Все против всех (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 41

— Уже, государь, подготовили, почитай три комнаты заставлены добром всяческим — оружием, доспехами, узорчьем и сукном, и много чем еще — всех одорим, никто в обиде не уйдет. И списки заранее составлены, кто и какое подношение сделал, и оценка проведена.

— Это правильное решение, а теперь иди, дел множество, недосуг мне от оных отвлекаться надолго!

Вельяминов низко поклонился и вышел из светлицы, которую Ивану переоборудовали в его личный кабинет, находящийся под неусыпной охраной. Достаточно было поднять голос, произнеся «условленное словцо», как тут же должны были ворваться трое бодигардов, которых он натаскал специально для таких случаев. Но так было только с теми «посетителями» в чьей надежности имелись сомнения. А со «своими» хватило бы дернуть за веревочку, и в соседней горенке звякнул колокольчик, оповещая охрану — резервирование средств сигнализации никогда не помешает.

— Знатную добычу взяли, богатые все же ляхи, — пробормотал Иван, разглядывая списки трофеев, на которых собственноручно делал пометки. И самой главной частью трофеев были там породистые кони крупных статей, те самые, на которых восседало и польское «рыцарство», и шляхта, что в «крылатые» гусары не входило. Нехилый такой куш получился — в тысячный табун, вот только одна беда с ним — кобыл немного, и сотни не наберется. А вот жеребцов совсем мало, на них ведь только искусные всадники ездят, мало ли что этому своенравному скоту в голову втемяшется. Все предпочитают меринам свою жизнь доверять, много реже кобылам — те слабее будут по всем статьям. Так что «Конюшенный Приказ» получит для «конных заводов» (которые нужно создавать) прекрасный материал, и со временем вся регулярная кавалерия нормальных лошадей получит, а не местных, что были чуть выше пони, хотя намного крупнее в объеме.

А вот доспехов набралось меньше четырех сотен комплектов, из них едва сотня более-менее целых, все остальные подлежат ремонту. Все кузнецы были сильно озадачены свалившимся заказом, но за дело принялись рьяно, оплату обещали достойную. Иван решил сформировать целый полк из новиков — из впервые выходящих на службу детей боярских и однодворцев, которые и снарядиться толком не могли — разорилось дворянство за смутное время порядком, обнищало служилое сословие. А тут и превосходный конь с оружием, и корм за казенный счет, и жалование государево изрядное. Вот только условия поставил жесткие — десять лет службы постоянной, с небольшими отпусками на побывку.

По окончании срока службы Поместный Приказ должен был выделить деревеньки с усадьбой, на прокорм — лишь тогда разрешалось жениться и обзаводиться потомством. Но можно и оставаться на дальнейшей службе тем, кто в «начальные люди» выбился, полусотню получил, не меньше — без чинопроизводства в регулярной армии никак не обойтись.

— Кавалерия хорошо, но побеждает инфантерия и артиллерия, за ними будущее. И вот за них нужно взяться основательно!

— Холоп, я твоя царица! Как ты смеешь меня бить…

Женский вскрик оборвался — Василий Михайлович заткнул Марине Мнишек рот ладонью, другой схватил за тонкую шейку и с яростным желанием чуть сдавил горло пальцами. Рука привыкшая к сабле всегда крепка, так что спустя несколько секунд гордая полячка, до этого презрительно смотревшая на него как на слугу обмякла, потеряв сознание. Жаль, что нельзя удушить, живая нужна эта гадина.

— Как он у тебя, Ваня?

— Не трепыхнулся, стервец, я его поленом по маковке огрел!

Боярин Бутурлин ухмыльнулся, покачав замотанным в мешковину поленом, которым несколько раз приложил самозванца — тот лежал у печки, раскинув в стороны руки.

— Ты не убил его часом — он хоть дышит?

— Живуч, собака, три раза треснул, пока обмяк. Кость вроде не проломил, жалеючи лупил, окаянного!

На всякий случай Бутурлин склонился над самозванцем, приложил ухо к груди, ухмыльнулся радостно:

— Живой, паскудник, сердечко бьется! Сейчас я повяжу царика крепко, а то еще очнется некстати, хлопот не оберемся!

— Ты ему рот заткни тряпкой, а то еще закричит. Казаки воровские тут бродят, спасти могут. А оно нам с тобой надо?

