Грех (СИ) - "Jana Konstanta" - Страница 48

— Он мне сразу не понравился. Надменный, самовлюбленный дурак, — буркнула Тереза.

— Так ты специально всю эту чушь наговорила? — облегченно выдохнул ее отец.

— Чушь?

— Ну… про мужчину другого, про то что… Глупенькая, ну сказала бы мне сразу: не нравится! Разве я стал бы тебя насильно замуж гнать? Зачем балаган устраивать? Он же теперь всем разнесет, что ты якобы нечестная у меня!

— Да пусть делает, что хочет, — вздохнула Тереза.

— Ничего, дочь, не вздыхай, найдем тебе другого жениха.

— Отец, пожалуйста, не надо… Не пойду я ни за кого, никто мне не нужен…

— Ну что ты говоришь такое? Что значит не нужен?

— Отец, я не соврала. Я ведь действительно, — Тереза вдохнула побольше воздуха и выпалила на одном дыхании, — другому отдалась.

Тереза опустила глаза, с замиранием сердца слушая тишину. Отец не верил ей — не мог поверить. А ей не хотелось лгать и притворяться. Почему-то верилось, что он поймет, как понимал всегда; обнимет, приголубит и скажет, что ей делать с несчастной ее любовью. Но сейчас он молчал, недоверчиво смотрел на дочь и пытался осмыслить ее слова.

— Это как? — наконец, проговорил он, и от голоса его тяжелого, холодного, вдруг мурашки побежали.

Тереза подняла глаза и увидела помрачневшего, похолодевшего к ней отца, требующего объяснений. А что еще говорить-то? Она и так сказала все как есть. Она сжалась вся, пожалела, что так беспечно и наивно раскрылась перед родителем, чернеющим на глазах.

— Сама, значит, жениха себе нашла? — стараясь не сорваться, через силу проговорил мужчина, а руки добела в кулаки сжались. — Хорошо. Пусть будет так. Но что ж не сказала, не предупредила? Когда свататься придет?

Он долго, сурово вглядывался в лицо дочери, а Тереза молчала, уже осознав, что никакой поддержки, помощи и понимания она не дождется. Ей нечем защититься, нечем успокоить родителя — Ренард никогда не сможет жениться на ней, даже если сильно этого захочет. Как теперь об этом сказать отцу? Зачем вообще было сознаваться?

— Дай угадаю, жениться на тебе он не собирается, да? Ну правильно, зачем жениться, если мою дочь можно и так «любить»?

— Отец, прекрати, пожалуйста. Это совсем другое. И я действительно люблю его. А он любит меня. И… я сама этого хотела. Он ни в чем не виноват.

— Замолчи! Любовь у вас, значит?! Ну так прекрасно! Вот пускай женится, а потом любитесь, сколько влезет! Так когда сватов ждать, дочь?

Он кричал и требовал ответа — Тереза вжималась в стенку, не смея даже глаз поднять. Таким своего отца она еще никогда не видела. Почему она так свято верила, что здесь ее поймут и поддержат в любой ситуации? Любой! Но сейчас ее не желали даже слушать.

— Что молчишь?! Нечего сказать?

Разъяренным зверем метался взбешенный отец по кухне, едва сдерживаясь, чтобы не ударить собственную дочь. Позор! Какой позор ляжет на бедные их головы, когда деревенские разузнают причину сорвавшейся свадьбы! Да и женишок обиженный наверняка масла в огонь людской молвы подольет… А им и оправдаться нечем — дочь-то любимая и вправду нагрешила! Да как соседям в глаза теперь смотреть? Да как жить-то теперь здесь? Заклеймят ведь! И дочери блудливой действительно никогда в жизни не сыскать теперь нормальную пару! Что делать теперь? Бежать и унижаться перед выставленным женихом, продать что-нибудь да заплатить, чтоб только взял блудницу в жены? Или же силком к алтарю тащить подонка, попортившую чужую невесту?

— Говори, — он изо всех сил держал себя в руках и старался говорить спокойно, — кто он? Кто этот подлец? Он наш, деревенский? Кто он, Тереза?

— Я ничего не скажу, — выпалила Тереза.

— Что?! Не скажешь? Да ты… Да ты… Да ты вообще понимаешь, что наделала?! — со всей силы ударил он ладонью по стене рядом с дочерью, сжал руку в кулак и заговорил тихо, осторожно, все пытаясь достучаться до неразумной ее головушки: — Вот что, девонька, ты у меня дочь единственная, хоть и непутевая. И как подстилку дешевую использовать тебя я не позволю. Скажи мне его имя. Не бойся, ничего ему не сделается, но за свои поступки отвечать надо. Хочет или нет, а пусть теперь женится. Ибо отродясь в нашем роду шлюх не было и не будет!

— Отец, да не может он на мне жениться, — заплакала Тереза. — У него уже есть жена…

— Что?! Вот даже как? Так ты, дочь, еще и с чужим мужиком спуталась?! — звонкая пощечина сорвалась сама собой, неожиданно даже для него, никогда в жизни не поднимавшего на женщину руку.

— Отец, мне никто больше не нужен, — проскулила Тереза, ухватившись за ударенную щеку. — Я ни за кого замуж не пойду, я в монастырь уйду…

— Замолчи! В монастырь она пойдет… А ну пошли!

Он до боли сжал ее руку и потащил во двор. Испуганно озираясь, Тереза едва поспевала за отцом, гадая, куда же ее ведут. А он молчал. Молча завел ее за угол дома и по узкой тропинке повел вглубь сада. Молча по пути снял со стены кнут, которым не раз она сама погоняла скотинку. Молча, заведя за дом, толкнул вперед к деревянной ограде.

— А ну снимай одежду.

И от голоса отцовского все замерло внутри, оцепенело.

— Отец, ты что?! Н-н-не надо, — с дрожью в голосе попятилась Тереза, со страхом глядя на сжатый в руке родителя кнут. — Ты же не ударишь меня…

Он старательно избегал ее взгляда — он не желает видеть в глазах дочери страх и мольбу; до белых костяшек сжал рукоятку, не без собственной боли повторил глухой приказ:

— Снимай. Нечего одежду портить.

Тереза лишь мотала головой и пятилась, пока не уперлась в деревянные брусья забора, а губы еле слышно молили: «Не надо! Пожалуйста, не надо!» Она отчетливо видела, как напряглись мышцы его руки, как кончик кнута взлетел ввысь и через мгновенье со свистом ударился о землю рядом с ней. Она едва успела отскочить, страх сменился гневом.

— Отец, что ты делаешь?! — закричала она.

— Снимай! — рявкнул ей в ответ, опуская на землю еще один предупреждающий удар.

Делать нечего, пришлось повиноваться. Тереза стянула нехитрую одежду и, оставшись в одной лишь нижней юбке, поспешила прикрыть грудь руками.

— На колени. Лицом к забору!

— Отец, остановись, прошу тебя! — молила она, пытаясь поймать отцовский взгляд — ну не посмеет он ударить ее, не посмеет! Но тот смотрел сквозь дочь, не замечая ни молящего ее взгляда, ни полных слез перепуганных глаз. Тереза стояла, все еще надеялась на что-то, и он не выдержал — сам со злостью развернул ее к себе спиной и толкнул на землю.

В глазах сурового крестьянского мужика заблестели скупые слезы. Маленькая, хрупкая его девочка, его любимая единственная дочь вцепилась в перекладины, подставляя худенькую спинку солнцу и ему. Плечи ее чуть дрожали, не то от тихого рыдания, не то от страха. Больше всего на свете хотелось броситься к ней и обнять безрассудную свою девочку, но родительская суровость упорно брала верх — никогда еще позор не касался их семьи, такое не прощают.

Он смотрел на ее спину и не решался ударить. Она так похожа на свою мать — его единственную, любимую женщину. И даже кожа у нее такая же тонкая и нежная, и глядя на еще не сошедшие красноватые пятна от мужских объятий на дочери, он вспоминал, как такие же частенько на коже жены оставлял он сам в порыве страсти. И да, грешили они тайком еще до свадьбы, и в первую брачную ночь он брал с собой рыбий пузырь, наполненный кровью теленка, запеченного на их же свадьбу. Но никто не смел упрекнуть их, никто не смел обвинить их в блуде и распутстве! И юная девушка без опаски шла в его объятия, уже зная, что с ним она проживет всю свою жизнь.

Он мог понять дочь — это молодость пришла в обнимку с первой любовью, и это не так уж чуждо отцовскому сердцу. Но как? Как она могла связаться с женатым? С человеком заведомо чужим! И кто этот подонок, посмевший так цинично загубить молодую девичью жизнь?

Волна ненависти и досады вылилась в пронзительный визг кнута… Он едва успел чуть отставить руку, и удар пришелся рядом с Терезой; комочки вспаханной земли упали на белую юбку вздрогнувшей девушки.