Черные Шипы (ЛП) - Кент Рина - Страница 10

В конце концов, разве не говорят, найди что-то ядовитое и позволить ему убить тебя?

Ну, это не совсем то, что нужно, но в нашем случае это имеет значение.

Будь осторожна. Или нет. До тех пор, пока ты ответишь.

И молись, чтобы у меня не было других мечтаний о Юки-онне, иначе я буду продолжать доставать тебя, пока ты действительно не появишься у моего окна.

И тогда я, возможно, никогда не отпущу тебя.

Акира

СЕБАСТЬЯН

Я отключился.

Должно быть, я то теряю сознание, то обретаю его.

Из-под моих век появляются размытые фигуры, их серые силуэты танцуют в такт моему слабому пульсу.

Звуки следуют за ними. Они пустые, далекие, как будто исходят с пустой подземной арены. Фигуры и звуки смешиваются воедино и барабанят по моему черепу.

Глухой удар.

Глухой удар.

Глухой удар.

Я напрягаюсь, но тугие щупальца боли удерживают меня на месте. Я пробую снова, и жжение пронзает мои конечности. Барабанная дробь продолжается, становясь все громче и интенсивнее, как крещендо в мюзикле.

И тут прямо посреди тьмы проглядывает луч света. Сначала оно медленное, тусклое, почти сливающееся с серыми тенями, пока вдруг не прорывается наружу, устремляясь ко мне без паузы или отклонения.

Как будто он точно знает, где я нахожусь.

Как будто я единственный, кого он видит в кромешной тьме.

Как будто он хорошо знает, что мне нужно выбраться из темноты.

Мягкая рука обхватывает мое лицо, отгоняя невидимые фигуры, которые собирались утащить меня под воду.

— Себастьян… пожалуйста… пожалуйста…

Наоми.

В своей борьбе с тьмой и ее соблазном я забыл, что она все еще здесь, одна, беззащитная.

Мысль о том, что кто-то прикоснется к ней, пока я калека, вызывает раскаленную докрасна боль, вспыхивающую на моей коже.

Блядь, блядь.

Я шевелюсь и стону, когда мое плечо взрывается огнем. Черт возьми, в кино никогда не говорят, что быть застреленным означает цепляться за жизнь за потрескавшуюся, неисправную соломинку.

— Себастьян? Ты меня слышишь?

— Да… детка.

— О, слава богу! — она рыдает, суетясь надо мной.

Все еще так темно, что я не вижу своих рук. Но хочу света не поэтому. Дело в том, что я не могу смотреть на ее тонкие черты и теряться во мраке ее проницательного взгляда.

Не видеть Наоми — это все равно что жить без солнца. Это звучит чертовски глупо даже для меня самого, но теперь я понимаю, как много эта девушка значит для меня.

Она и есть смысл.

Я потерял это значение где-то между смертью моих родителей и воспитанием бабушки и дедушки. Я был образом, которым можно было щеголять, импровизированной маской фальшивых эмоций.

Затем ворвалась Наоми, как шар для разрушения. Она не заботилась о моем внешнем образе и видела его насквозь. Она не хотела меня из-за того, кто я есть. Она хотела меня из-за того, кто я есть.

Несовершенный, ущербный монстр.

Зверь, который очнулся в больнице после того, как потерял все, когда ему было шесть лет.

— Ты… сказала, что выйдешь…за меня… — хриплю я, не узнавая собственного голоса. Он хриплый, измученный и на грани срыва.

— Да… — фыркает она между всхлипами. — Не могу поверить, что это единственное, о чем ты сейчас думаешь.

Значит, это правда.

Она согласилась на самое ужасное предложение в моей жизни.

Но даже если метод был дрянным, он не был импульсивным или спонтанным. Я не делал ей предложения, потому что мы в опасности и можем никогда не выбраться отсюда живыми. Я сделал предложение, потому что с этой женщиной я хочу провести остаток своей жизни.

Это не тот вспыльчивый момент, когда двое молодых людей принимают решение, которое, казалось бы, слишком взросло для них. Для меня дело не в возрасте, а в менталитете. Я знаю это точно, так какой смысл откладывать неизбежное?

Наоми подворачивает мою куртку по бокам, чтобы я был полностью прикрыт. Ее руки холодные. Ей должно быть холодно без рубашки, но она не перестает беспокоиться обо мне.

— Ты так долго был без сознания. Думаю, прошло больше дня или двух. Это похоже на гребаные месяцы, — она шмыгает носом. — Я добралась до туалета, и мне пришлось воспользоваться водой, чтобы охладить тебя. Я также заставила тебя выпить немного из бутылки. Я думаю, это помогло сбить твою температуру, но тебе все еще слишком жарко, и я не думаю, что твоя рана заживает так хорошо. Я пыталась посмотреть, есть ли внутри пуля, но я ничего не нашла и… и я не хотела причинять тебе большую боль, поэтому я прекратила поиски и…

— Детка… — я пытаюсь поднять здоровую руку, чтобы прикоснуться к ней, но силы покидают меня, и она падает на бок.

Наоми хватает ее и прикладывает к своей мокрой щеке. — В чем дело? Тебе так больно? Что я могу сделать, чтобы тебе стало лучше?

— Поцелуй меня.

Проходит лишь доля секунды, прежде чем я чувствую ее мягкие губы на своих сухих губах. Она нежна, осторожна, как будто боится, что поцелуй убьет меня.

Может быть, умереть, целуя Наоми — это правильный путь.

Я рычу глубоко в груди, пытаясь углубить поцелуй и как следует ощутить ее вкус. Но мой рот едва шевелится. Я слишком слаб, чтобы даже поцеловать свою девочку так, как она того заслуживает.

Из меня вырывается стон, наполненный сдерживаемым гребаным разочарованием.

Наоми отстраняется и хватает мое лицо обеими своими маленькими руками, как будто она может видеть выражение моего лица в темноте. — Я сделала тебе больно?

Моя рука падает с ее лица, и я ворчу: — Нет.

Нет ничего, что я ненавижу больше, чем беспомощность. Это чертовски безумно, как человеческое тело может ослабнуть за долю секунды.

Прямо перед тем, как отправиться в лес, я пробегал более десяти миль в час и поднимал тяжести, как никто другой, но теперь я даже не могу прикоснуться к Наоми без посторонней помощи.

Эта ситуация может продолжаться до тех пор, пока я полностью не потеряю сознание. И тогда я умру.

Вода из-под крана поможет Наоми продержаться несколько недель, прежде чем она последует за мной. То есть, если ранее не заразится какой-нибудь инфекцией.

Единственный раз, когда я чувствовал себя таким беспомощным, был после несчастного случая с моими родителями. Но тогда я был мал. Это не та же самая ситуация.

— Себастьян? Ты все еще тут?

— Да, детка…

— Пожалуйста, останься со мной…

— Не… не… бойся…

— Как я могу не бояться? Я думаю, они пытаются сломить меня, и ты расплачиваешься за это только потому, что знаешь меня. Я никогда не прощу себе, если с тобой что-нибудь случится. Я просто последую за тобой, куда бы ты ни пошел.

Не надо.

Я хочу это сказать, но даже мой язык отяжелел и не может пошевелиться.

Постоянный приступ боли от раны и стук в голове не помогают мне оставаться в сознании.

Даже голос Наоми превратился в низкий гул.

Вот тогда я понимаю, что снова потеряю сознание.

Когда ее голос ясный и она зовет меня по имени, это означает, что я вернулся.

Я продолжаю то приходить в сознание, то терять его, и через некоторое время мне кажется, что я схожу с ума.

Единственное, что удерживает меня — это Наоми, ее мягкие прикосновения и успокаивающие слова.

Это прикосновение ее губ к моим, когда она заставляет меня пить воду. Это ощущение ее тела, прижатого ко мне.

Это даже низкий, навязчивый звук ее плача, когда она думает, что я без сознания.

Она не плачет, когда я достаточно вменяем, чтобы произнести пару слов тарабарщины. Она напускает на себя строгий вид и заботится обо мне, цепляясь за надежду, которой, как мне кажется, у меня больше нет. Но когда она считает, что я ухожу, она также выпускает свою безнадежную сторону. Она плачет тихо, а иногда и громко.

Потом она стучит в дверь и просит их отпустить нас. Она произносит слова на японском, которые я обычно понимаю, но у меня нет полного доступа к своему мозгу, и поэтому я слышу только страх и решимость в ее тоне.