Рассказы тридцатилетних - Шипов Ярослав Алексеевич - Страница 28

Рядом стоит у стены скромное и невзрачное на первый взгляд охотничье ружье мастера Петрова в Ижевске. Сделано ружье не для богатого, не для князя или сенатора, а для простого охотника. На прикладе, на самой «щечке», вырезан затейливый орнамент из полевых цветов, кованые курки, как сжатые кулачки, поднимаются над стволами. С таким ружьем ходил по России молодой печальный охотник Некрасов, и грелось его ружье у теплой крестьянской печи после долгой охоты дождливой осенью.

Думая о коллекции, я понял наконец, почему собираю и тщательно берегу оружие. Предметы старины не дают мне, дальнему потомку мужиков и ремесленников, ратников и князей, солдат и офицеров, партизан и охотников, забывать живую историю моей Родины. За каждым предметом коллекции зримо и явно встают в воображении люди, оживают картины сражений за величие и независимость русского государства, «преданья старины глубокой, дела давно минувших дней…».

Автобус третий час мчался по бесконечной ленте междугородного шоссе. Мальчишки уже давно дожевали подаренное яблоко, старушки вспомнили наконец, что Акулина не потерялась, а зашла в общежитие проведать младшую дочь, человек с длинным носом и в зеленой шляпе читал по крайней мере десятую газету. Солдат с матросом и девушки разбились на парочки и о чем-то ворковали, древние бабушки сняли часть платков и безотрывно глядели в окно, точно силясь вспомнить, не тут ли они жили во времена своей молодости.

ПРИЕЗД

В городок я приехал вечером. Улица Егора Самсонова оказалась на самой далекой окраине. В темноте и странных тенях от тускло светившихся фонарей я стал разыскивать дом Максима Максимыча. Здания на улице были ветхие, с покосившимися печными трубами, с большими разросшимися яблонями и вишнями на приусадебных участках. «Весною бы сюда приехать…» — думал я, глядя на черные, с облетевшей листвою деревья.

Я нашел домик Максима Максимыча и постучал. Ставни были плотно закрыты и завинчены изнутри, свет нигде не горел. Дом казался пустым и заброшенным. «Помер! — подумал я и прислонился к забору. — Ехать в такую даль, с трудом достать деньги на покупку замечательных вещей — и все впустую!»

Повернувшись, я осмотрел забор и заметил ржавое кольцо с прикрученной к нему проволокой. Дернув обеими руками кольцо, я услышал дальний звук колокольчика. Минут через пятнадцать за забором кто-то заворочался и меня спросили: «Кого нужно?»

— Максим Максимыча! Это Дмитрий! Из Москвы! Он должен знать! — радостно закричал я.

Дверь приоткрылась, я увидел тощую фигуру в шинели, исподнем и калошах.

Я юркнул за ворота и спросил:

— Максим Максимыч дома? Он не спит еще?

— Проходи… — сказали мне.

Странная фигура ничего не ответила. Мы молча вошли в холодные сени с тускло горевшей керосиновой лампой, корытами, висевшими на стенах, лавкой, на которой стояло ведро с плавающим в нем резным ковшиком.

Фигура открыла дверь, согнулась и исчезла за ситцевыми занавесками. Оглянувшись, я шагнул в комнату.

Маленькая комната была жарко натоплена. У стены виднелась кровать, на ней лежал, укрывшись шинелью, худой и бритоголовый старик. Больше в комнате никого не было. У кровати стоял столик, на нем яблоки и махорка в жестянке.

— Вы раздевайтесь, — сказал старик. — Вон там, за занавеской, вешалка…

Я снял пальто и опустился на табуретку у кровати.

В ГОСТЯХ

Мы пристально посмотрели друг на друга… Судя по письму, так красиво написанному, я ожидал увидеть опрятный домик, чай с самоваром; Максим Максимыч представлялся мне благообразным старичком, похожим на старого учителя. На деле выходило иное. Я пока не мог разобраться и только смотрел.

Старик, глядя на меня, очевидно, соображал, тот ли я, за кого себя выдаю. Точно ли мне можно верить и я тот самый Дмитрий, которому он писал письмо.

— Максим Максимыч, это вы? — спросил я.

— Не думал, не думал, что вы так скоро, так внезапно приедете, — сказал Максим Максимыч. — Мне многие охотники пишут и интересуются ружьями, но никто не приезжал. Вот вы какой ловкий…

— Я не ловкий, — начал я. — Поймите, я очень люблю старинное оружие, у меня уже целое собрание, ружья, сабли… Я их смазываю, протираю, привожу в порядок, ухаживаю как могу. Они висят у меня на стенах…

Максим Максимыч кивал головой. Длинной, худой рукой он быстро схватил со стола яблоко и принялся его долго жевать.

