Мое не мое тело. Пленница (СИ) - Семенова Лика - Страница 54

«Не ори!» — она лишь сильнее прижала вату.

Я смогла ответить не сразу. Какое-то время просто хватала ртом воздух, растворяясь в этой боли.

— Очень больно.

Этери приложила кусок марли в несколько слоев к ране и начала туго бинтовать:

«Хилая. Трусливая. Глупая! И наверняка уродина! Я еще даже не видела твоего личика», — последнее слово она произнесла с явной издевкой, хотела унизить. Но меня это не тронуло.

Она прекратила наматывать бинт, разрезала концы и, не церемонясь, затянула узел, который впился в живот. Неожиданно мягко накрыла раненый бок ладонью. Я с удивлением почувствовала покалывание, разливающееся тепло, которое будто втягивалось куда-то внутрь тела, но вместе с ним втягивалась и боль. Будто из раны изнутри высасывали яд. Через пару минут осталась лишь слабость. И та болезненная липкая дремота, которая отзывается тяжестью в веках, привкусом во рту, вялостью в мыслях.

Этери завертела головой, но я сразу поняла, что она высматривает — зеркало. Она заметила приоткрытую дверь, видимо, в уборную, щелкнула тумблером выключателя, но ничего не произошло. Либо перегорела лампочка, либо здесь вовсе не было электричества. Этери открыла дверь нараспашку, заглянула. На стене справа впрямь поблескивало мутное зеркало в неказистой алюминиевой оправе. Этери сняла его и поставила на медицинский шкафчик.

Я не сразу поняла, что увидела себя. Не узнала. Так отвыкла от своего лица, что воспринимала отражение, как чужого человека. Я похудела. Черты заострились. Будто с моего лица сошла какая-то девичья мягкость. Вместе с наивностью и мечтами. Глаза словно стали больше, настороженнее. Надо же, я даже забыла, какого они цвета — цвета морской воды на мелководье. Бабушка так любила мои глаза… Говорила, что девушка с такими глазами просто не может быть несчастной. Даже бабушка ошибалась…

Этери молчала. Видимо, смотрела вместе со мной. Пусть говорит, что хочет, истекает ядом. Теперь это не имеет никакого значения.

«Ты красива, — прозвучало сухо, формально, будто эта сука из зависти давила в себе эмоцию. — Он явно выбирал подстилку на свой вкус, не думая обо мне. Нарочно выбрал полную противоположность. Хотел унизить… — Она крутила моей головой, рассматривала. — Ну? Он хорош? Хорош! Только его, как дикого зверя, всегда надо держать на привязи. Как и его мерзкую птицу. И спускать по команде. Большего он не достоин. Цепной пес всегда останется псом».

— Ты совсем не любила его? Никогда? — сама не знаю, почему меня это задело.

Она хмыкнула:

«Не забывай, что я дочь архона, а он — всего лишь карнех, из выскочек. Как и его отец. Я даже больше не хотела его в мужья. И намеревалась сказать об этом отцу. Но Нордер-Галь послал за мной этого алкаша, Абир-Тана. Надеялся вернуть… иначе он мог навсегда забыть о звании верховного карнеха».

— Он любил тебя?

«Он не любит ничего, кроме собственной чести. И своей отвратительной птицы. — Она вдруг расхохоталась: — Значит, у него все же есть слабости… Он боится, что я вернусь и опозорю его…»

Я  не понимала ее путаных рассуждений. Казалось, она бредит.

— Зачем? Если можно было просто разбить колбу? И тебя бы не было.

«И бросить тень на свою честь? Он клялся моему отцу — и никогда не нарушит слово. Даже если оно его тяготит. Даже если будет подыхать. — Она вновь расхохоталась: — Отец считал, что мне нужен именно такой муж. С холодной головой, способный повлиять».

За спиной послышался шорох. Этери обернулась, и я увидела, как Элизабет пытается подняться, хватаясь за кровать. Аж зазвенело в голове — как я обрадовалась, что она жива. Она спасла мою жизнь, значит — и жизнь этой избалованной дряни! Элизабет не заслужила, чтобы на жизнь отвечали смертью. Но сейчас я мысленно молилась только об одном — чтобы она не стала мешать этой чокнутой. Иначе та ее точно убьет. Моими руками. Я смотрела и повторяла про себя, как молитву: «Просто молчи».

«Очухалась твоя медичка».

