Дело о Черном Удильщике (СИ) - Карапетян Мария - Страница 45

— Сибас! — окликнул он брата. — Остановись!

Лаврак-младший попытался ускориться, но у него ничего не вышло: племянница, лежавшая у него на руках, расправила жабры и, хлебнув свежего воздуха, забилась в конвульсиях. Из её рта вырвалась пара мутных пузырей, и девочка сдавленно захрипела.

— Тише-тише, — успокоил Марию врач, переходя на быстрый шаг. — Заводь уже недалеко, потерпи еще чуть-чуть, милая.

Выстрел эхом отразился от стен кирпичных домов, и Сибас почувствовал, как пуля царапнула ухо. Боль оглушила и обжигающе отдалась в висках. Понимание настигло Лаврака неожиданно, и он резко остановился: родной брат стрелял ему в спину. Сибас медленно развернулся и посмотрел на приближающегося Удильщика. Племянница зашипела и, увидев отца, инстинктивно потянула к нему худые белые руки.

— Ба-па, — забасила девочка, проглатывая слова и пытаясь вывернуться из крепкой хватки своего дяди. — Ба-па…

Мария схватилась за жабры и прикрыла их руками. Её слабое тельце забилось в судорогах, а обезображенные мутацией чёрные глаза еще больше вылезли из орбит.

Койкан остановился и, тяжело дыша, произнёс:

— Сибас, прошу, — он крепко сжал рукоять пистолета, — отдай мне ребёнка.

Врач попятился, прижимая к себе девочку. Койкан поднял оружие и прицелился, метя Лавраку в плечо.

— Ты сошел с ума, — прошептал Сибас, видя, как в родных глазах пляшет знакомое безумие.

— Брат, — повторил Удильщик, желая вразумить его, — пожалуйста.

Врач резко дёрнулся и кинулся в переулок, желая срезать путь и укрыться от преследования. Прогремел выстрел. Сибас покачнулся, выпустил Марию из рук и тяжело рухнул на землю. Чёрный Удильщик откинул оружие в сторону и подхватил дочь на руки. Девочка потеряла сознание: её голова запрокинулась, руки вяло повисли и болтались, словно верёвки. Изо рта торчал синюшный язык. Крупные жабры раскрылись и замерли.

— Провидец может увидеть лишь то, что касается его самого, — прохрипел, захлёбываясь кровью, младший Лаврак. — Но ты с самого начала знал это, не правда ли, брат?

Он закашлялся, выплюнул на мощеную улицу большое количество тёмной крови, и она забрызгала ботинки Удильщика.

— Я никогда не мог понять, почему ты сторонился меня, — по щеке Сибаса побежал ручеек одинокой слезы. Длинными пальцами мужчина вцепился в брючину старшего брата и поднял голову, чтобы заглянуть ему в глаза. — А ты всё это время просто не желал привязываться…

Лаврак-старший стиснул зубы и издал протяжный, болезненный стон. Ноги подогнулись, тело не слушалось.

— Прости меня, — сдавленно, срываясь на рёв, проговорил он и резко выдернул ткань из слабеющих пальцев младшего брата.

Койкан бросил последний взгляд на Сибаса: мысль постепенно гасла в его глазах, дыхание участилось и стало поверхностным — жизнь стремительно покидала тело. Прижав к груди дочь, мужчина со всех ног кинулся обратно домой, оставив главного врача окружной больницы умирать на холодной улице.

Чёрный Удильщик осторожно погрузил дочь в сосуд перелома, аккуратно придерживая затылок, чтобы девочка не ударилась головой. Мария сразу же пошла ко дну, где её тело недолго покачивалось в такт маленьким волнам. Койкан опустился на колени, прислонился к прозрачной стенке, наблюдая за ребенком, и в ожидании крепко ухватился за тонкие края. Веки Марии давно деформировались, и она перестал моргать. Глаза неподвижно уставились в пустоту и не выражали эмоций. Лаврак упёрся лбом в острую грань борта и, взревев, с силой прижался к нему. По прозрачным стенкам ёмкости побежала тонкая струйка алой крови. Она коснулась поверхности воды и, завиваясь, расплылась по ней причудливыми узорами. Удильщик захлёбывался горем: оно стиснуло его, утопило в своём холодном омуте, и мужчина мог только сдавленно выть, крепко сжимая зубы. Сибас был мёртв — Койкан собственными руками убил его. Застрелил родного брата. Удильщик крепче схватился за борта, и стекло врезалось в мягкую плоть ладоней. Вода окрасилась в розовый, делая Марию почти невидимой. Слова вырвались из бездны отчаяния, и Лаврак, задыхаясь, сбивчиво зашептал въевшиеся в память строки:

— О Святой Исток… заступник всех верующих, — мужчина открыл рот, порывисто выдохнул, и густая слюна, смешавшаяся с кровью, брызнула на подбородок. — Пред Тобою на коленях стою и умоляю: подари мне прощение и покаяние за поступки греховные и умыслы нечистые. Умоляю, подари Свое благословение, ибо каюсь я.

