Шестиглавый Айдахар - Есенберлин Ильяс - Страница 14
- Предыдущая
- 14/67
- Следующая
И, как обычно делал Чингиз-хан, прежде чем двинуть свои тумены на сильного врага, он послал туда торговый караван. Более четырехсот переодетых воинов сопровождали мусульманских купцов-лазутчиков.
По базарам Отрара поползли слухи один страшнее другого. Заезжие купцы пугали людей неведомыми им монголами, говорили, что те ни к кому не знают пощады и уже идут на земли Хорезма, чтобы залить их кровью. «Нет силы, которая могла бы противостоять им», – шептали воины и купцы.
Кадырхан-наиб быстро догадался, что прибывший в город караван не совсем обычный. По его приказу ночью воины вырезали всех лазутчиков. Бежать удалось только одному.
Узнав о случившемся, Чингиз-хан пришел в ярость и отправил гонца к хорезмшаху Мухаммеду с требованием «выслать в ставку закованного по рукам и ногам наиба Кадырхана».
Мухаммед не реши лся выдать родственника. В Хорезме, потрясаемом бесконечными раздорами, знать не поняла его поступка, да и сам Кадырхан, имеющий под своим началом сильное войско, просто так в руки бы не дался. Не годилось правителю наказывать подданого за верность.
Хорезмшах приказал умертвить монгольских послов. В ответ Чингиз-хан двинул свои тумены. Сыновьям Джагатаю и Угедэю он повелел разрушить город Отрар, старшему, Джучи, – овладеть городами, расположенными в низовьях Сейхуна.
Осенью того же года монголы остановились у стен Отрара. Наиб Кадырхан знал, что ни ему, ни жителям города пощады не будет, и потому принял решение сражаться до конца.
Шесть месяцев держался осажденный город, и кто знает, что было бы дальше, если бы не предательство. Однажды ночью кочевники под предводительством Караша-батыра, присланные хорезмшахом в помощь городу накануне осады, предчувствуя гибель, открыли крепостные ворота и ушли в степь.
Монголам удалось воспользоваться предательством. Теперь уже в городе, на узких улочках и базарных площадях, завязались кровавые схватки. Жители сражались отчаянно. Каждый дом, каждый двор превратился в крепость.
Неравными были силы. Все меньше становилось защитников города, а монгольским воинам, казалось, нет числа. Повинуясь железной дисциплине, они упорно шли вперед, пьяные от крови, с горящими от предвкушения богатой добычи глазами.
Те, кто мог держать оружие, укрылись во дворце наиба Кадырхана. Город пылал, подожженный со всех сторон. Черные клубы дыма застилали солнце, скручивались от нестерпимого жара, опадала листва с деревьев и высыхали арыки.
Когда кончились стрелы и затупились мечи, последние защитники Отрара продолжали сражаться на крыше дворца. Женщины-служанки подносили тяжелые необожженные кирпичи, и воины бросали их на головы врагов.
Наконец монголам удалось схватить обессиленного, умирающего от ран Кадырхана. Его волоком притащили к старшему сыну Угедэя – Гуюку.
– Ты оказался настоящим воином, – сказал тот. – Монголы умеют ценить отвагу. Перед смертью ты можешь попросить все, что пожелаешь.
– У меня одно желание, – ответил наиб. – Я хочу умереть, чтобы не видеть ваших свиных рыл.
Гуюк выхватил меч и отрубил Кадырхану голову.
По высочайшему повелению сыновей Чингиз-хана монгольские воины получили право грабить захваченный город в течение десяти дней. Все, что нельзя было унести, предавалось огню. Пылали в огромных кострах бесценные книги из знаменитой на весь Восток отрарской библиотеки, гибла, превращалась в пепел и золу мудрость столетий. Ветер и вода довершили разрушение, и некогда прекрасный, богатый и сильный город сровнялся с землей.
После взятия Отрара монгольское войско разделилось. Словно два черных крыла распростерлись над Хорезмом. Одно из них накрыло страшной тенью Самарканд и Бухару, другое – кипчакский город – Сыганак.
Смерть всему живому несли монгольские тумены, превращая в пустыню еще недавно цветущие оазисы. Рушились украшенные причудливыми узорами дворцы и храмы; чистые и светлые водоемы, когда-то утолявшие жажду тысяч людей, заваливались трупами. Дикая степь не знала пощады и была глуха к предсмертным крикам.
