Ведьма и компания (СИ) - Кащеев Кирилл - Страница 40

- Эк громыхает! Красота! – покачала головой Оленькина матушка и поправила у Лизы под головой подушку. – Будет наводнение, как не быть. С проклятьями не шутят. Прости, но мне надобно отлучиться. – она потянулась закрыть окно.

- Неет! – простонала Лиза.

- Дождем зальет. – озаботилась Оленькина матушка. – Да и ничем тебе то окно не поможет, поверь мне. – от двери она обернулась… чтоб увидеть слезинку, сбегающую по щеке девочки. – Не терзай себя, детка. – тихо прошептала она. – И без чаклунства люди живут: семью заведешь, детей, а не как Агата, когда и жизнь – не жизнь, а лишь служба, и судьба – не судьба, а лишь цель. Не понимаешь? Вот и хорошо, еще спасибо скажешь, что не понимаешь, от понимания этого – никакого счастья! – и она вышла.

Лиза еще полежала, вслушиваясь в усиливающийся дождь… потом медленно, рывками подняла руки, сжала пальцы, согнула локти. Худо-бедно руки слушались, зато ноги не шевелились совсем.

- По морю-океяну, по острову… - зашептала она. - Острову… Нет, не так… Золотые ворота, муравлена трава… - и снова остановилась. Вместо привычных и хорошо знакомых слов в голове царил сумбур: обрывки фраз всплывали и тут же гасли, как отлетевшие от костра искры. Лиза схватилась за виски, покрутила головой туда-сюда, точно в надежде, что это поможет. Не помогло вовсе.

Сквозь рокот дождя послышался шорох колес и топот копыт. Лиза уперлась руками в кровать и, подтаскивая непослушное тело, села. Окно было прямо над кроватью, и Лиза поняла, почему Оленькина матушка сказала, что оно не поможет. Окно, еще утром само обычное, было забрано решеткой.

- Мамочка, пожалуйста! Не делайте этого, мамочка! – под окном зазвенел жалобный голос Оленьки.

Сама не ожидавшая от себя такого Лиза уцепилась за железную спинку кровати, рывком подтянулась, волоча ноги за собой, навалилась на спинку грудью, и не обращая внимания на боль, приникла к окну.

У крыльца стояла коляска. Конюх в плотном плаще удерживал беспокоящуюся лошадь, а внизу пронзительно кричала Оленька:

- Не поеду! Не заставите, не заставите! Выпустите ее! Матушка! Тетушка! Пожалуйста!

- Извольте прекратить истерику, барышня! – раздался властный голос тетушки, но эта властность вовсе не подействовала на Оленьку.

- Матушка, прошу вас! Не позволяйте!

- Агата, умоляю! Не нужно! – откуда-то снизу, видно, с крыльца, донесся голос Оленькиной матушки.

- Чего не нужно? В Петербург ехать? В Смольном институте учиться? Сами еще мне спасибо скажете! Куда побежала? Да держите же эту оглашенную! Владимир!

В коридоре что-то грохнуло и послышался гулкий топот – Лизин страж покинул свой пост.

Руки Лизы дрогнули – и она рухнула вниз, на кровать, перекатилась… и с шумом свалилась на пол, стаскивая за собой перину. И поползла, подтягивая тяжелое, непослушное тело. Рывок, еще одни, вытянуть руки, согнуть в локтях, подтянуться…

Внизу продолжали топотать, зазвенело разбитое стекло…

- Попалась! – азартно закричал Владимир, пронзительно взвизгнула Оленька и голоса отдалились, перемещаясь из дома на крыльцо.

- Хотя бы подождем пока наводнение кончится! – умоляла Оленькина мама.

- Успеют! – резко ответила тетушка. – Подсаживай ее! А вам, барышня, никакие брыкания не помогут! Извольте вести себя прилично!

Привалившись к своему сундуку, Лиза сидела на полу. Она не видела, что творится у крыльца, но и так знала – сопротивляющуюся Оленьку запихивают в коляску. Оленька уедет – и никому ничего не расскажет, а расскажет – не поверят, если вовсе станут слушать. А станут – отпишут матушке и тетушке, а уж те расскажут о тягостных кошмарах, мучающих бедное дитя, наблюдавшее тяжкую болезнь подруги и родственницы, от каковой Оленьку и услали подальше. Болезнь любой доктор подтвердит. Ноги-то и впрямь не работают.

– Еще можно на память пожаловаться: не помню ни одного заклятья. – криво усмехнулась она.

- Верх подними… Ну, с Богом! – донеслось от парадного крыльца. Вожжи щелкнули и конские копыта захлюпали по залитой дождем дорожке.

- Не думала я, Агата, что ты натравишь своего зверя на мою дочь! – звонко прозвучало под самым окном.

В ответ рыкнули – не иначе как Владимир, успокаивающе забубнила тетушка.

Есть всего два выхода: смириться, принять случившееся, поверить Оленькиной матушке, что в конце концов Лизу отпустят, хоть она и лишится способности к чаклунству. Быть может, придется ждать год, а то и два, и… даже три, но все имеет свой конец, и ее заточение кончится, а там и впрямь – замужество, дети... Не почувствовала она, чтоб Оленькина матушка врала, а значит, если Лиза будет послушна, ей и жениха подыщут и приданное дадут. Чем не судьба для бедной родственницы? Или… Надо действовать сейчас, пока хоть физические силы еще есть, а смирения – нет и в помине.

Лиза откинула крышку сундука и нажала прячущуюся под крышкой дощечку. Она должна успеть в кровать прежде, чем вернется ее сторож – если она не ошибается на его счет, у Владимира должен быть изрядный слух.

- Ставни, все ставни надобно запереть, ось-ось учнется! – встревожено прокричала Одарка.

- Оленька, как же там Оленька! Я же говорила – обождать, а все ты! – откликнулась Оленькина матушка, опять успокаивающе забубнила тетушка, слышался тревожный топот и переругивания прислуги.

Заскрипели ступени под тяжелыми шагами, дверь распахнулась. Владимир бросил беглый взгляд на бледную, измученную девочку, судорожно вцепившуюся в спинку взбаламученной постели, усмехнулся многозначительно: мол, видала? Вот и знай, каково оно теперь будет! Быстро прошел к окну, перегнувшись через кровать, попробовал, плотно ли закрыты рамы. Оскалился еще раз, и вышел, захлопнув дверь. Его тяжелые шаги двинулись дальше по коридору, не иначе как проверяя и закрепляя иные ставни. Наконец он вернулся, по новой уж входить не стал и принялся устраиваться в коридоре – небось, кресло к ее дверям приволок, сторожить с удобством.

Лиза откинула перину и… медленно поднялась в воздух. Отнявшиеся ноги болтались бесполезным грузом, но сейчас это не имело значения. Она перетянула ночную рубаху поясом из сундука, привесила к нему мягкую сумочку, небрежно бросив в нее баночку полетной мази. И только тогда извлекла на свет Божий свою тайну тайн, настолько страшную и недозволенную, что именно для нее делался тайник в сундуке, а все остальное, что там хранилось, ехало уж так, попутным грузом. Потому что если кто узнает, увидит – позор падет и на ее голову, и на головы всего семейства и воспитателей! Ведь как можно, барышня из достойного семейства – да с pince-à-tige[1] в руках?

«Заклятий они меня лишили… Заклятья еще не всё!» - злорадно подумала Лиза, отверткой, даже на ее собственный взгляд странно выглядящей в девичьей руке, отжимая край рамы. Хотя если б любезная Агата Тимофеевна (не будет она больше звать ее ни тетушкой, ни ее превосходительством!) не озаботилась спутать заклятья в памяти, можно было б накинуть тишину, и не дожидаться удара грома, чтоб распахнуть окно. Громыхнуло, извилистая молния рассыпалась по острым пикам усадебной ограды, заставив Лизу заморгать, разгоняя цветные круги перед глазами. Сквозь прутья решетки в лицо швырнуло дождем. Лиза взлетала, ухватилась одной рукой за мокрые прутья, а вторую, с pince-à-tige, просунула меж ними. Раз уж не было ранее решеток на этом окне, поставить их, пока она лежала без чувств, можно было только одним способом – на винтах! Теперь лишь бы хватило сил да припрятанной загодя полетной мази: pince-à-tige захватил навершие болта и Лиза крутанула, вкладывая в рывок все свои силы.

Гром продолжал греметь, молнии вспыхивали, подсвечивая сумрак туч яркими сполохами. Непрерывные раскаты глушили ее слабое шебуршание и порой резкий скрежет металла о металл, когда инструмент срывался. Первый винт вышел легко – ставивший решетки конюх (а кто ж еще!) не слишком надсаждался, затягивая. Но когда Лиза выберется отсюда, ему сие отнюдь не поможет – если, конечно, то, что сказал Владимир про козочку, правда. Со вторым пришлось повозиться, винт отчаянно упирался, а когда вдруг враз, точно сдаваясь, провернулся, Лиза не успела его подхватить, и он булькнул, взметнув изрядный фонтан брызг. Девочка наконец посмотрела вниз – двор перед парадным крыльцом был залит водой, и казался озером, из которого торчали кусты роз вдоль утонувшей гравиевой дорожки.