Чёрный полдень (СИ) - Тихая Юля - Страница 20

— Плохо, — соглашалась я. — Ты уж ещё поживи. Внуков надо покачать.

— И покачаю! Ну и пусть ноги не ходят, руки-то есть? Ты не думай, что я бесполезная. Я помогать тебе буду, как сумею. Ты не бросай меня только, Олтушка…

— Ну, конечно, не брошу. Куда я без тебя, тёть Сати?

А иногда, пока я перешивала для себя платье или суетилась у печи, тётка говорила приглушённо:

— Я живу, чтобы всех их помнить. Поминать… по именам всех назвать перед свечкой… Ланки Кебила и пара её, Кер Тардаш, тятя Олацин Кебила, матушка наша Тарали Дра и сестра её Ласса Дра, матушка их Фе Ламероки и сестра её Ки Ламероки, храмовница волею Полуночи… молитву зачесть… и по именам, по лицам: Ланки Кебила и пара её…

Так она могла бормотать снова и снова целый час, кивая маленькому рукописному портрету храмовницы Ки, который она хранила под подушкой. Узловатые пальцы то гладили потемневшее дерево, то перебирали неровные ряды вязания.

Это было второе развлечение тётки после радио. Когда-то она вязала спицами и была в этом деле мастерицей: из-под её руки выходили ажурные, нежные узоры и тёплые пушистые свитера с цветными узорами на груди. Когда тётка слегла, её левая рука скрючилась и ослабла, стало трудно справляться со спицами, и она взялась за крючок. С каждым годом изделия становились всё проще, и вот теперь она кое-как, подслеповато щурясь, вязала простые квадраты, которые я должна была сшить потом в большой плед на зиму.

— Помру, — мрачно говорила тётка Сати, пока я обтирала пергаментную кожу влажной тряпицей. — Хоть отдохнёшь, мужика заведёшь. Простое женское счастье, Олтушка, это всем бабам нужно…

Иногда мы созванивались с Гаем, и я предлагала ему приехать в Марпери хоть на праздники, с парой и детьми. Но дорога была неблизкая, а дом — совсем маленький и протапливался плохо; куда в него с семьёй?

Он был прав, конечно. К тому же, раз в пару месяцев он присылал денег, по целой сотне, и я заказывала в магазине привозные фрукты вроде яркого оранжево-красного граната или сладких яблок, какие росли только в Доле.

Это всё было давно привычное: жизнь как жизнь. Но порой, когда становилось совсем уж тошно, я давала себе волю — и забиралась по промёрзшему склону, через редкий грязный снег и хрусткий лёд, укрывший комковатую слякоть, на площадку. Там стелила на бревно шерстяной платок, прислонялась спиной к мраморному мечу, закрывала глаза и говорила:

— Однажды Тощий Кияк захотел знать, отчего среди зверей-судеб не бывает паука…

У нас с лунным установились странные отношения. Мы разговаривали с ним ни о чём и обо всём сразу. Я приносила книги — всякие, каждый раз удивляя своим выбором старушку-библиотекаря, — и мы читали их по очереди: то брошюру клуба радиолюбителей с принципиальной схемой детекторного приёмника, то сборник адаптированных сказок Колдовских островов, то приключенческие романы. Больше всего Дезире понравилась почему-то детская энциклопедия по биологии, в которой рассказывалось в числе прочего про жителей открытых вод, от морских чудовищ до альбатросов.

— Ты выглядишь не очень, — без реверансов говорил лунный, когда я легонько стучалась затылком о меч. По правде, он не мог видеть меня с этого ракурса. — Устала?

— Не выспалась, — жаловалась я. — Тётка кашляла всю ночь.

На все мои проблемы у лунного имелось своё решение. Он придумывал их на ходу, даже не особенно задумываясь, и это было одновременно приятно и иногда немного чересчур. Скажем, от кашля он предложил колдуна из Сендагилея, потом врача попроще, а ещё микстуру из шалфея, сырое яйцо и беруши, и каждый раз я надолго задумывалась и сидела, хмурясь и кутаясь в стёганку.

Наверное, можно сказать, что он стал моим другом. Он охотно болтал со мной про платья, слушал сказки Леса, рассказывал свои и даже не казался странным, — пока не говорил вдруг что-нибудь вроде:

— Может быть, для твоей тёти и правда было бы лучше уйти дальше.