Семь дней и ночей сдерживал натиск врагов город-крепость Сыганак. Взбешенные упорным сопротивлением монголы вырезали всех его жителей.
Да, так было… Об этом рассказывали отец и старые воины, которым посчастливилось участвовать в тех походах и дожить до старости.
Сартак еще раз бросил взгляд на Святослава. Лицо воина было бесстрастным, только глаза, внимательные и холодные, недобро смотрели из-под густых бровей.
Кто мог предполагать, что там, на развалинах Хорезма, взойдет звезда человека по имени Кара-Буги, а потом, в орусутских землях, после встречи его со Святославом, закатится. Поистине все может быть в этом подлунном мире и всякое случается.
Именно там, в Хорезме, взошла звезда Кара-Буги… Тогда ему было всего восемнадцать лет. Невысокий, крепко сложенный, он вдруг сразу выделился среди других воинов. И не сказочной силой, не бесстрашием, а яростью и жестокостью. Он насиловал девушек на глазах у родителей и, если кто-нибудь пытался вступиться или помешать, бросался на непокорного с яростью шакала. Особым, известным только монголам приемом Кара-Буги ломал ему шейные позвонки и, подставив ладони под хлещущую из горла жертвы кровь, пил ее.
Так уж случилось, что со временем он оказался в войске Бату-хана, ходил с ним на орусутсткие княжества, участвовал в битве с немцами. О его жестокости даже монгольские воины говорили вполголоса. Бату-хан заметил Кара-Буги и сделал его сотником.
Сартаку нравилась беззаветная преданность воина Золотой Орде. Кара-Буги стал тенью молодого хана, его правой рукой. И когда хан крестился, он вместе со своим хозяином принял христианство. Новая вера, однако, не изменила Кара-Буги. Он по-прежнему был жесток и кровожаден.
Но один поступок Кара-Буги заставил вздрогнуть даже видавших виды монгольских нойонов и воинов.
Это случилось весной, когда скот бесчисленных монгольских стад уже узнал вкус молодой травы, а над озерами и речными протоками затрубили в золотые и серебряные трубы прилетевшие из теплых стран гуси и лебеди. Орусуты, пережившие голодную зиму, начали сев. Небольшой отряд монгольских воинов возвращался в Орду после сбора весенних податей с орусутских деревень.
Впереди отряда на черном жеребце ехал Кара-Буги. Он был одет в доспехи из черного железа и такой же шлем. Погрузневший с годами Кара-Буги походил издали на темную глыбу. Позади отряда медленно ползли тяжелые двухколесные арбы, груженные тем, что удалось получить или отнять в орусутских деревнях. Это в основном была пушнина. Шкуры волков, зайцев, лисиц, бобров и белок были старательно связаны в тюки, укрыты от непогоды.
Дорога была знакомая, опасаться некого, и воины расслабились, поснимали тяжелые лисьи тымаки, подставили головы теплому весеннему солнцу.
Когда отряд обогнул озеро, чуть в стороне, на опушке леса, открылась небольшая деревня. Было видно, как по черным полям в длинных холщовых рубахах ходили за сохами орусутские мужики и бабы. Картина была привычной и знакомой.
Вдруг Кара-Буги остановил коня. Из зарослей густого камыша, окружающего озеро, выскочила стайка детей – мальчика и девочек лет семи – девяти. На них, как и на взрослых, были длинные белые рубахи. Веселый гомон нарушил тишину. Дети что-то несли в подолах – видимо, яйца птиц, собранные у озера.
Но вот кто-то из них заметил монгольский отряд, и отчаянный, пронзительный крик ударил в уши. Побросав свою добычу, дети побежали к деревне. Впереди всех бежала длинноногая худая девочка с густыми золотистыми волосами.
Кара-Буги тупо смотрел вслед детям, потом в глазах его зажглась искорка интереса. Он ударил пятками коня и, припав к луке седла, помчался за ними.
Девочка бежала из последних сил. Иногда она оборачивалась, и в ее огромных голубых глазах Кара-Буги видел только ужас. Он в бешенстве скалил зубы, пытаясь схватить девочку за волосы, но она увертывалась, и погоня начиналась снова.
Наконец силы оставили беглянку. Она упала один раз, второй. И когда Кара-Буги все-таки догнал ее, спрыгнул с коня и перевернул на спину, тело девочки затряслось в судорогах, она откинула голову и вдруг обмякла, вытянулась.
- Предыдущая
- 14/67
- Следующая
