Тосты Чеширского кота - Бабушкин Евгений - Страница 32

Настал черед Кролика. Появление шикарного эсэсовца на сцене клуба Красной армии сорвало аплодисменты и крики «браво».

Видимо советские люди привыкли, что в каждом симпатичном фашисте есть доля Штирлица.

Пожалуй, не стоит даже уточнять, что немец наш тоже заговорил с грузинским акцентом, да еще пару раз всунул «генацвале», обращаясь к старосте.

Зал слушал внимательно. Мы тянули диалоги, как могли. Было чувство, что мы оказались в липком, ночном кошмаре и не можем выбраться из него. Грузинский акцент прочно завладел нашими дурными языками, и деваться было некуда.

Перед финалом, произнося монолог немецкого офицера о превосходстве арийской расы, Кролик, в самый патетический момент вскинул руку в нацистском приветствии, и вместо «хайль Гитлер», крикнул угрожающе:

– Гитлер капут!!!

Видимо ему таки привиделся свинцовый взгляд дедушки-разведчика над планкой прицела.

Наконец Староста, открыв свою истинную личину, выхватил деревянный наган и лихо перестрелял немцев с полицаями, то есть меня и Кролика. Мы повалились с криками «Вай-вай-вай!», и этот кошмар наконец кончился.

Я понял, что ненавижу театр…

– Какой позор! – стонал Станиславский за кулисами, – что это было? Гипноз? Наваждение? Чем нас напоили?

– Спокойно, друзья мои! – сказал Чучундра, – все очень просто. В этой грелке до выморозков была отличная грузинская чача. Вот она – волшебная сила искусства.

– Там есть еще по глотку, – вставил слово Джаггер, – давайте тяпнем по чуть-чуть. Нам скоро выступать.

После очередного глотка из грелки я начал приставать к Панфилу.

– Слушай, Панфил, – говорил я, заглядывая льстиво ему в глаза, – у вас ведь на ритме никого нет. Дайте полабать хоть пару песен? Ну, Панфилушка, а? Ну не будь же ты такой скотиной!

Дело в том, что легендарная группа «Странники» играла без ритм-гитары. Это была их фишка, хотя имелся инструмент, и была куча желающих поучаствовать.

Пару раз на репетициях они давали мне поиграть на ритме что-то простое, на два-три несложных аккорда, и несколько песен я вполне мог бы продержаться.

Панфил был непреклонен.

– Бабай, это концерт, поиграешь потом, на репетициях, – и отвернул наглую морду.

Я не сдавался и переключился на Джаггера.

– Джаггер, скажи ему! Что за корефаны такие? Не дать другу сыграть одну паршивую песню…

– Что значит паршивую? – возмутился Джаггер, – у нас все песни классные. Ну, некоторые, конечно, полное дерьмо, но играем мы – зашибись. Панфил, давай дадим ему, пусть полабает во второй части, где песни советского кино.

Джаггер завелся и так насел на Панфила, что тот заорал:

– Вы меня все достали! Это бардак! Вы не врубаетесь? Это же концерт! Что же все странные такие?

– Панфил, – сказал долговязый Колюня, ты сам предложил назвать группу «Странники».

Этот аргумент неожиданно возымел действие.

Панфил махнул рукой так энергично, словно бросал гранату.

– Делаете, что хотите! Только гитару ты ему настроишь, – он ткнул пальцем в Джаггера, – потому что он и этого не сможет.

– Да я ещё и тебе настрою, – закричал довольный Джаггер, всегда радовавшийся, когда ему удавалось победить Панфила в споре.

– Все согласны? – спросил Панфил.

– Пусть сыграет, – ответил Колюня.

Ударнику вообще все было по барабану и он не возражал. Сговорились на том, что мне дадут поиграть в двух песнях, Джаггер настроил для меня ритм-гитару, и я уселся волноваться.

Тем временем группа «Странники» начала первую часть выступления. Играли пока в основном Кобзона и Лещенко.

Чучундра дал мне хлебнуть из нескончаемой грелки. Волнение улеглось. Я почувствовал силу в пальцах, голова стала ясной. В таком состоянии я мог бы сыграть с ними весь концерт. Сейчас я сыграю пару песен, и всем станет ясно, что без меня и без ритм-гитары «Странники» здорово проигрывают.