Вопрос был задан в пустоту, ответа на него не требовалось — князь Рубец Мосальский прекрасно понимал, что за посягательство самозванца, которого казаки и холопы принимали за царя Димитрия Иоанновича, их просто убьют, и это в лучшем случае. Ежели Лжедмитрий очнется не вовремя, то придумает жесточайшую казнь, на которые мастак — множество воевод и бояр повелел казнить немилосердно, упырь кровавый.

— Ты сам Маринку вяжи крепко, и пасть ей заткни. Но смотри, чтобы эта подстилка не задохнулась ненароком!

— Не учи ученого, сам знаю!

— Бережно с ней надо, Вася, бережно — дорогой товар, нам его портить никак нельзя, государь Иоанн Владимирович обидеться может!

Бутурлин тоже посоветовал ему в ответ, сам же уже связал самозванцу руки и ноги заранее приготовленными веревками, а в рот воткнул кусок рушника, уминая его пальцем.

Привычное дело, если посудить — таким нехитрым навыкам любой боярин с детства учился. Как и «допросу с пристрастием» каленым железом и горячими углями — «языки развязывать» пленникам, чтобы словоохотливыми были, и обо всем искренне поведали, со слезами надрывными от жалости к себе, и чтобы мук дальнейших избежать.

Вот только напрасно сие — дальше продолжать мучить надо, чтобы от боли тот с ума сходить стал. Только тогда пытуемый быстро отвечать начнет, ничего не утаивая и не думая над ответами, которые из самой души идут. Но, конечно, лучше ката опытного иметь под рукою, да на дыбу вздернуть, руки в суставах из-за спины выводя и выламывая — вот тогда в самое изумление впадают, и как глаза круглыми становятся, сечь кнутом надобно. Потому любовно сплетенный из полосок кожи кнут «длинником» называется, и самую настоящую «подлинную правду» им выбивают — под кнутом то есть. Ничего утаить не могут, кхе-кхе…

— Ну, стервь гладкая, щас я тебя!

На секунду Василий Михайлович испытал яростное желание разорвать на полячке платье и насиловать ее сколько можно. Но сдержал себя, понимая что таким «куском» подавиться можно. Как тогда царевну Ксению Годунову мог бы — девка безучастно лежала, раскинув ноги, обесчещенная первым самозванцем. И хотя тот предложил, но хватило ума отказаться от злого похотливого дела. Ведь ежели о том проведают, то царю попеняют и только, а вот ему могли запросто нож в спину воткнуть, «годуновцев» вокруг хватало. И повезло, что устоял от соблазна отведать прелестей царевны…

Замотав руки «царицы», Рубец Мосальский также ловко спеленал ноги, а затем сунул в рот кусок парчи, связав его в толстый рулончик. Дышать сможет полячка, а вот кричать уже нет. А в Дмитрове царские палачи с них живо всю «подноготную» выпытают, это когда жертве раскаленные иголки под ногти втыкают, и от боли люди всю правду говорят. Зато нагноения никогда не бывает, а вот если иглы холодными вгонять, то персты гнить начинают, их потом отсекать приходится.

— Эй, люди, сюда подите живо!

На негромкий голос Бутурлина дверь открылась, и в комнату вошли три боевых холопа боярина — доспехи и кафтаны на них были забрызганы кровью. Да и на лицах были кровавые пятна — зато теперь можно было не опасаться, что сполох поднимут.

— Баб и слуг всех порубили, они Федьку зарезали!

— И хрен с ним — неумеха был, раз нож в брюхо получил, — отмахнулся боярин, и показал на два связанных тела, коротко приказав:

— К лошадям приторочить на седла, руки с ногами под брюхом свяжите, да смотрите внимательно! И вот что — хоть нитку малую с них возьмете, аль на перстень позаритесь — на колу сдохните!

— Все сделаем, боярин, как заведено, — холопы поклонились, один самый дюжий легко схватил Маринку Мнишек, положив ее себе на плечо. Двое других подхватили самозванца как бревно, и натужно сопя (все же отъелся боров, цариком пребывая), вынесли его из светлицы.

— Кажись все по маслу прошло, — ухмыльнулся рубец Мосальский, глядя на подельника, кивнувшему ему в ответ. Оба члена Боярской Думы до последнего не верили что их замысел увенчается успехом — все же Лжедмитрий зело недоверчив. Но обманули, перехитрили — уговорили бежать, не дожидаясь поляков. И выгорело их общее дело, спасительное. Теперь повинную голову сечь не станут в Дмитрове, раз они самозванца с его «царицей» живыми привезут, и государю Ивану Владимировичу поклонятся. Простить должен государь, непременно помилует…