«Неужели он тут совсем один?» — подумалось мне.

— Разве вы один живете?

— Есть еще сестра! — ответил Максим Максимыч. — Она у меня старая, больная и всего боится. Вот и вас испугалась. Говорит: «Он нас не зарежет ночью из-за ружей-то?» — Максим Максимыч вопросительно глянул на меня.

Я обернулся и успел заметить мелькнувшую за шторкой голову старухи, смотревшую с детским испугом. Мне поскорее захотелось кончить дело и уехать. «Ночевать можно и на автостанции», — подумал я.

— Так ведь за ружьями приехали? — спросил вдруг Максим Максимыч. — А я замечательно бьющее ружье мастера Антонина Винцентуса Лебеды в Праге не продам! Умру скоро, так сестра продаст, а я, пока жив и существую, не отдам. Не отдам! — заволновался Максим Максимыч и, тяжело дыша, сел на кровать.

Из-под шинели высунулись ноги с растопыренными пальцами. Больная коленка была обмотана тряпкой. Ноги задрожали и сунулись в разрезанные вверху валенки. Старик поднялся, вытянув руки, и ушел за занавеску. Он долго звенел ключами, отмыкая кладовку, передвигая рухлядь, а сестра ему помогала. Наконец Максим Максимыч вышел с ящиками. С нетерпением я бросился навстречу и раскрыл ящики.

В них лежали, мягко утопая в тисненном золотом зеленом бархате, два изумительных ружья. В отдельных углублениях утонули шомпола, пороховницы, коробочки для пистонов из резной кости…

На полированной, красного дерева крышке одного из ружейных ящиков наклеена фотография. Такое кощунство меня покоробило, но, взглянув попристальней, я узнал на ней молодого Максима Максимыча.

На лесной полянке, в травах и цветах, стоял огромный красивый парень в русской рубахе, улыбающийся, и держал ружье Лебеды. С тонкого наборного пояска свешивалась на сапоги связка вальдшнепов. На фотографии надпись: «Весна 1920 года».

— Какие раньше случались охоты! — воскликнул Максим Максимыч. — Я очень сильный стрелок, много мы натешились забавой благородною с милой «лебедушкой»…

Я невольно оглянулся — старик прижал к груди и ласкал ружье.

Я осматривал другое. Очень легкое, с изящной ложей из словно светящегося изнутри итальянского ореха, покрытого тем особым, старинного рецепта, лаком, который не сходит и не стирается столетиями, с длинным стволом, чеканным курком, змейкой, закрученной охраной, латинской надписью мастера, ружье прильнуло к моим рукам и, казалось, отогревалось и оживало от долгого сна в ящике.

Я осторожно положил ружье на место. Старик неохотно передал мне «Лебеду».

С двумя массивными, покрытыми уже кое-где стершимся букетным дамаском стволами, с темно-вишневой ореховой ложей, большими, причудливо изогнутыми курками, черного дерева шомполом и резной охраной, ружье было очень красиво.

Я близко поднес его к лицу и с наслаждением осмотрел каждый миллиметр поверхности. Внимание мое привлекли осторожно вкрапленные в дерево серебряные пластиночки размером много меньше копейки, на них очень тонкой цифирью было выбито: 1921, 1928, 1929, 1934, 1938, 1940, 1946, 1948, 1953.

— Это все годы, отмеченные особенно удачной охотой! — следя за моим чтением, сказал Максим Максимыч. — В наших лесах много дичи водилось, даже олени жили, и все красы дивной, каждый в лесу точно на ковре стоял, так и ждешь — вот-вот копытцем ударит оземь и каменья лучистые в стороны посыпятся… Сами мы их не били, а вот от воров не уберегли, от предателей этих… Дело давнее, неохота вспоминать, но расскажу вам, Дмитрий, случай, а вы сами рассудите. Поймал я как-то браконьера. Мужик знакомый, одних лет со мной, отвоевал только что — словом, по всему свой, товарищ. Убил он оленя, за рога к саням подтащил, рубит и в мешки укладывает. А я как раз на него вышел. «Ты что же, — говорю, — сволочь, делаешь?» Он ничего не отвечает и упрямо молчит. Я ему опять: «Стыд-то в тебе есть? Ты что такую редкость бьешь?» А он как заорет, ноги от злости задрожали: «Вам, гадам, мяса для меня жалко? Я с картошки опух, а вам мяса жалко, да? Убью-ю-ю! — и за ружье хватается. В общем, пожалел, отпустил его, а он, предатель, мясо продал и пропил. Вот как в жизни бывает, Дмитрий. — Максим Максимыч тяжело вздохнул и захлопал глазами.