Колюнин голос объявил на сцене вторую часть с песнями из советских кинофильмов. Чучундра подтолкнул меня в спину. Кролик и Батя помахали мне руками.

Джаггер молниеносно подключил мою гитару к усилителю. Ударник тренькнул и закричал:

Уан – ту – фри – фо!

«Только бы верно попасть в начало» – пронеслось в моей голове.

«Ура, попал!»

…В общем, они все заиграли «Пора-пора-порадуемся…» А я – «Жил да был чёрный кот за углом…»

От побоев меня спасло только вмешательство Панфила.

Концерт закончился. Завершался Седьмой день ноября. Мы курили возле клуба, ожидая попутку на Первую Площадку. Пацаны вышли нас проводить.

Начинало мести, струйки колючего снега заплясали в лучах прожекторов. Полярное сияние угасало, пуская последние зеленые блики. Машина скрежетнула коробкой передач, выползая из-за угла клуба. Желтый свет фар запрыгал по нашим лицам.

Мы побросали окурки в снег.

– Пока, чуваки! – закричал Джаггер.

– Извини, Панфил, что испортил песню, – сказал я.

– Да все нормально. Зато было весело, – ответил он. Станиславский юркнул в кабину, а нам с Кроликом пришлось забираться в кузов.

Когда машина тронулась, Панфил с Джаггером замахали руками и запели:

При этом Чучундра жестами изображал этого самого кота, а Батя, подлец, кривлялся, как бы играя на гитаре.

– Суки! – крикнул я из кузова.

– Тебе этого кота теперь долго не забудут, – сказал Кролик, устраиваясь попрочнее на прыгающем настиле.

– Зато было весело, – повторил я слова Панфила.

Машина, бросая перед собой конусы света, поплыла в море поземки.

За две недели до операции «Глобальный Щит-85» и за три дня до Нового Года мы украли поросенка. Честно говоря, украли мы пару, но одного обнаружил прапорщик.

Впрочем, лучше рассказать по порядку.

Продукты мы получали раз в две недели. Толстый и ещё пара свободных от смен добровольцев под предводительством прапорщика забирались в грузовик или в вездеход, смотря по погоде, и отправлялись на склады. Там, на складах, в этих сказочных пещерах Аладдина было всё. Мороженые говяжьи и оленьи туши. Мешки сырой заледенелой рыбы. Чай и сухофрукты. Круги сушеной картошки и жестянки сухого молока, консервированные овощи и тушенка, масло, сахар, сгущёнка, – словом, все те прекрасные вещи, которые только и могут примирить Воина Арктики с суровой действительностью.

Правила хорошего тона предписывали непременно что-то попятить со склада во время процедуры выдачи продовольствия.

В этот раз ответственным был прикомандирован к нам сам Грибной Прапорщик, Опёнок. Командиры старались его особо загрузить к концу декабря, чтоб, гадина, не запил под Новый Год. Запить хорошенько Опенок уважал. И из-за невозможности сделать это немедленно, в преддверии праздника, пребывал в настроении скептическом. А именно – материл вполголоса командира, замполита, советскую власть, тёщу и свою прапорскую судьбу. Кроме того, нас он называл не иначе, как херопуталы.

…Помогать Толстому вызвались я и Царь Додон.

После того, как самая тяжелая и грязная часть, а именно погрузка мороженого мяса и рыбы, была завершена, мы перебрались на теплый склад. Пока я отвлекал прапорщика-кладовщика, Толстый с Додоном натырили сгущенки и чая. После этого, мы начали получать продукты по ведомости, и тут дело застопорилось.

У кладовщика и Опёнка не сходилось количество консервов и лаврового листа. Спор едва не перешел в рукопашную, прапорщики начали обвинять друг друга в повальном воровстве. Мы под шумок позаимствовали еще пол-ящика печенья.

– Мне бы еще бочку варенья и к буржуинам! – пыхтел Толстый, прижимая трофеи к животу.

Добычу мы спрятали под ветошь в кузове и прикрыли мешком мороженых чиров.

Прапорщики между тем плюнули друг другу на валенки, и Опёнок заявил, что он прекращает приёмку продуктов и идет разбираться в штаб. Кладовщик на это сообщил, что закрывает склад и тоже идет жаловаться на жулика Опёнка.