроил в саду небольшую яму с известью как раз для подобных целей и, наверное, забыл в ней эту челюстную кость. Трэхерн посмотрел на меня с невозмутимым спокойствием.

«Думаю, она подошла бы к тому черепу, что лежит в шкафу наверху, сэр, – сказал он. – Может быть, доктор Пратт опускал череп в известь, чтобы почистить его, или еще для чего, но когда он вытаскивал его, то просто забыл про нижнюю челюсть и оставил ее там. К извести прилипли человеческие волосы, сэр».

Я решил, что так оно и было на самом деле – в точности, как сказал Трэхерн. Но если он ничего не подозревал, то с какой стати предположил, что челюсть может подойти черепу? К тому же она и правда подошла. Это как раз доказательство того, что знает садовник больше, чем желает сказать. Допускаете ли вы, что он проверил это? Или, возможно, когда он закапывал Люка в той же усыпальнице…

Ну, да будет мне, нет смысла повторять это раз за разом, не так ли? Я сказал, что положил бы челюсть поближе к черепу, поэтому отнес ее наверх и приладил на законное место. Нет ни малейших сомнений в том, что эти две части принадлежали друг другу, и теперь они вместе.

Трэхерн что-то знает. Некоторое время назад мы обсуждали необходимость оштукатурить кухню, и он вспомнил, что этого так и не сделали – ровно с той самой недели, когда умерла миссис Пратт. Он не сказал, что, должно быть, каменщик оставил после себя немного извести, но он думал так; а также, что это была та самая известь, которую он нашел в грядке для спаржи. Ему многое известно. Трэхерн один из тех безмолвных плутов, которые способны сообразить, что к чему. К тому же та могила расположена очень близко к его домику. А еще – я не видел никого, кто работал бы с лопатой проворнее, чем это делает он. Если бы он хотел докопаться до правды, то мог это сделать, и никто бы никогда не знал больше него, не реши он рассказать, что ему известно. В такой тихой деревеньке, как наша, люди не отправляются на церковный погост, чтобы провести там ночь и посмотреть, не копошится ли где одинокий могильщик между десятью вечера и рассветом.

О чем ужасно думать, так это о размышлениях Люка, если он в самом деле совершил все это; о его невозмутимой уверенности в том, что никто не сможет вывести его на чистую воду; ну, а более всего – о его хладнокровии, поскольку оно должно было быть поистине выдающимся. Я порой думаю, что достаточно скверно жить в доме, где все это произошло, если так все и было в действительности. И постоянно использую оговорки, вы замечаете, во имя памяти о нем и немного ради самого себя тоже.

Я скоро поднимусь наверх и принесу коробку. Позвольте мне зажечь мою трубку; нет никакой спешки! Мы поужинали рано, и сейчас лишь половина десятого вечера. Я никогда не отпускаю друга спать раньше двенадцати часов и без трех опустошенных стаканов – вы можете выпить еще сколько угодно порций, но не пейте меньше трех, во имя нашей старой дружбы.

Ветер снова крепчает, вы слышите? То было лишь временное затишье, и впереди нас ждет скверная ночь.

Знаете, я аж немного вздрогнул, когда узнал о том, что челюсть подходит черепу идеально. Меня самого не так легко напугать, но я видел, как некоторые люди начинали совершать резкие движения, а их дыхание резко учащалось, когда они, например, думали, что находятся одни в помещении, но, внезапно повернувшись, обнаруживали вдруг кого-то в непосредственной близости. Никто не может назвать это страхом. Вы не стали бы, не так ли? Нет. Ну, просто, когда я установил челюсть на место, у основания черепа, его зубы незамедлительно сомкнулись на моем пальце. Было точно такое ощущение, как будто он сильно укусил меня, и я, признаюсь, отпрянул еще до того, как понял, что прижимаю челюсть к черепу своей рукой. Я вас заверяю, что мое состояние в тот момент было вовсе не испугом или волнением. Было светлое время суток, стоял прекрасный день, и солнечный свет заливал лучшую спальню в доме. Нервничать было бы нелепо, то было лишь мимолетное – явно ошибочное – впечатление, но оно действительно заставило меня почувствовать себя странно. Оно побудило задуматься о странном вердикте коронера, вынесенном на основании судебно-медицинской экспертизы касательно смерти Люка: «…от рук или зубов некоего человека или неизвестного животного». Ведь с того самого времени, как я это услышал, сожалею, что не увидел те отметины на его горле; правда, в то время нижняя челюсть еще не была обнаружена.

Я не раз замечал, что человек способен совершать безумные поступки, сам того не осознавая. Однажды я увидел, как матрос, уцепившись одной рукой за потрепанный тентовый штертик, отклонившись назад за борт и напирая всем весом своего тела, просто пилил стопорку ножом, что был в его свободной руке. Тогда я бросился, обхватил его руками за туловище и втащил на палубу. Мы шли в открытом океане, делая двадцать узлов. Он не имел ни малейшего представления о том, что делал в тот момент. Точно так же, как и я, когда умудрился прищемить палец зубами той штуки. Я чувствую это и сейчас. Это было точно так, как если бы череп был живым и пытался укусить меня. Он бы так и сделал, если б мог, потому что я знаю, что он ненавидит меня, бедняга! Вы полагаете, то, что дребезжит внутри, на самом деле является кусочком свинца? Итак, через мгновение я принесу коробку, и в случае, если оно, что бы там ни было, выпадет вам в руки, то вам решать, что это. Ежели это будет всего лишь комок земли или галька, то я успокоюсь и, полагаю, мне больше не будет нужды когда-либо думать о черепе; однако почему-то я не мог до сих пор заставить себя вытряхнуть эту твердую субстанцию. Сама мысль о том, что это может оказаться свинцом, заставляет чувствовать себя чрезвычайно неуютно, хотя я убежден, что вскоре все выяснится. Я, конечно же, узнаю. Уверен, что Трэхерн знает давно, но он ведь молчаливый плут.