Казалось, Элизабет услышала меня. Но, скорее всего, она просто не понимала, что произошло. Она села на полу, прислонившись спиной к кровати, и поводила безумными глазами, будто не узнавала ни этой комнаты, ни меня.  Так же отрешенно она наблюдала, как Этери влезла в ее платяной шкаф и пыталась выбрать что-то из одежды взамен грязного испорченного платья. Прикладывала вещи и отшвыривала на пол, пока не отыскала старый шерстяной халат, явно с чужого плеча. Он никак не мог быть впору маленькой худенькой Элизабет, но подошел мне.

Этери сунула «горошину» в карман, расчесала мои волосы найденной в уборной щеткой. Пыталась переплести косу, но у нее не выходило, видно, она никогда этого не делала. Она отшвырнула расческу, сунула в карман два мотка бинтов и направилась к двери, не глядя на Элизабет.

Я лишь успела прокричать:

— Спасибо! Прости!

Мы спустились с низенького крыльца. Поселок, застроенный двухэтажными домами. Этери оглядывалась, вероятно, искала машину. Я ничем не могла ей помешать, и была вынуждена слепо повиноваться ее безумным желаниям.

— Куда мы?

«В Виссар. В мои планы не входит встретить раньше времени Нордер-Галя».

Все, что я могла — смотреть и говорить. Лишь чувствовала, как от долгого сидения за рулем затекали ноги, и ныла спина. Мы ехали больше суток. По крайней мере, по моим подсчетам. К несчастью, багажник угнанной машины, как нарочно, был забит полными канистрами. Время от времени рана начинала давать о себе знать, и тогда Этери глушила мотор, откидывалась на спинку сиденья, накрывала рану ладонью. И боль исчезала, будто где-то внутри завязывалась крепким узлом. Как толстая нитка. Мне почему-то представлялось, что непременно капроновая. Я все же спросила:

— Это что, магия?

Ответ сопровождало уже привычное фырканье:

«Дура! Магии не существует. Всего лишь энергии, исходящие из сердца и управляемые импульсами мозга. — Я просто понимала, что она где-то внутри желчно оскалилась: — Но откуда тебе знать про мозг?»

— А тебе — про сердце.

«Что? — она резко дернулась, подалась вперед. — Сердце — всего лишь орган, как и прочие. Всего лишь перекачивает кровь и не дает сдохнуть телу. Лишь примитивное создание с битым геном способно наделять его чем-то большим. Все это не более чем дикость».

— Мне жаль тебя.

«Тебе?» — она едва не задохнулась от возмущения где-то внутри.

— Мне.

«Мне казалось, это себя ты должна жалеть».

Я проигнорировала ее слова.

— Должно быть, тебя ненавидят все вокруг… Каково это, когда все тебя ненавидят?

«А почему меня это должно интересовать?»

— Значит, ненавидят…

Она отрицала то, с чем была не согласна — свою заинтересованность, но невольно признавала мое утверждение. Любил ли эту спесивую стерву хоть кто-нибудь?

Она, наконец, поняла, что я подловила ее:

«Заткнись! Я приказываю тебе заткнуться! Не раскрывать рта!»

— Договорились. Только и ты заткнись, сделай одолжение.

«Не смей мне указывать, гадина!»

Я молчала, как она и просила. Но не по приказу, а потому, что больше не хотела с ней говорить. И буду молчать. Пусть разговаривает сама с собой и думает, что хочет. На ее движения я никак не могла повлиять разговором.

Этери вновь завела мотор, и машина с ревом понеслась вперед. Вдали уже показались в сумерках изломанные туманные силуэты гор Мангора — и во рту пересыхало от страха. Это означало то, что мы неумолимо приближались к границе. Чертова стерва время от времени сверялась с картой, найденной в бардачке, ловко гнала по развезенным дождями проселочным дорогам. Я все время надеялась, что она проедет через какой-то населенный пункт, где будут люди. Сама не знала, что собиралась сделать, может, кричать, что я шпионка Виссара. Просто понимала, что должна сделать хоть что-то, воспользоваться любой возможностью, чтобы меня задержали. Если мы пересечем границу — спасения уже не будет. Может, его и теперь нет, но все еще оставалась надежда. Но эта расчетливая сука будто читала мои мысли — нарочно огибала поселки, сторонясь людей. Уходила от любого подозрительного движения.