Князь грязи - Прокофьева Елена Владимировна "Dolorosa" - Страница 67
- Предыдущая
- 67/71
- Следующая
Ведь моя единственная изданная книга разошлась, но не оставила следа о себе, а остальные сказки мертвым грузом лежали в нижнем ящике моего собственного письменного стола в Москве!
И мне вдруг захотелось в Москву…
К моим сказкам…
К друзьям…
К маме…
И тогда я начала представлять себе, как завтра же закажу себе билеты в Москву, соберу потихоньку чемоданы и скажу Юзефу:
"У меня для тебя есть две новости: хорошая и плохая.
Какую ты хочешь услышать раньше?"
А он ответит: «Хорошую.»
И я скажу: «Хорошая новость — у меня будет ребенок, плохая — я уходу от тебя.»
И он упадет передо мной на колени и будет умолять остаться…
Нет, не будет! Я его знаю! Он просто посмеется надо мной. Он всегда надо мной смеется, когда я пытаюсь серьезно поговорить с ним.
И никогда я не осмелюсь сказать Юзефу, будто ухожу от него. И уж подавно — в таком идиотически-легкомысленном тоне! Хотя — хотелось бы…
Серебристый свет лился в комнату, чуть подернутое инеем стекло холодно сияло, шел снег, такой густой и пышный, словно лебяжий пух, словно действительно где-то на небесах Матушка Зима выбивала свою перину!
На фоне льдисто-сияющего холодного окна я темное очертание вазочки, показавшейся мне знакомой. Я подошла, взяла ее в руки… Фарфор был настолько холодным, что обжег мне пальцы! Неестественно-холодным, если учесть, что стоял он не снаружи, а в комнате, на подоконнике, под которым проходила батарея!
Это была вазочка с пеплом Веника.
Юзеф собирался купить для нее нишу в одном из краковских колумбариев… Но нашлись другие дела, более важные, тем более, что теперь Веник мог и подождать, он уже не предпринимал даже тех робких попыток привлечь к себе отцовское внимание, как иногда случалось, когда он был жив!
Я поспешила поставить вазочку обратно на подоконник.
Мне стало вдруг холодно и страшно в темном кабинете, освещенном лишь мертвящим светом уличного фонаря.
Музыка, гремевшая в гостинной, вдруг оборвалась…
Значит, сейчас забьют колокола и запоют благодарственный гимн!
Сейчас, сейчас родится Христос!
Я глубоко вздохнула и сложила руки на груди, хоть и не знала, о чем мне молиться… Но ведь грядущая минута — самая чудесная в будущем году! И любая молитва, произнесенная в эту минуту, сбудется!
…От благочестивых мыслей меня отвлекло легкое поскрипывание. Поскрипывание исходило от этажерки с игрушками! Я сделала шаг к ней… И увидела…
Я увидела, как круглая ручка таймера на подставке «вертепа» сама собою поворачивается!
Мне не почудилось, я действительно видела это!
Я верю в то, что я это видела!
Верю в то, что это действительно было!
Ведь была Рождественская ночь, самая чудесная ночь в году, причем — шла самая главная минута этой ночи…
Ручка таймера медленно поворачивалась, словно невидимая рука крутила ее, устанавливая красную стрелочку напротив отметки двенадцать…
…Но ведь в «вертепе» нет батареек! И лампочек тоже нет — значит, он не засияет!
Во всех костелах Кракова зазвонили колокола.
Благодарственный гимн, транслируемый по радио, донесся из гостинной.
А маленький «вертеп» вдруг осветился изнутри теплым золотистым светом, и заиграла музыка — тот же самый рождественский гимн, но только в исполнении райских колокольчиков!
— и засияли нимбы над головами Иосифа и Марии, и засиял младенец в яслях, и засияла Вифлеемская звезда над пещерой.
Можете не верить мне, если не хотите!
Если вы осмеливаетесь не верить в чудеса… В рождественские чудеса!
Но я знаю — это было!
И я верю!
Я верю, что это чудо было сотворено специально для меня — для глупой, несчастной, беременной фантазерки! Чтобы утешить меня, чтобы дать мне доброе знамение на всю оставшуюся жизнь…
Я стояла на коленях перед этажеркой с игрушками, плакала и, кажется, пыталась молиться, хотя я не знаю целиком ни одной молитвы.
Дверь в кабинет распахнулась…
«Вертеп» погас и колокольчики утихли…
И я услышала голос Юзефа:
— Что ты здесь делаешь? Почему ты ушла?