Я уже знала, что «уйти дальше» лунный использовал вместо «умереть», и тут же вскинулась:

— Не говори так. Я люблю её, и она заслужила…

— Так вы обе не очень-то счастливы. Если её не будет, сумма счастья…

— Сумма? Какая ещё сумма? Она человек! И ты не можешь так…

— Ладно, — несколько озадаченно сказал Дезире. — Как скажешь. Наверное, я уже не очень понимаю, как устроены люди. Объясни?

А ещё однажды меня нашла лунная девочка. Она заглянула жёлтым глазом в конфетный фантик, на котором была нарисована круглощёкая румяная девица в платке с кистями, и очень обрадовалась:

— О! Вот ты где!

Я подпрыгнула и зашипела:

— Тсс!.. Ночь на дворе, разбудишь… домашних.

Девочка послушно принялась шептать, но получалось у неё плохо — с присвистом и слишком громко:

— Ты обещала приходить. И не приходишь!

Я действительно не приходила. Дезире запретил, и мне не хотелось его обманывать. К тому же, — кто знает, вдруг этот ковыль и вправду ядовит? Теперь, наверное, он совсем припал к земле и смешался с грязью…

— Прости, — повинилась я. — Тропу подморозило.

— Да? О. Ну ладно, — она отчётливо расстроилась. — А я думала… А давай я буду приходить так! Ты нарисуешь глаз, где захочешь, и будем болтать! Я почитаб тебе вслух роман про Меленею, самый-самый новый, у тебя наверняка ещё его нет! Там Кале женится, но его жена оказывается убийцей из какого-то тайного ордена! Хочешь? Хочешь?

— Хочу, — вынужденно признала я и заулыбалась. — Только не очень часто, ладно? Можно, например, по воскресеньям.

— Во вторник вечером, — деловито предложила лунная, как будто у неё было невероятно плотное расписание, в котором она с трудом нашла для меня время. — Договорились? Договорились?

— Хорошо, — очень серьёзно сказала я.

Она была странная, конечно, эта девочка, — и всё же скорее милая. Одинокий ребёнок, пятнадцать лет ждущий кого-то в горах… что ещё у неё было, кроме детективов?

— А писем для меня, — ревниво спросила лунная, тщательно пряча свой интерес, — не приходило?

— Нет, — я развела руками. — Мне не передавали.

— Ладно… во вторник, ты запомнила? Во вторник вечером! Я приду в этот фантик к восьми. А если тебя не будет, я не буду тебе никогда ничего читать, так и знай.

Глаз погас. Я разгладила фантик ногтём и спрятала его в кошельке.

Письма, раз за разом спрашивала она. Писем для меня не было? Не приходило? Совсем ни одного? А вот, кстати, письма. Не было ли писем?

Все эти её вопросы проходили как-то мимо меня: я ведь действительно не видела никаких писем для лунной девочки. Нам с тёткой вообще почти никто не писал, только раз в месяц нужно было зайти с удостоверением на почту и получить крошечную страховую выплату по инвалидности, да раз в год, на Долгую Ночь, Гай присылал большой пухлый конверт с собранными детскими рисунками. Словом, почта была для меня чем-то совершенно обыденным и вместе с тем несуществующим.

И когда девочка спрашивала про письма, я просто соглашалась: письма. Не приходило, нет. Не было писем.

И только во вторник сообразила задуматься: а где их, собственно говоря, нет?

В тот день снова шёл снег, сыпался белёсыми искрами, колол щёки и ложился на широкие подоконники фабрики, похожий чем-то на стиральный порошок. Я стояла на крое и мучилась с разметкой будущих вытачек, в нашем цеху ровно грохотали машинки, а бригадирша, балансируя между табуретом и батареями, проклеивала окна. Из щелей отчаянно дуло, и Катиля уже слегла из-за этого с заклинившей спиной.

После смены я натянула резиновые сапоги на двойной носок, намотала на тело вязаный шарф и украдкой вынула из кошелька фантик.

Было семь пятьдесят, а я так и не придумала, куда идти. Болтать с лунной дома явно было плохой идеей: тётка Сати в такое время обычно спит, а если вдруг проснётся — обидится или подумает дурное. Оставаться на фабрике тоже нельзя, её запирают на ночь, а во двор выпускают собак. Фабричные собаки добрые, с грустными глазами, и позволяют котам спать на себе сверху, — но всё равно ведь это значит, что мне не положено здесь бывать в такое время?