Ноздри девочки пощекотал манящий аромат, и она шевельнулась, приходя в сознание. Набрала в рот побольше тёплой жидкости и осторожно вынырнула со дна. Мария принюхалась и, раскрыв жабры, приблизилась к отцу. Ткнулась носом ему в лоб и с наслаждением слизала с кожи горячую, вкусную кровь. Она приятно обожгла холодный язык и глотку. Койкан потянулся к дочери, а она нежно обвила руками широкую шею и неразборчиво прошипела на ухо:

— Мы-шшш-ку…

Удильщик задрожал и крепче прижал Марию к себе. Затем медленно поднялся, безразлично глядя перед собой, вышел и не спеша отправился на второй этаж. Кровь, стекая со лба, застилала глаза, но мужчина не поднял руки, чтобы вытереть её. Дверь протяжно скрипнула, и Лаврак вошёл в тёмную, холодную спальню. Нащупал коробок, выудил спичку и дрожащими руками запалил фитиль стоящей на столе лампы.

Яркий огонек осветил аквариум: золотая щука плавала на поверхности, перевернувшись кверху брюхом. Её чешуя красиво поблескивала в свете пламени.

Лаврак минуту стоял неподвижно, разглядывая маленький трупик Анны. Тишина была такой громкой, что Койкан слышал её тонкий, протяжный звон. Звук проник прямо в голову, и толстое стекло разума с треском лопнуло, разлетевшись на тысячи осколков. Чёрный Удильщик рывком смёл аквариум со стола, и он разбился о стену, оставив на обоях мокрое, расплывающееся пятно. Щука с влажным чавканьем приземлилась на пол, и её пасть, полная острых зубов, распахнулась от удара о твёрдую поверхность. Койкан схватил стул и, выбив им окно, отбросил его в дальний конец комнаты. Сорвал с карниза взметнувшиеся от внезапного сквозняка занавески и яростно пнул стоящую рядом тумбу. Перевернул стол, взялся за изножье кровати и, взревев, повалил её на бок. Конструкция приземлилась аккурат на рыбью голову и размозжила её. Лаврак рухнул на колени. Из груди вырвался приглушенный клёкот, и Чёрный Удильщик, упираясь лбом в пол, впервые в жизни зарыдал, выпуская на свободу запертое до поры горе.

Глава 24

Исповедь

Марван распахнула глаза, облизнула горячие, пересохшие губы. В комнате было темно и тихо. Старший детектив попыталась сделать глубокий вздох, но не смогла: тупая боль прожгла обе лопатки. Жаркая, тугая, она уютно устроилась внутри и, разгребая уродливыми лапами ветвистую структуру сосудов, свила в их глубине себе удобное гнёздышко. Почувствовав, как лёгкие сжимаются и прилипают к спине, женщина тяжело закашляла. Хлюпающий звук вырвался изо рта, и Марван резко села в кровати. Теряя самообладание, схватилась за горло и сдавленно захрипела.

— Всё в порядке, милая, — Аркан нашел её лицо в темноте, прикоснулся к пылающим щекам холодными пальцами и вытер со лба испарину. — Я здесь.

Старший детектив снова влажно закашлялась, и инспектор тут же вскочил с кровати. Уверенным движением зажег фитиль прикроватной лампы, после чего скинул на пол мешающее одеяло и резко схватил Марван за подбородок, поворачивая её голову. Пошарил руками по горячей коже и со всех сторон оглядел тонкую белую шею. «Ничего», — с облегчённым вздохом подумал он и прижал женщину к груди.

— Я открою окно. Тебе необходим свежий воздух. — Аркан отстранился и с удивлением посмотрел на свои руки: они дрожали.

Инспектор крепко сжал кулаки, пряча их от глаз старшего детектива, но Марван всё равно заметила пробежавший по красивому лицу испуг. От этого стало так страшно, что захотелось провалиться в темноту прямо сейчас: мгновенно, без боли, умереть, как бродячей собаке, подальше от любопытных глаз. Хамс распахнул хлипкие створки, и они задребезжали, ударившись о внутренний откос. В комнату тотчас ворвался поток ледяного ветра. Издалека донеслись затихающие песенки уличных артистов. Люди галдели и смеялись, отмечая уходящий праздник погасшего солнца. Мужчина мысленно укорил себя за глупость: если бы он так долго не упивался ненавистью, то смог бы вырвать у смерти гораздо больше времени. «Это чувство, как паразит, мальчик мой, — слова Конгермана эхом отдались в голове. — Сейчас ты купаешься в его тёплых волнах, но вскоре злоба утянет на дно, утопит в коварном омуте, и тогда ты совершишь ошибки, которые будет очень сложно исправить».