Мое не мое тело. Пленница (СИ) - Семенова Лика - Страница 52

«Да».

Не знаю, сколько продолжался бы этот глупый спор, если бы не машина. Она рыкнула особенно яростно, дернулась несколько раз и встала, как вкопанная. Закончилось топливо.

Я какое-то время сидела, откинувшись на спинку сиденья, не в силах шевельнуться. Пыталась разжать пальцы и будто сквозь пелену дурмана наблюдала, как они ослабевают и безвольно соскальзывают с руля на колени. Теперь, когда закончилась тряска, я ощутила, насколько сильно меня захватила боль. Она уничтожала. Я бездумно смотрела по сторонам, но ничего не видела. Лишь успела различить, что дождь закончился. Может, уже давно. Сейчас в моей голове слабенько пульсировала мысль, что нужно уходить как можно дальше от машины.

Я буквально вывалилась на землю, с трудом поднялась, хватаясь за грязный борт. Огляделась мутными глазами. Мне показалось, что впереди, за холмом, виднеются какие-то дома. И было уже плевать, кого я там встречу. Может, и вовсе не дойду.

Этери заткнулась, но я чувствовала, будто что-то подталкивает меня изнутри, не позволяет рухнуть. Я просто перебирала ногами, ликуя, что не слышу ее, почти вслепую пробираясь в серой туманной мути. А, может, это было во сне. Я чувствовала такое тепло, будто лежала на нагретом песке. Припекало солнце. Совсем рядом шумел ленивый баюкающий прибой. Пахло высыхающими водорослями — острый йодистый запах. Немножко медицинский. Я понимала, что больше никуда не побегу, что бы ни случилось. Я останусь лежать. И это спокойствие лениво растекалось по венам как восхитительный дурманящий яд. Мне казалось, я чувствую легкие отголоски наира, отзывающиеся приятной свежестью в носу, морозным игривым покалыванием на коже. Меня накрывало состояние полнейшей безмятежности, спокойствия. Не помню, когда в последнее время я чувствовала себя хотя бы вполовину так умиротворенно. Реальность отдалялась, будто меня слой за слоем обкладывали легкой взбитой ватой.

* * *

Когда я открыла глаза, в узкое оконце, сквозь щель в зеленых занавесках, пробивались золотистые солнечные лучи. Прямые, как стрелы. Я с каким-то затаенным восторгом наблюдала, как в свете кружатся пылинки. Вдруг все будто померкло. Я не понимала, где я. С кем. Я опасливо оглядывалась, вот-вот порываясь встать. Бедная ветхая комната в два окна. Но сразу было видно, что прибрано, обжито.

Цветная занавеска в изножье кровати колыхнулась, выглянула остроносая женщина средних лет:

— Очнулась? Вот и хорошо. — Она будто предвосхитила мой немой вопрос: — Лежи, лежи. Нечего! Я твою прореху насилу залатала. Повезло тебе.

Я послушалась, даже шевельнуться не успела. Но вместе с новым человеком всплывали новые вопросы. Я хотела приподняться, но в теле разливалась такая слабость, что я оставила попытку.

— Кто вы?

— Элизабет Кробел. — Имя не вносило никакой ясности, но она добавила: — Я раньше в Спикле медицинской сестрой работала.  Удачно тебя принесло. Упала бы посреди дороги — пиши, пропало. Только одного не пойму — как ты сюда пешком добрела.

— Где я?

Элизабет вышла из-за занавески, вытирая руки не слишком свежим передником.

— Неден. Поселок. Спикль в миле на запад. — Она была небольшого роста, сухенькая. — Как войска их ушли, так люди в свои дома возвратиться пытаются. Вот и я вернулась. Удивилась, что ничего не растащили. Где есть люди — там всегда медичка нужна.

Я сглотнула:

— Спасибо.

Наверное, я должна была это сказать. Но теперь в голове отчаянно забилась одна единственная мысль:

— Мне нужно на восток.

Пожалуй, это единственное, что я помнила предельно отчетливо. Этери стремилась на запад, в Виссар, значит, мне нужно было на восток. Только на восток.

Элизабет присела на край кровати, тепло улыбнулась. Положила мне руку на грудь:

— Пойдешь, куда хочешь, как поправишься. А пока — лежи себе. Голодной не останешься — прокормимся как-нибудь. Как звать-то тебя?

— Марта.

