Грех. Расплата (СИ) - "Jana Konstanta" - Страница 63

Кристина поддалась, глаза прикрыла. Тихо очень. Чуть потрескивают, сгорая, свечи. Аромат шоколада и ванили согревает, дурманит, а касания мужчин настолько органичны, что почти не чувствуются — ей кажется, что волны, набегая, несут ее по уходящему в закат морю, теплому и ласковому. Там нет тревог, нет врагов и главное — там нет Филиппа. Теплая, прогретая солнцем вода окутывает тело, золотится на коже в лучах заката… Кристина расслабилась. Действительно расслабилась, позабыв, где она и зачем чужие руки делают податливым несчастное ее тело. Ей хорошо сейчас. Так хорошо, как давно уже не было. Не хватает только человека рядом — единственного, желанного… Будто услышав ее желание, знакомые руки легли ей на плечи.

— Анри, — сорвался вздох с губ расслабленной девушки.

Она не видит, как сталью на миг блеснули глаза Филиппа, неотрывно следящего за каждым вздохом ее, за каждым движением в ответ на руки, ласкающие ее тело. Она не видит… Там, в мираже ее полусна, рядом с ней Этьен — он улыбается ей и крепко обнимает. И там, в мираже, не чужой мужчина с кожей цвета шоколада касается ее приоткрытых губ пальцем — там Этьен изучает ее счастливое личико; там не мулат бесстыже ласкает ее тело, натирая ароматным маслом — там жених ее, обнимая, ласкает…

Филипп, не моргая, смотрел, как улыбка коснулась губ невольницы — теплая, ласковая, нежная. Она улыбалась ему — проклятому бастарду, своему Анри… Ладонь мулата прошлась по животу ее к груди, а Кристина выгнулась, утонув в своих грезах, задышала рвано, быстро… Не дожидаясь очередного шепота с именем братца, Филипп встал с дивана и направился к мулатам.

Мираж растворился, едва сквозь сон прорвались тихие незнакомые слова. И тепло чужих рук тут же исчезло, и образ Этьена растворился вместе с закатом. Она почувствовала, как ее осторожно перекладывают на ковер, оставляя вместо горячего своего тела лишь мягкую подушку. Еще мгновение — и терпкий запах вина пробился сквозь ускользающую сладость шоколада; Кристина нахмурилась и нехотя открыла глаза, возвращаясь в жестокую реальность: рядом с ней не Этьен — на нее, будто змей, наползало золотоволосое чудовище, тонкими, жадными губами впиваясь ей в живот.

— Нет, — проскулила Кристина и попыталась увернуться от ненавистных прикосновений.

А он в ответ лишь руки ее перехватил и за голову завел, чтоб не мешала. Не желая видеть слезы и отвращение ее, даже голову не поднял — самозабвенно, жадно смаковал каждую мурашку на ее теле, отказываясь думать о том, что не он причина этой волнительной дрожи ее тела, что братец даже сейчас, неизвестно где находясь, умудрился незримо поприсутствовать здесь.

— Я убью его, Кристина! — прорычал Филипп, остервенело целуя вершинки грудей, взволнованных не им, а миражом.

Он наползал на нее… Потянулся к шее, подбородку, скулам, слизал мокрые дорожки несдержанных слез; потянулся к губам, наглухо сомкнутым, а Кристина вдруг резко отвернулась, не позволяя прикоснуться.

— За что ты со мной так, Кристина? Ну что со мной не так? Обними меня, слышишь… Приласкай, обогрей… Мне плохо — неужели ты не видишь? Кристина, дай мне твоего тепла… Я нежным с тобой буду… Я для тебя все сделаю, слышишь? Я тебя золотом осыплю, я любой твой каприз исполню, только приласкай, как его ласкала… Ну чем он лучше, Кристина?! Он всего лишь сын крестьянки… Сын шлюхи, что раздвигала ноги перед чужим мужчиной… Она семью нашу разбила, она У МЕНЯ семью украла… А теперь он крадет… У МЕНЯ крадет, Кристина! Все крадет… И тебя крадет, подлец…

— Вы пьяны, — уворачиваясь от настойчивых губ, проговорила девушка.

— Да. Я пьян. Но это не меняет сути. Мне нужно твое тепло, Кристина. Всего лишь чуточку тепла и ласки — и как знать, может, вы перестанете видеть во мне чудовище… Поцелуй меня, Кристина… Не хочу брать тебя силой, не хочу принуждать и делать тебе больно! Отдайся по-хорошему…

— Я не могу. Вы просите невозможное. Отпустите меня…

— Нет.

— Почему? Филипп, Вам проще найти другую девушку, но не начинайте с насилия, и тогда, может быть, она сумеет Вас полюбить.

— Мне не нужна другая, я уже нашел тебя. А в том, что случилось в таверне, ты сама виновата. Предлагаю об этом просто забыть и начать все сначала. Не противься, Кристина. Ты же знаешь, ты слабый противник, и в нашей с тобой войне победа останется за мной. Я предлагаю решить вопрос по-хорошему, откажешься — значит, будет по-плохому. Будет все как прежде, а может, даже хуже. Я ведь все равно свое возьму… Ты все равно моя, хочешь ты этого или нет.

— Делайте что хотите, — всхлипнула Кристина. — Но я никогда не лягу под Вас добровольно. Вы можете меня насиловать, можете пытать, можете даже убить, но я никогда не дам Вам того, что могла бы дать Этьену.

— Забудь о нем! — рявкнул Филипп. — Его ты больше не увидишь — я скорее убью тебя, чем позволю ему к тебе прикоснуться!

Резким движением взял он непокорную женщину. Не щадил ее и на слезы даже не взглянул. Разозленный, пьяный, брал свою жертву со всей злостью, на которую только способен. Он мстил за отказ ее, за преданность Этьену, за слезы мученицы, что каждый раз при виде его, Филиппа, выступают на ее лице… За бессилие свое и ее непокорность — он тело заполучил, но не оно ему нужно. Ему тепло нужно, ему ласка ее нужна и та странная, неведомая ему штука, что любовью зовется — говорят, она чудеса творит и в ледяные души жизнь вдыхает. А он устал. Чертовски устал от собственного холода, ненависти и равнодушия. От страха устал, что сковывает чужие души, заставляя раболепствовать и заискивать перед ним, пряча ненависть и презрение, усмешки и, может быть, жалость за толстой броней услужливого вида покорных слуг. Пожалуй, Кристина одна из немногих, кто хотя бы не врет и не улыбается лживо; кто не боится открыто, в лицо ему сказать, что ненавидит и презирает… Только легче ли от этой правды? Только светлее ли от колючих ее слов в ледяном царстве ненужного, отвергнутого с детства маленького мальчика? Не легче. Не светлее. Все, что есть у него — власть. И отцовскому отродью, крестьянскому сыну он ее не отдаст! И Кристину, упрямую гордячку, он братцу не отдаст!

Боль разрывала ее тело, ломая, убивая девочку, живущую надеждами, что когда-нибудь все закончится, что когда-нибудь проклятый венценосец оставит ее в покое. Она больше не хозяйка собственному телу — им теперь в свое удовольствие распоряжаются другие. Она почувствовала, как вместе с ядом его похоти умирает внутри нее живой человек, протестующий и непокорный, и остается лишь оболочка, смирившаяся мертвая кукла для желаний Филиппа. Она устала бороться. Она устала искать просвет в поглотившем ее жизнь мраке — просвета нет, сколько ни приглядывайся. Выхода отсюда нет. Он не отпустит ее — она это понимает. Он Этьена за ее любовь убьет — в этом нет сомнений. Она сама жива, но лишь пока не надоест Филиппу. Так смысл дергаться и бунтовать, пытаться достучаться до человеческого, которого в Филиппе и вовсе нет? Он уже сломал ее, он убил ее. Она даже не пытается больше сопротивляться — послушно лежит и ждет, когда акт очередной мерзости закончится, ему надоест, и он уйдет, оставив свою игрушку до очередного раза. Равнодушие спасало от сумасшествия. Филипп хотел заполучить ее тело? Он его получил. Но большего он никогда не получит.

Спустя неделю

У кромки просторного бассейна любимицы короля слетелись на трапезу.

— Может, позвать нашу «королеву»? — с усмешкой спросила своих подружек черноволосая смуглянка Лана, ловя белоснежными зубками сочную виноградину.

— Она нужна тебе? — равнодушно ответила худенькая, похожая на лисичку, рыженькая ее подружка и потянулась за персиком.

— Да мне-то что? Адриан спрашивал, почему с нами не кушает.

— И что, бегать, что ли, за ней теперь? Захочет, сама придет, — грубо ответила Лия, стройная красивая блондинка с цепким взглядом; в отличие от своих подруг, расположившихся на пушистом ковре, она растянулась на кушетке, и теперь лениво отколупывала кусочек рыбы, задумавшись о чем-то своем.