Двадцатые (СИ) - Нестеров Вадим - Страница 87

– Умер Ленин. Мне только что сказал об этом Тевосян…

Он с большим трудом произнес эти несколько слов. Мы как бы окаменели. Радость бесследно испарилась. Известие было настолько страшным, что все остальное ушло на задний план. Сразу наступила тишина. Ее нарушил только один глухой звук упавшего на кирпичный пол драгоценного кусочка алюминия.

Его никто не поднял».

Похороны В.И. Ленина.

Сегодня, когда памятник Ленину сделался непременным атрибутом бульваров и площадей всех городов страны, когда его нарезали на цитаты, распечатали на плакаты, растрепали его имя и дело в сетевых дискуссиях…

В общем, когда он давно и необратимо стал бронзовым - трудно, почти невозможно понять, каким он был живым. Что значил этот человек для убежденных большевиков, и чем для них стала его смерть.

Лишь иногда крохи этой информации попадаются в воспоминаниях. В оговорке Фадеева, что, оказавшись рядом с вождем на «крондштатском» съезде, он не удержался и украдкой потрогал полу ленинского пиджака. Как очень точно заметил его биограф Василий Авченко – «по-детски, а может, по-евангельски».

Когда «своевольный старый большевик» и преподаватель бурения Александр Серебровский вспоминал, как последний раз приезжал к уже уходящему Ленину в Горки, а тот, прощаясь, «поцеловал меня в лоб. Я был тогда здоровым крепким парнем, но чуть не упал. Кое-как добрался до двери, забыв все бумаги... Потом их вынесла Мария Ильинична и легонько толкнула меня в спину, чтобы я не ревел тут и шел к себе домой».

Когда почему-то понимаешь, что Емельянов, дважды за ночь отстоявший на страшном холоде «очередь прощания», последний раз посмотрев на Ильича в четыре утра, ни одной буквой не врет, когда пишет:

«Было холодно, и шел небольшой снег. Вдоль всего пути траурной процессии по обеим сторонам улиц стояли охваченные глубокой скорбью люди. Опущенные плечи, понуро склоненные головы – казалось, все мы стали как-то меньше ростом. Было тихо. Это была тишина большой тревоги и невыносимого горя. По щекам некоторых идущих за гробом и стоящих на тротуарах людей текли слезы. Плакали на всем протяжении траурной процессии. Такого массового горя я никогда не видел, никогда о таком горе не читал и не слышал».

Очередь желающих проститься с В.И. Лениным. Январь 1924 г.

Но лучше всего суть случившегося, разумеется, уловили поэты, учуяли своим собачьим верхним чутьем. И я сейчас не о своем любимом Маяковском, хотя написанная им на смерть вождя поэма «Владимир Ильич Ленин», на мой взгляд – бесценный артефакт эпохи.

Я об аполитичном Есенине. Он, хоть и плохо разбирался в политике, поэтом был милостью божьей. Поэтому свое написанное по горячим следам в 1924 году стихотворение «Ленин» завершил четырьмя гениальными строчками:

Его уж нет, а те, кто вживе,

А те, кого оставил он,

Страну в бушующем разливе

Должны заковывать в бетон.

И это – лучшее описание завершившейся эпохи разливанной свободы и начавшейся новой – великой и ужасной.

У гроба Ленина. Январь, 1924 год.

***

В наступившей новой эпохе что-то изменилось в членах коммуны в общежитии на Старомонетном. И они, строго по Визбору, «как-то все разбрелись».

Емельянов женился и съехал в отдельную комнату. Все напряженней становились учебная нагрузка, и Тевосян, поняв, что уже не вытягивает и учебу, и работу, уволился из Замоскворецкого райкома, хотя и продолжил ухаживать за секретарем Замоскворецкого РК комсомола Ольгой Хвалебной.

О.А. Хвалебнова.

Авраамий Палыч Завенягин полностью погряз в делах Академии, хозяйство которой становилось все больше день ото дня. Алексей Блохин, как и другие «птенцы гнезда Губкина», готовился к полевому сезону и только гадал, куда же его отправят на практику – в Грозный или в Баку?

Студенты МГА. Слева – Алексей Блохин и Иван Тевосян.

А в феврале подал заявление на отчисление Саша Фадеев.

Если честно, все в душе понимали, что рано или поздно это случится. Не получилось из Булыги инженера, все сильнее и сильнее забирало его писательство. Он забросил учебу, не ходил на лекции, его почти не видели в лабораториях – он писал, писал, писал…

Писал довольно успешно. Сашка потихоньку становился вхож в столичные литературные круги – благо, в декабре 1923 года журнал «Молодая гвардия» опубликовал его рассказ «Против течения». Он зачастил в Дом печати на Никитском бульваре, где по четвергам собирались литераторы, близкие к «Молодой гвардии».

А вот в Академии, напротив, появлялся все реже и реже.

И хотя еще в декабре 1922 года Партбюро академии разрешило студентам, занятым на общественной работе, в том числе Фадееву, свободное посещение, все понимали, что его отчисление – добровольное или по итогам сессии, было вопросом времени.

Все всё понимали, но все равно – когда Сашка сказал про уход, из компании как будто стержень выдернули.

Забрав документы, Булыга съехал из общежития.

Он ушел не в никуда, а перевелся на второй курс мехфака Московского механико-электротехнического института им. Ломоносова. Туда поступили перебравшиеся в Москву его дальневосточные друзья, ну и в целом Фадеев надеялся, что там будет полегче. Как он писал в одном из писем: «В Горной академии программа была очень велика, а учиться не было возможности — перебили на партработу. Перевелся в Электротехнический институт, а тут откуда ни возьмись ЦК — схватил за жабры и смобилизнул в число 100 на партвоспитательную работу среди ленинского призыва».

Действительно, в конце марта 1923 года Александр Фадеев, мобилизованный по «ленинскому призыву» на партработу, убыл в Краснодар, откуда позже перебрался в Ростов.

Перед сашкиным отъездом они всей «коммуной» отправились в фотоателье – подспудно понимая, что, возможно, собираются в таком составе в последний раз.

Жизнь спустя поседевший глава советских писателей напишет вдове Вани Апряткина: «У меня сохранилось два коллективных мужских снимка перед моим отъездом в Ростов, где все мы, вышеназванные мужики, запечатлены «навечно» (среди них еще Костя Чепиков и Ваня Белецкий), а кроме того, есть у меня еще чрезвычайно мне дорогой, очень бледный любительский снимочек нашей компании — и мужской и женской, — сделанный во время вечеринки на квартире у тебя и Вани…».

Любительский снимок так никто и не нашел, а «два мужских», сделанных в марте 1923 года, общеизвестны. Первый – это тот, которым началась эта книга.

Сидят, слева направо: В. Емельянов, И. Апряткин, Н. Блохин, И. Тевосян. Стоят: А. Фадеев, А. Блохин, Ф. Зильбер, И. Белецкий.

Второй – вот он.

В первом ряду, слева направо – Николай Блохин, Александр Фадеев, Иван Апряткин. Во втором – Константин Чепиков и Алексей Блохин.

Проводив Фадеева, все поняли, что старая жизнь закончилась окончательно.

Впрочем, исчез Сашка ненадолго – в мае он заезжал в Москву, но совсем ненадолго, проездом в Питер. Там в ленинградском альманахе «Молодогвардейцы» у него прошла первая крупная публикация - повесть «Разлив».

Памятью об этом визите осталась записка Василию Емельянову, у которого как раз в то время в общежитии отбирали «семейную» комнату.