У нее были удивительно теплые серые глаза, как клубки шерсти. Глубокие, понимающие. Ей очень хотелось верить, этой Элизабет. Я попыталась кивнуть, но размякшее тело не слушалось:

— Сколько мне лежать?

Та пожала плечами:

— Кто же его знает. Неделю. Может, две. Это уж как повезет.

«Неделя меня не устраивает».

 Я решительно откинула одеяло, поднялась рывком, спустила ноги с кровати. В боку прошило болью.

— Да куда ты? С ума сошла? — Элизабет вскочила, пытаясь меня уложить обратно. — Да очнись ты, ненормальная! Нельзя! Слышишь?

Я так же резко встала на ноги, чувствуя босыми ступнями холодные деревянные половицы.  Голова кружилась, перед глазами мелькали «мошки». Я хотела вернуться в постель, но тело решительно отказывалось меня слушаться. Я в полной растерянности  посмотрела на Элизабет:

— Я не могу.

Та строго покачала головой, обхватила меня за талию, помогая сесть. Но тело сделалось деревянным, неподатливым. Я с ужасом увидела, как мои руки уже знакомо взметнулись, и Элизабет беспомощно рухнула у ног.

«Я ухожу. Никто  мне не смеет указывать».

Я смотрела на распростертую на половицах Элизабет. С раскинутыми руками, похожую на сломанную куклу. Хотела кинуться к ней, привести в чувства. Только бы она была жива! Я дернулась, но тело будто обмазали гипсом, и он мгновенно застыл, превращаясь в кокон. Я не шелохнулась.

В голове разлилась пугающая звенящая пустота. Ни единой мысли, лишь полнейшая растерянность. Какая-то детская, чистая. Абсолютная. Я вращала глазами, моргала, но не могла повернуть голову. Сплошной застывший гипс, в котором будто прорезана дыра для лица.

Я снова безрезультатно дернулась и услышала наполняющее меня змеиное шипение:

«Наконец-то…»

Оно отозвалось мурашками, пробегающими по позвоночнику, заползающими в волосы. Хотелось запустить пальцы, почесаться, но я с ужасом осознала, что не могу даже такой малости. Эта стерва подчинила себе мое тело. Мое… не мое… тело.

Я дергалась, словно внутри прочного доспеха-панциря. Билась. Хотелось орать от ужаса, так, чтобы заложило уши, но я онемела. И меня пронзил такой невообразимый страх, который я не испытывала даже в проклятом черном ящике того отвратительного жирного медика. Не знаю, существует ли абсолютный страх, но, кажется, в это мгновение я познала именно его.

Эта сука забрала у меня все. Кроме мыслей. В голове всплывали ее слова, услышанные совсем недавно: «Я найду способ, улучу момент, когда ты будешь уязвима. Я дождусь, когда твой разум будет спать». И она дождалась, будто нарочно подставила меня под пули, чтобы я оказалась между жизнью и смертью. Мне казалось, что даже парализованный не чувствует себя более беспомощным — его тело недвижимо, статично. Но оно по-прежнему его. А моим отныне управляла присвоившая его стерва.

Я с ужасом наблюдала, как медленно поднимается моя рука. «Я» растопырила пальцы, смотрела на тонкое белое запястье. Собственная конечность казалась мне сейчас дистрофичной, тонкой, предельно слабой.

«Пять пальцев… Похоже, мне придется с этим смириться. Как можно управляться с пятью пальцами? Какое уродство…»

Я отвела глаза — кажется, лишь они единственные все еще подчинялись мне. Или она отвела? Теперь я ни в чем не была уверена. Но я не хотела видеть, как превращаюсь в марионетку.

«Сама ты тоже уродина?»

— Заткнись.

Я не сразу поняла, что это мой голос и мои слова. Только мои!

Я вытянула губы, удостоверяясь, что они слушаются именно меня, даже высунула язык. Повела бровями. Лицо все еще было моим. И речь! И дыхание. Это был момент крошечного ликования, которое эта сука как-то почувствовала.

«Наслаждайся, пока еще можешь. Я хотела позволить тебе иногда пребывать в этом теле. В знак моей доброты. Но мне все меньше и меньше хочется оставаться доброй. Ты не заслуживаешь, и даже наир не перевесит чашу этих весов. Я не стану делить это тело».

Она замолчала, будто чего-то ждала. Долго, сосредоточенно. Наконец, не выдержала: