Не любовница (СИ) - Шнайдер Анна - Страница 5

Михаил дошёл до комнаты дочери — квартира у них была двухэтажная, и все спальни, кроме его собственной, были на втором этаже — и серьёзно произнёс, когда они с Машей остановились возле двери и дочка на мгновение закрыла рот, перестав щебетать про свои школьные дела:

— Машунь, поговорить нужно.

Она тут же нахмурилась и напряглась, наклонила голову, глядя на Михаила, словно побитая собачка, и у него сразу сжалось сердце. Бедный, бедный его ребёнок…

— Ты же помнишь, что тебе сказал эндокринолог? И какую она диету прописала? Жареная картошка в неё не вписывается, Машунь, — продолжил Михаил, стараясь, чтобы голос не звучал слишком уж строго. — Пожалуйста, постарайся больше так не делать. Не ешь то, что нельзя.

— Но её же мама жарила… — протянула дочь, шмыгнув носом. — Как так — она жарила, а я есть не буду?

— Мама сама ведь её не ела, разве ты не заметила?

— У мамы фигура, — возразила Маша и вдруг добавила такое, отчего Михаил в буквальном смысле остолбенел: — Ей надо тебя обольщать, а мне фигура зачем?

Несколько мгновений он стоял, пытаясь осознать услышанное, а после, погасив вспыхнувшее раздражение, как можно спокойнее сказал:

— Фигура нужна всем, Маш. И маме, и Юре, и мне, и тебе. Поэтому давай без картошки, хорошо? И не только. Постарайся вообще не есть то, о чём говорила Галина Ивановна на приёме. Иначе потом будет хуже, ты же знаешь.

Маша тяжело вздохнула, но кивнула. Правда, Михаил понимал, что она вряд ли послушается, и вовсе не потому что упрямая или не хочет похудеть — едой ребёнок снимал постоянный стресс. Кроме того, еда заменяла Маше любовь, которую она недополучала от родителей. Нет, по отдельности и Михаил, и Таня любили её, но любить вместе не получалось. И у Маши, несмотря на то что она вроде бы жила в полной семье — по крайней мере по документам, — на деле её не было.

Из-за этого девочка и ела всё подряд. Периодически, получив очередное увещевание от Михаила, останавливалась, но потом опять…

— Ладно, пап, — сказала Маша грустно и смиренно. — Я пойду спать, да?

— Иди, — он поцеловал дочку в щёку, подождал, пока она скроется в своей комнате, и быстро пошёл обратно на кухню.

Таня по-прежнему сидела за столом и смотрела телевизор. Перед ней на пустом столе — все тарелки уже мылись в посудомойке — стояла только чашка кофе. Таня всегда пила кофе не с утра, а на ночь. Некрепкий кофе со сливками и ореховым сиропом вместо сахара. У Михаила запах орехового сиропа давно и накрепко ассоциировался с женой, и поэтому он его терпеть не мог.

— Тань, объясни мне, — сказал Михаил негромко, садясь напротив супруги. Она оторвалась от созерцания сериала и посмотрела на мужа с недоумением. — Какого х** я слышу из уст дочери фразу: «Маме надо тебя обольщать, а мне фигура зачем?»

Лицо Тани испуганно вытянулось, и она выдохнула:

— Ой, Мишенька…

— Да не называй ты меня так, — отрезал Михаил так же тихо, опасаясь, что Маша может подслушивать — подобное уже бывало. — И прошу тебя, разговаривай со своими подружками не по громкой связи. Ну не первый раз уже эта хрень! Я ещё не успел отойти от её вопроса, что такое «куни», а тут это.

— Да ладно тебе, Миш, — Таня досадливо поморщилась, но, как обычно и бывало, вину свою признавать не спешила. Эту черту Михаил в ней особенно не любил. Практически никогда и ни при каких обстоятельствах Таня не винилась, и уж тем более не просила прощения. За всю совместную жизнь он слышал от неё слово «извини» только два раза, но при таких обстоятельствах, когда одного «извини» уже недостаточно. — Подумаешь, сморозила Машуня глупость. Да она это всё завтра забудет.

— Ты в этом уверена? Я вот нет.

— Забудет-забудет, — махнула рукой жена. — Не бери в голову.

Скрипнув зубами, Михаил процедил:

— И ещё. Отдельно прошу — не готовь ты ничего, что Маше нельзя. Сколько можно? Её за год разнесло, как на дрожжах. А ты картошку жареную, на прошлой неделе пончики…

— Маше хотелось попробовать приготовить донаты. Ладно тебе, зачем так строго? Я решила баловать её раз в неделю, не чаще.

— Тань, — он вздохнул, пытаясь в очередной раз унять раздражение, — баловать можно, когда есть какой-то результат. А у Маши никакого результата, она толстеет с каждым днём. Ты её когда к психологу поведёшь?

— Она не хочет к психологу, — вновь поморщилась супруга, — и я не хочу, чтобы какая-то незнакомая тётка задавала ей личные вопросы. Это травмирует, а Маша и так переживает. Знаешь, что лучше сделать? Возьми отпуск, и давай поедем отдыхать все вместе. Тем более что у детей скоро каникулы. И вообще, — Таня нагнулась, попыталась взять мужа за руку, но он убрал ладонь со стола, — перестань морозиться. Надо налаживать отношения, у нас же дети, в конце концов! Почему ты меня отталкиваешь?

Таня начала повышать голос, и Михаил, цыкнув на неё, встал.

— Налаживать можно то, что существует, а наши отношения давно канули в лету, — сказал он устало и, не дожидаясь ответа, вышел из кухни. Услышал негромкий хлопок входной двери, прошёл дальше по коридору и кивнул, увидев сына. Юра как раз снимал заснеженную шапку, и его длинноватые светлые волосы ореолом рассыпались вокруг головы, скрывая чуть острые уши. Маша за них даже дразнила брата эльфом.

— Привет, пап, — улыбнулся сын, стягивая сапоги. — А мама где, на кухне?

— Да.

— А, — Юра кивнул и, отвернувшись к шкафу, чтобы повесить куртку, еле слышно пробормотал: — Тогда я туда не пойду…

Михаил вздохнул, но промолчал. Если на Машу он ещё как-то мог повлиять, то объяснять почти взрослому Юре, что нельзя постоянно избегать общения с матерью, было бесполезно. Сын был весь в него — упёртый как баран.

И что делать с детьми в этой ситуации, было абсолютно не понятно.

Оксана

Мысли о поведении бывшего мужа быстро покинули её голову, и уже на следующее утро, придя на работу, Оксана и думать забыла о Коле. Ещё и поэтому Алмазов устраивал её в качестве начальника: с ним было невозможно филонить и рассуждать о чём-то постороннем, спуску шеф не давал и постоянно требовал то одно, то другое. Через Оксану проходило огромное количество документов, которые нужно было не только относить Михаилу Борисовичу на подпись, но и разбираться в них, регистрировать, кое-что копировать и ни в коем случае не терять. Оксана вела расписание шефа — планировала встречи и совещания, переносила их в случае непредвиденных обстоятельств, — отвечала на звонки партнёров, при этом держа в голове, что и кому следует или не следует говорить. Иногда Алмазов брал её с собой на важные встречи, особенно если встречался с немцами — сам он отлично знал только английский, а вот Оксана лучше говорила по-немецки. Училась когда-то в немецкой школе, потом и в институте язык подтягивала. И не зря, как оказалось. После развода Оксана больше не могла работать дизайнером или даже просто рисовать — как отрезало, — зато переводчик-синхронист из неё получился неплохой, а потом и секретарём получилось устроиться. Правда, со своего первого рабочего места в этом качестве Оксана сбежала, сверкая пятками, но со вторым удачно получилось. Алмазов хоть и был кобелём, но по отношению к ней вёл себя корректно и уважительно, называл по имени-отчеству и никогда не орал, как предыдущий шеф. Поэтому в рабочем плане Оксана относилась к Михаилу Борисовичу хорошо, но вот его человеческие качества прочно поселили в её душе брезгливость. Типичный изменник, предатель и кобель.

Нынешним утром шеф пребывал в особенно мрачном настроении, и Оксана приготовилась ловить его придирки по любому поводу. Да, голос Алмазов никогда не повышал, но опустить умел и без этого.

Оксана сварила привычный крепкий кофе, добавила сахар, положила на поднос капсулу порционных сливок, ложку и отправилась к шефу в кабинет. Алмазов, похожий на предгрозовую тучу в своём тёмно-синем костюме с серым галстуком, сидел за столом и, хмурясь, рассматривал какие-то бумажки. Оксана не приглядывалась, просто снимала с подноса всё, что принесла, и раскладывала перед шефом, когда он вдруг произнёс: