Падение Рыжего Орка (СИ) - Волкова Дарья - Страница 61

— Это вам, Юлия Юрьевна.

Протянутый букет так и остался в держащей его руке. Стройная женщина с темными прямыми волосами до плеч в упор разглядывала его. Не таясь, не обращая внимания на правила вежливости и протянутый букет, она в упор смотрела на него. Что ему еще оставалось? Тоже посмотрел.

Голубые глаза у матери его любимой. У Вари тоже голубые, но не такие. У Варежки отцовы глаза — яркие, искрящиеся. А у Юлии Юрьевны — светлее. И в сто раз холоднее. Тину даже показалось, что температура воздуха в прихожей упала на пару градусов — пока он ей в глаза смотрел.

Варя больше похожа на отца и брата, хотя они оба — здоровенные крепкие мужики. Но опасаться следует не их, а именно этого человека. Именно эта тонкая хрупкая женщина — последний бастион на его пути. Последний и самый крепкий. Тихон почувствовал, как давятся стебли нежных и хрупких цветов, которые он сейчас сжимал в своей протянутой руке. Кажется, он даже услышал приглушенный хруст.

Негромко кашлянул Глеб Николаевич.

— Мама, это… — тихо, но решительно начала Варвара. Ее прервал дверной звонок.

— Это Коля с Любавой! — Самойлов-старший будто обрадовался даже. Тому, что нарушилась эта почти звенящая тишина.

За дверью и в самом деле оказались Самойловы-младшие. В составе Николая, Любавы и Леночки. И сразу стало шумно и живо в прихожей, в которой до этого ощущался буквально арктический холод. Все стали здороваться, обниматься, целоваться. Тихон опустил руку с хрупкими, нежными и, видимо, уже сломанными цветами.

— Коля, давай мне Леночку и разувайся! — оказывается, у обладательницы ледяных глаз вполне теплый и живой голос. Когда она говорит с родными и любимыми людьми.

Однако, упитанное чадо в белой маечке с ярко-алой клубничиной на груди и кокетливых штанишках с оборочками, гордо восседавшее на руках у Николая, отвернулось от бабушкиных рук, уткнувшись носом в отцовское плечо.

— Ко мне хочет, — довольно рассмеялся Глеб Николаевич. — Ленок, иди к деду.

Но и Глеба Николаевича привередливая Леночка проигнорировала. Зато распахнула свои и без того немаленькие глазки на сочный желтый букет с яркими алыми вкраплениями. А потом обратила внимание на то, что к букету прилагалось. И чуть не вывернулась из отцовых рук, подкрепив свое намерение громким возгласом.

Все шестеро взрослых уставились на извивающуюся на руках у отца малышку, которая всем своим видом и протянутыми пухлыми ручками демонстрировала, чего она хочет. Точнее, кого.

— Ну… — Ник прокашлялся. — Придется тебе ее взять, Тиныч. Если Ленка чего-то удумала…

Тину казалось, что все замерли. И смотрят только на него. И женщина с ледяными глазами, и совсем не по-домашнему в костюме заведующий травмой, и красивая черноволосая жена Николая — тоже с проблесками льда в темно-синих глазах, и сам детский хирург, борец-вольник и отец Леночки в одном лице. И его любимая Варежка. Все смотрели на него.

Потом Варя протянула руку, и он отдал ей букет. И сам неловко протянул руки к Нику.

— Коля, не стоит, — раздался предупреждающий голос Юлии Юрьевны.

— За спину придерживай, — строго наказал Николай, сделав вид, что не услышал мать. — И не присаживай — рано еще.

Тихон все это не слышал. Он вообще не понимал, что ему говорят. И было страшно так, как, наверное, не было еще никогда в жизни. Когда принял на руки чужого ребенка. А руки вдруг взяли — и вспомнили. Да, тогда он был совсем мальчишкой, но его часто оставляли посидеть с младшими. И с Софией, и с Лизой. И хотя это было давно, и, кажется, в другой жизни, руки как-то сами повернули и прижали малышку. На него уставились два любопытных синих глаза в обрамлении таких ресниц, которые посрамили бы любую фотомодель. Взрослый мужчина и почти полугодовалая девочка внимательно смотрели друг на друга. А на них смотрели все остальные.

Леночка принялась что-то Тихону влюбленно ворковать и хлопать своим кинодивьими ресницами. Зрелище выходило завораживающее и уморительное одновременно. Поэтому Тин упустил момент, когда маленький пухлый пальчик вошел ему в ноздрю до упора.

— Ай! — и чудом ничего больше не добавил — из не допущенного к публичному употреблению. Было неожиданно и в целом больно. Леночка обиженно поджала губки и попыталась сунуть палец себе в рот, но Тин успел перехватить ее за руку. Перевел беспомощный взгляд на Любу, не зная, что делать в такой ситуации. И тут взрослые словно по команде дружно расхохотались. Любава достала из сумки упаковку влажных салфеток и вытерла дочери палец. Леночка, как только получила снова в свое единоличное пользование собственные ручки, принялась проверять, как у ее новой игрушки прикреплено ухо и воротник рубашки.

— Ну, все! — отсмеялся Ник. — Елена Николаевна признала дядьку.

— Нет, ты посмотри на эту молодежь, Юленька, — обратился к супруге Самойлов-старший. — Мы с тобой еще ничего не решили, благословения своего родительского не дали. А они уже в дядьки определили.

— Это не мы! Это Леночка, — не согласился с отцом сын. — А ты же в курсе, что характер у нее настырный. Вся в деда.

Глеб Николаевич только хмыкнул. Леночка продолжала проверять на прочность все, до чего могла дотянуться. Нос от нее предусмотрительно прикрыли, чем весьма расстроили ребенка. На какое-то время наступила пауза.

— Ну, что мы в прихожей-то стоим? — нарушила тишину Юлия Юрьевна. — Проходите в столовую. Варенька, давай мне букет. Это же мне… Тихон подарил.

Действие семнадцатое. Воспользовавшись тем, что Героиня прислушивается к замечаниям из суфлерской будки, Герой поворачивается к зрительному залу и показывает язык.

В авторской суфлерской будке обреченно машут рукой, едва не опрокидывая кофейник с коньяком.

Дорога от Самойловых-старших проходила в молчании. Слишком много говорили, переживали и проживали за эти несколько часов оба. И сейчас под тягучий саксофон ехали сквозь вечернюю августовскую столицу и молчали. Молчали задумчиво, а, может — умиротворенно.

— Варь, — на очередном светофоре нарушил молчание Тихон. — Я сейчас тебя завезу и домой съезжу. Кое-что взять надо. Потом вернусь. Переночую у тебя, ладно?

Все задом наперед сказал. Но сообразил тоже задним числом, только когда произнес.

Варя повернула к нему голову, посмотрела задумчиво.

— Ладно, — согласилась просто. — Переночуй. Только зачем круги наматывать? Поехали сейчас сразу к тебе, возьмешь, что нужно, а потом ко мне.

Вот чего бы ему раньше язык не прикусить? Чего бы ему сначала Варю домой не отвезти, а потом не заикаться о том, что надо вернуться к себе на квартиру?

— Не, давай я сначала тебя отвезу, ты же устала, наверное…

— Не настолько. Не дури, Тихон. Нам почти по дороге. Поехали к тебе.

Он чертыхнулся про тебя. Но промолчал. Спорить было еще нелепее, чем начинать этот разговор.

Припарковавшись у подъезда, предпринял еще одну попытку.

— Подождешь меня в машине? Я быстро.

Вместо ответа Варя отстегнула ремень безопасности и открыла дверь. Ему осталось только едва слышно вздохнуть. И запретить себе думать о том, о чем думать сейчас не надо было.

И все-таки зажмурился, открывая дверь. Торопился, уронил ключи, заминка перед дверью вышла еще заметней. Кой бес понес его сюда, лучше бы завтра, один, приспичило, блин, сменить трусы и рубашку!

— Варя, я сейчас, я быстро, — дернул в стороны двери шкафа. Черт, кто опять все переложил в шкафу?! А, точно, Лизка. Переворошил одну кипу вещей, другую. Зараза, да где все нужное?! За спиной раздался шорох, и Тихон замер. И почему-то не захотелось оборачиваться. Он скосил взгляд. В зеркальной дверце шкафа отражалась Варя. Без одежды. Только белье. Красивое. Из его рук выскользнула футболка.

— Зачем?

— Раздевайся, — спокойно и без эмоций.

— Варя… — он все-таки обернулся. — Поехали к тебе. Оденься, пожалуйста, и поехали. К черту вещи. Я вот… — нагнулся, подобрал оброненную футболку. — Все взял.

— Раздевайся, — повторила она.