— Я решила встретить Рождество в одиночестве, так приятнее, чем с этими твоими гостями, — сквозь слезы прошептала я.
— Господи! Ты что, плачешь? И почему ты на коленях?
— Я молюсь! Во всяком случае, я пытаюсь!
— Девочка моя!
Он явно был умилен… Он бросился ко мне, поднял меня с колен, обнял.
— Девочка моя! Какая же ты славная!
( Читай — «Какая же ты глупая!» — мужчина всегда чувствует себя увереннее с глупой женщиной, понятно, почему Юзеф так радуется очередному доказательству моего дегенератизма! ) — Идем, там уже подарки распаковывают, посмотри, что я… То есть, что Дедушка Мороз тебе приготовил! Кстати, спасибо тебе за твой подарок… Правда, боюсь, я не могу оценить его так, как оценил бы его Вениамин. У меня плохо с обонянием — последствия гайморита.
Мы спустились вниз.
Гости недоумевающе уставились на мою зареванную физиономию, но воспитанность победила — они не стали задавать глупых вопросов, как это сделали бы русские гости!
Юзеф подвел меня к елке.
Под елкой лежал только один сверток — большой, круглый, мягкий — на нем была приколота бумажка с моим именем, написанным по-русски!
Всхлипывая, я принялась разматывать бумагу.
Один слой, второй, третий, пятый, восьмой…
Сверток все уменьшался в размерах и терял округлые очертания.
Наконец, в моих руках оказалась маленькая бархатная коробочка, в каких продаются ювелирные украшения.
Я открыла коробочку…
Это не были бриллианты или сапфиры — вроде тех современных, элегантных, обыденных по виду и средних по цене украшений, какие дарил мне Андрей ( одно из таких колец и серьги у меня украли поклонники Вельзевула ) — нет, это было старинной работы, массивное, но чрезвычайно изысканное кольцо: золото, круг черной эмали, в центре круга — крохотное золотое распятие — не крест, а именно распятие с фигуркой Христа! Не представляю, сколько могло стоить это кольцо.
И уж подавно — где его Юзеф добыл? На каком-нибудь аукционе?
— Тебе нравится? — голос Юзефа так трогательно дрогнул, что я сразу забыла все свои обиды и повисла у него на шее!
— Конечно! Это такое чудо!
— Этому кольцу пятьсот лет. Пятнадцатый век…
— Правда?!
Пятнадцатый век… Сколько разных людей носило его до меня… Быть может, оно мне расскажет пару историй, которые помогут мне написать, наконец, бестселлер?!
— Дай, я его на тебя надену… Могу я объявить о нашей помолвке?
…Хотя я давно уже ждала этого вопроса, он застал меня врасплох. Ведь я уже приготовилась уехать! Вернуться в Москву! К своим сказкам, к друзьям, к маме! Я передумала жить с Юзефом, пока смерть не разлучит нас… Конечно, можно было бы «передумать обратно», но это потребует некоторого времени, ведь все рожденные под знаком Рака знамениты своей медлительностью…
— Может, не будем пока? Подождем? — робко попросила я.
В кошачьих глазах Геральта из Ривии сверкнули недобрые «ведьмаческие» огоньки.
— Панове! — крикнул он. — Попрошу минуту внимания! Мы — я и моя невеста Анастасия — желаем объявить о своей помолвке! Свадьба состоится через месяц. Мы еще должны съездить в Париж и сшить подвенечное платье…
Все присутствующие озадаченно умолкли, а какой-то невысокий толстяк с лихими — истинно-польскими, как у Леха Валенсы! — седыми усами подскочил вдруг ко мне и принялся пылко целовать мои руки, возбужденно крича Юзефу:
— Ну, удивил! Ну, удивил, пан Юзеф! Она же тебе во внучки годится! Удивил… За что только тебя женщины любят?
Юзеф самодовольно усмехался.
А я молчала и даже не пыталась отнять свои руки у усатого толстяка.
А что я могла бы сказать?!
СВЕТЛАНА.
Светлана по прозвищу Золотая Рыбка, красивая девочка с длинными золотыми волосами, в разбитых, потрескавшихся сапогах, в шубке из искусственного меха, настолько старой и истертой, что она уже совершенно не грела, в детской вязаной шапочке, без перчаток, с пятьюдесятью долларами в кармане, шла по заснеженной темной улице: был поздний вечер, падал снег, было холодно, но все же не настолько холодно, чтобы бывалая «путешественница» Золотая Рыбка могла бы замерзнуть насмерть.
- Предыдущая
- 67/71
- Следующая
